Человек отличается от животного осознанием своей смертности («у зверей и ангелов тревоги нет» ‒ С. Кьеркегор) и способностью с этим осознанием жить. Вечные вопросы рано или поздно настигают каждого и требуют если не окончательно и однозначно для всех сформулированных ответов (которые вряд ли кто-то может дать), то мучительных раздумий на темы, кроме страшной сути пугающие ещё и своей неподъёмностью и непонятностью: кто мы? откуда пришли? куда идём? в чём смысл жизни и смерти?
Читая, перечитывая стихи Тарковского, вновь и вновь поражаешься их земной, земельной мощи – в сочетании с нежностью и тонкостью звука, идущего из неведомых, могущественных, световых сфер:
И я ниоткуда
Пришёл расколоть
Единое чудо
На душу и плоть…
(«И я ниоткуда пришёл расколоть…»)
Особая оптика сочетается с уверенностью говоримого, и голос обретает властную сдержанность: своя правота не исключает чужие мнения, которыми, впрочем, стоит пренебречь, зная свою правоту.
Речь густа, речь закипает ассоциациями, множится букетами сравнений, играет великолепием эпитетов.
Может ли улыбаться верблюд:
На длинных нерусских ногах
Стоит, улыбаясь некстати,
А шерсть у него на боках
Как вата в столетнем халате.
(«Верблюд»)
О да!
Непременно, ибо жизнь хороша, несмотря на войны и кошмар онтологической бездны, ибо мы в ней чего-нибудь стоим, как утверждает мастер, а он не может врать.