Поклон Арсению Тарковскому
Читая, перечитывая стихи Тарковского, вновь и вновь поражаешься их земной, земельной мощи – в сочетании с нежностью и тонкостью звука, идущего из неведомых, могущественных, световых сфер:
Особая оптика сочетается с уверенностью говоримого, и голос обретает властную сдержанность: своя правота не исключает чужие мнения, которыми, впрочем, стоит пренебречь, зная свою правоту.
Речь густа, речь закипает ассоциациями, множится букетами сравнений, играет великолепием эпитетов.
Может ли улыбаться верблюд:
На длинных нерусских ногах
Стоит, улыбаясь некстати,
А шерсть у него на боках
Как вата в столетнем халате.
(«Верблюд»)
О да!
Непременно, ибо жизнь хороша, несмотря на войны и кошмар онтологической бездны, ибо мы в ней чего-нибудь стоим, как утверждает мастер, а он не может врать.
Или не знать.
Вечерний, сизокрылый,
Благословенный свет!
Я словно из могилы
Смотрю тебе вослед.
Пусть даже ощущение «измогильности», депрессивное, вероятно – но свет же! И не простой: сиятельный, сизокрылый, роскошно данный.
Всё от света, всё замешано на нём, из тьмы нельзя строить.
Кактус равен Карловым Варам – имея в виду феноменальность любого явления жизни, его неповторимость, его вмещённость в собственную особую ауру; но строгость и чёткость Тарковского мастерства не равно никому, ибо любой поэт – наособицу, хотя и ясны его корни. («Кактус», «Карловы Вары»)
Небесное и земное совмещены в самих пластах языка – и звёзды сияют так ярко, как славно работают кузнечики, а мощь новоселья с массою предметов обещает простую, сытную жизнь.
И что первозданный рай малинов – верится, ибо, как не верить такому огромному поэту. («Новоселье»)
Власть – два стихотворения Иосифа Бродского
Толстый жгут власти перетягивает горло маленького человека, не удушая, но давая иное дыхание. Формулу власти не вывести, и почему некто, вроде бы не представляющий из себя ничего особенного, заходит в кафе, где когда-то бывал, как носитель чёрной, страшной субстанции – не истолковать, используя лестницы метафизики.
Маленький человек, зарабатывавший уличной живописью, становится партийным горлопаном с трагичными для мира последствиями. Лотерея рока. Загадочные выкрутасы кармы.
Стихотворение И. Бродского «Одному тирану» как нельзя лучше показывает внезапное восхождение имярека – столь же крутое, сколь мастерски опущены в тексте звенья биографии: они и не нужны, ибо поэтическое произведение должно быть сгущено, и даже не уплотнено, а доведено до предельной плотности – того, что, в сущности, и отличает стихи от прозы.
Мощно сделанные строфы тяготеют к финалу, что следует из банальности земной логики, но появившиеся в финале мёртвые не воскреснут.
Однако точка в теме власти поставлена быть не может, и в поэтическом своде Бродского «Одному тирану» получает продолжение, развернувшись в «Резиденцию».
Эта последняя отдаёт латиноамериканским романом, «Осенью патриарха» к примеру, хотя Бродский и не любил Маркеса. Тут другой колорит – слишком подчёркнуто не европейский, хотя тиран, тихо обитающий в резиденции, и любит свою «европейскость»:
И отсюда ‒ тома Золя,
Бальзака, канделябры, балясины, капители
и вообще колоннада, в чьём стройном теле
размещены установки класса «земля-земля».
Тихий, маленький тиран – зауряднее любого заурядного подданного его страны; лаковый быт небольшого особняка, и окончание стихотворение, чьё острие вонзается в сознанье неумолимо:
И ничто так не клонит в сон,
как восьмизначные цифры, составленные в колонку,
да предсмертные вопли сознавшегося во всем
сына, записанные на плёнку.
Ибо тиран перестаёт быть человеком.
Ибо власть захлёстывает настолько, что ценности, в чьём золотистом цвете не приходится сомневаться, перестают быть значимыми.
Так, два стихотворения Иосифа Бродского, если и не расшифровывают сути власти вообще, то показывают блистательно, чем оборачивается власть для её носителя.
Мистика стиля Михаила Булгакова
Все три романа Булгакова дают разные варианты языка – так, будто писал их не один автор; и это разноголосица точно определяет масштабы дарования: менее одарённый писатель на такое не способен.
Густой, хочется сказать мясной, вещный язык «Белой гвардии», где пласты городских описаний возникают великолепными холстами масляной живописи, и – несколько небрежный, шероховатый язык «Театрального романа», чудесная галерея персонажей которого вовсе не страдает от мнимого изъяна…
И наконец, язык сакрального романа, который если уж определять – то в категориях чуда.
Интересно читать ранние варианты – как вылуплялись постепенно персонажи, как выкристаллизовывался подлинный стиль…
О! это стиль огня и поэзии, язык в высшей степени цветовой: роман дан в зелёных тонах – от нежного рассветного неба до насыщенного малахита, но иудейские главы текут песочным золотом: льются в перешеек песочных часов мысли – необыкновенной и необычайной.
Известный нам по сумме Евангелий Иисус, насколько «известный» применимо к самому главному персонажу человеческой истории, предстаёт в инаком свете: очень человечный, без божественного отблеска, как будто…
Но – кто может поручиться, как было на самом деле? Ведь все Евангелия – это списки со списков со списков: а тёплая доброта и кроткая мудрость Иешуа так соответствуют фактору чуда – разумеется, превосходящему знания медицины.
Возможно, грандиозная махина чрезвычайно сложного романа явилась Булгакову в целостности: во сне, к примеру, но уточнялись линии, уяснялись персонажи, вспыхивали факелы языка постепенно, очень медленно.
…бывают, особенно сейчас, люди, прочитавшие за жизнь 10-15 художественных книг, но о «Мастере и Маргарите» (часто ещё о «Мёртвых душах») и они будут говорить с теплотою.
Два романа, озарённых чудом; два романа, об устройстве которых хочется рассуждать, но все рассуждения бесплодны: ибо сделанное превосходит способности судящих.
Внешний, юмористический слой Мастера, конечно, наиболее легко считывается, он относительно прост; но подспудно разворачивающиеся драмы: от евангельских, по-своему трактуемых идей, до освещения вариантов расплаты, можно расшифровывать до бесконечности.
Глубоки спуски в бездны романа – но бездны эти световые, сколь бы ни рядили церковные люди ‒ допустимы ли симпатичные изображения нечисти: роман светлый, от света, и ради его укрепления в этом мире написан.
Иначе бы – не читался так, ибо подспудно любой из нас – представителей конфликтного и жестоко вида – тяготеет к свету.
Иллюстрации:
портрет Арсения Тарковского
(компьютерная графика ‒ А. Н. Кривомазов),
портреты Иосифа Бродского и Михаила Булгакова
(акварель, фотография, Photoshop ‒ Алексей Курбатов).
© Александр Балтин, 2018.
© 45-я параллель, 2018.