Под сердцем века
Когда земля ещё сшивала
противотанковые рвы,
когда любая мама знала,
как печь лепёшки из травы,
и по ночам ещё держали
открытой дверь и свет в окне,
ещё умели ждать
и ждали
давно убитых на войне.
Ещё сидели на каталках
обрубки огненных полей,
ещё горели в своих танках
они в тиши госпиталей,
ещё менялась на базарах
тушёнки банка у жулья,
ещё держал ГУЛАГ на нарах
любивших Родину как я,
и только-только поднимались
страной Кузбасс и целина,
ещё вручались,
не давались
на день Победы, ордена,
и каждый сызмальства гордился
бессмертной славою отцов –
родился я,
и крик мой слился
с летящим криком поездов,
и словно заново рождаясь,
косясь на дедову медаль,
дрожало время, дожидаясь
шагнуть моей дорогой вдаль!
Зоопарк
Тайга. Рассвет. Над речкой звёзды
Клюют неспешно глухари…
Смотрю… И острие занозы
Опять царапает внутри.
Как жаль – нельзя охотоведу
Жить по законам лебедей,
Им – в небеса, тебе ж по следу
Ползти назад в клубок людей.
Жена с весны: «А, может, хватит?
Все едут к морю, ты – в тайгу!
Мне льготный дали, всё оплатят,
А Юля? Снова – не смогу?..»
А доча – всё моё богатство…
Приморский город, солнце, пляж.
Жена с утра бежит купаться,
А дочка, взяв на абордаж
Мою ладонь: «По зоопарку!»
Жираф… Верблюды… Змеи… Слон…
Козёл облез, но держит марку…
Макаки в пляс… И слышу стон
Чуть в стороне, и вижу в клетке
Встал медвежонок из угла,
И вдруг слеза, по ржавой сетке
Скользнув, ладонь мою прожгла.
А дочка: «Па, он лапку тянет!
Ты хочешь в лес? Не бойся, нет,
Медведик, папа не оставит,
Он добрый, он – охотовед!
Он всех спасёт! Он оленёнка
Отбил у волка в холода…»
А я, прижав к груди ребёнка,
Беззвучно плакал от стыда.
Вокруг народ смеялся громко.
Кружил над парком медный туш.
И стыли слёзы медвежонка
На омертвевшей коже душ.
Поезд
Глаза закрою – снова вижу поезд,
Земную даль под облачным крылом,
И паренька, заткнувшего за пояс
Пустой рукав, напротив, за столом.
Тельняшка, белозубая улыбка…
– Никак, повоевать пришлось, сынок?
– Пришлось, отец, хотя не очень шибко,
Всего три дня, две пули – и в Моздок.
Там госпиталь, отрезали, зашили,
Да я-то что, а Лёху – на куски…
Так, бать, представь, из наших и садили
Подствольников по нам боевики!
Потом узнали: прапор, зам. по тылу,
Продал по тридцать долларов за ствол…
…Он говорил, а я же через силу
Глотал комок, сжигая взглядом пол,
И слышался мне рокот вертолётный,
Афган, Саланга, горный перевал…
И шквал огня, и мой мотопехотный,
Который ту колонну прикрывал…
Костры «Уралов», трупы вдоль дороги,
И Мишка, с кем вот только что курил,
Прижав к груди оторванные ноги,
Молил глазами, чтобы застрелил.
И замполит ещё живой в машине,
И медсестра Ирина из Ельца
Ещё стоит... не зная, что на мине…
Мы умирали, веря до конца,
Что лучшая страна стоит за нами,
Не бросит нас ни мёртвых, ни калек.
А оказалось, что нужны лишь маме…
– Зовут-то как, сынок, тебя? – Олег…
Он засыпал, рукой сжимая ножку
Стола, как ствол. И вздрагивал во сне,
И всё мостил под голову ладошку,
Оторванную пулей на войне...
Грех
Когда израненная дробью
Заря сползла в ладони дня,
Поющий клин
Гусей над Обью
Зашёл на линию огня.
Под маскировочною сетью,
Взяв упрежденье на патрон
Хлестнул стрелок свинцовой плетью
Поющий в небе эскадрон.
За первой падала вторая,
Встречая грудью два ноля*,
А птицы, даже умирая,
Шли на родные профиля̀**,
Шли на родной кусочек суши
Из копенгагенов и ницц,
И только родственные души
Могли понять безумных птиц…
…Уже давно другая зорька
Встаёт туманы сторожить,
Я всё бы отдал, чтобы только
То утро заново прожить,
Когда трофеи собирая,
Касаясь тёплых, нежных крыл
Ещё не знал,
Что двери рая
Рукою собственной закрыл.
___
* Два ноля – нумерация картечи.
* * Гусиный профиль – охотничий атрибут
приманивания птицы.
Родное
Уже и ветром тёплым манит,
И вербой за реку весна,
А мне дедуля: «Ох, омманет,
Весна-то ноне затяжна.
Сосульки, глянь, каки длиннючи?
Мотай на ус примету, внук…»
А тут и Север, скомкав тучи,
Навесил ветром добрый хук,
Запел, усевшись на фронтоне…
А утром глянул вдоль плетня, –
С пригорка тёплые ладони
Мне тянет, вытаяв, земля.
Эх, деда, деда, ветер – к счастью!
А значит, скоро за мыском
Ушицу утречком карасью,
Туман разбавит молоком!
Просмолим лодки нашей днище,
Фитиль – под берег заревой,
И вот такущих карасищей
Мотня нам вывалит с икрой!
Как в прошлом годе, помнишь, деда?
Ты только сильно не болей...
И не болел... А в день Победы
Погиб разведчик Пантелей
На той войне. Осколок мины,
Под сердцем стронувшись, убил…
Сосед, под градусом «полтины»,
Врачей по матушке крестил.
Войну и немцев, и начальство,
И власть, и тёщу – всех пучком.
Жену – и ту зачислил в братство,
И засопел, упав ничком…
С серванта чёрная шалейка,
Кручинясь, свесила крыло…
И только деда телогрейка
Всё глубже прятала тепло…
И бился в полдень над оградой
Многоголосый плач родни…
Я помню всё, – и те награды,
Что нёс, стесняясь, впереди.
И домовину на подводе,
И речки дальний поворот,
Где целовался с половодьем
Среди черёмух небосвод.
Зайчата плыли на лесине…
Протока – в дымке костровой...
А где-то там, в небесной сини,
Чеканил шаг незримый строй.
Дрожали тесовые крыши,
И прогибались облака,
И каждый русский сердцем слышал
Шаги бессмертного полка.
Стрекоза
«Папа, папочка мой, я стрекозку поймала!» –
Колокольчиком голос, сияют глаза.
Только вроде бы сено к копне подгребала,
А уже разнотравьем летит егоза.
Ах, ты чудо моё! Дай-ка я поцелую...
Прижимаю легонько родное тепло…
И вдруг мне показалось, что я не малу̀ю
Приобнял, а душою ступил на стекло.
Как же ты, золотая, похожа на маму.
Мы ведь тоже поймали тебя на лугу,
А точнее – она, я-то, если уж прямо,
Никудышный ловец, лишь отцом и могу
Быть навеки твоим, мой любимый котёнок,
И сидеть над тобой, захворавшей, всю ночь…
Сколько их перестирано, этих пелёнок…
Мамы тоже на свете есть разные, дочь.
Счастье, милая, там, где целуют с порога...
И к чему это я тут с тобой загрустил...
Отпусти стрекозу, пусть летит себе с Богом…
Так когда-то я маму твою отпустил.
На самом краешке земли
С ружьишком стареньким и лайкой
Под мелко сеющим дождём,
С душой ранимой под фуфайкой
Иду в тайгу осенним днём.
Как Рудакова баба Шура,
У ней одна дорога – в храм.
И я – такая же натура –
К своим бельчатам и бобрам
Спешу по гарям и болотам
С аптечкой к старцу-глухарю,
Простым, но жизненным заботам:
Полянку выкосить зверью,
Поднять стожок, ведь всяко может –
Морозы жмут который год.
А вдруг лосиха занеможет,
И у зайчих к весне приплод...
И дело даже не в добыче.
А в чём? Да мне ли это знать...
Кому-то – страсть, другим – обычай,
А я готов и ниц упасть
Перед зарёю на колени,
Пичугой малою, за шаг...
И слушать с детским умиленьем
Лесных доверчивых бродяг.
Замолкнет дятел, сойка тонко
Заверещит: «Лиса, лиса!»
Живи, живи, моя сторонка!
Смотрите, люди, в небеса!
И я смотрю, смотрю и плачу
От счастья жить, дышать, любить,
Брать в сердце слово на удачу
И вить серебряную нить
Таких стихов, чтоб мир дивился,
Чтоб по углам щемилось зло...
А то, что здесь, в глуши, родился,
Не значит, что не повезло...
Не плачьте, гуси, надо мною,
Не рвите душу, журавли,
Я первым выйду к вам весною
На самый краешек земли.
А за окном у нас ромашки
А в Щекурье у нас ромашки
Бегут за избами в леса
И словно лебеди – рубашки
С прищепок рвутся в небеса.
И машут крылья полотенец...
Речушка с гор крадётся вброд...
И прячет золото поленниц
Рябина юбкой у ворот…
И вроде бы – тайга глухая,
И до Москвы – сто лет пешком…
А приобнимет ель, вздыхая,
Так и застрянет в горле ком.
От красоты таёжной дали,
Простого счастья – мирно жить...
И нет ценней тебе медали,
Чем радость – родину любить…
Вот здесь и есть моя Россия,
Причал души моей и свет:
Соседка – бабка Ефросинья,
Дочурка, фронтовик-сосед.
Елани дальние покосы,
Туманы утренних полей,
Лишь протяни – и гладишь косы
Любимой родины своей.
Глаза озёр, реки извивы
И губы алые зари…
Сижу, прижав ладошку ивы
И сердце замерло внутри
От счастья, что опять качаю
Свою звезду в напевах струй
И зорьке нежно отвечаю
На бесконечный поцелуй.
Затаинка
Ветер грусть полощет в луже,
Льют осенние дожди...
Дай мне плащик, что похуже,
И до вечера не жди.
И вопросами не мучай –
Ничего я не скажу,
Просто так, на всякий случай,
За околицу схожу.
Одиноко. Сердце стынет.
Где найти себя? В вине?
Нет! В тайге! Она и примет,
И согреет душу мне.
И ползёт душа хромая
По низинам и буграм...
И вхожу я, замирая
Гулким сердцем, в Божий храм.
Лёд окладом взял запруду,
На ветвях блестит слеза,
Чистым золотом повсюду
Пишет осень образа.
Посижу, слезой умоюсь,
Край тумана подниму,
Поклонюсь землице в пояс –
Радость светлую приму.
И домой, светясь от счастья,
Как же, душу излечил!
Чувство, словно как причастье
И прощенье получил.
Хрустнет ветка осторожно,
Тень мелькнёт среди рябин,
Тут же, с выучкой таёжной,
Быстро вскину карабин...
Да ведь это же... лосиха!
Опущу, целуя крест...
И чела коснётся тихо
Лист резной как Божий перст...
Рубеж
Всё, что свято мне,
Всё, чем живу,
чем живут мои внуки и дети, –
Это Зорьки мычанье в хлеву,
Переклик петухов на рассвете.
Это грядки к соседним дворам,
Палисад от окна до калитки
И детишек счастливейший гам,
Волокущих игрушку на нитке.
Это пашни, леса и погост,
Где все бабушки-дедушки рядом,
Речка с пристанью, старенький мост,
Фотографии рядом с окладом,
Светлый взгляд самой лучшей жены,
колыбельные тихие песни
И далёкие зори весны,
Тех, которыми связаны вместе.
А ещё
Напоследок скажу:
За всё то, что озвучил навскидку, –
Я на плаху себя положу
Иль повешу крестом на калитку.
И хоть жги ты меня, хоть ты режь,
Никогда не склонюсь я в бессилье –
Здесь мой дом,
Здесь последний рубеж
Как последней деревни России!
Только бы успеть, не опоздать...
Этой ночью – длинной и унылой,
До смерти холодной и немой
Потянуло вдруг со страшной силой,
Потянуло к матери – домой.
Отогреться маминой улыбкой,
Выпросить у детства паруса
И уплыть на тоненькой и зыбкой
Радуге в тугие небеса,
Чтоб увидеть, где-то за закатом
Как бежим вприпрыжку, кто быстрей
С братом Толей (самым лучшим братом!)
Удить с баржи в солнце пескарей….
Господи, когда же был я дома?
Даже вспомнить сразу не могу…
Словно не меня собой от грома
Укрывала мама на стогу,
Не косил росу в речном тумане,
Не поил закатами коней,
Не мои друзья лежат в Афгане
Среди Богом проклятых камней…
Потянуло, как же потянуло
Не увижу, кажется – умру!
И такою горечью плеснуло,
Что и слово ей не подберу.
Ни письма, ни весточки-открытки,
Как уехал, словно отрубил,
Даже звон малиновый калитки
Я уже не помню – позабыл.
Позабыл, как пахнет в поле мята,
Как цветёт под окнами кипрей,
Как в ладонях зимнего заката
Догорают капли снегирей.
Позабыл – и нет тому прощенья.
Это ведь... как родину предать...
Я приеду. Завтра. На Крещенье.
(Только бы успеть, не опоздать).
Роза ветров
Где-то выстрел далёкий
Раздался в рассветном тумане…
Остывающей кровью
Стекла по осинам заря…
Тонко вскрикнула пуля,
Ударившись в грудь мирозданья,
И, уйдя в рикошет,
На излёте попала в меня.
И заныла душа,
Называя убийц поимённо,
Даже в наших краях
Их людьми никогда не зовут, –
Расстреляли лосей,
Чтоб пылилась в прихожей «корона»...
Глупо веруя в то,
Что они никогда не умрут.
А когда по весне,
Долетев сквозь заслоны картечи,
Птица видит святые
Озёр голубых образа
И в слезах голосит
На своём лебедином наречье,
Я прошу, мужики, –
Поднимите, ликуя, глаза!
А не мушки стволов
Под нахмуренной бровью заката,
Чтобы срезать того,
Кто всех ниже над песней реки…
Это кто-то из наших
с Афгана вернулся, ребята,
На такой высоте
Никогда не идут чужаки.
Я по жизни бродяга,
Отдавший себя Приполярью.
От зимовья к зимовью
Ведёт по ночам Альтаир,
И в последний свой час
Я долги за собой не оставлю,
Я уйду налегке,
Как когда-то пришёл в этот мир!
Мне не надо креста,
Не давите мне сердце надгробьем,
Ни чугунных оград,
Ни речей, ни заплаканных лиц –
Вы развейте меня
Дикой розой ветров над Приобьем,
Чтобы встать в белый строй,
Самых преданных Родине птиц!
Чтобы встать в белый строй,
Самых преданных Родине птиц...
Под самый вечер
Под самый вечер прямо на покосы
За вешние разливы Щекурьи
Упали гуси в розовые косы
Уснувшей за околицей зари.
И до утра проплакали от счастья,
Целуя на остожьях будыли...
Через моря, расстрелы и ненастья
Свою любовь на крыльях донесли.
На Севера, где снега выше крыши...
Вот глупые. А мы-то поумней!
Они – сюда, а мы летим в парижи,
Как будто там теплее и сытней.
Ругаем наши зимы на Ямале,
Тундровый гнус и в банках – винегрет.
Мечтаем о бунгало в Гватемале,
Об устрицах с кальмаром – на обед...
А в небе – стаи, пары, одиночки...
Орлы и птахи, утки, журавли –
Несут любовь крылатые комочки
К святым озёрам Северной земли.
За клином клин, рыдая от восторга,
Скорей – домой, на Русь! И, может быть,
Сейчас из синевы устами Бога
Нас учит птица родину любить.
© Владимир Квашнин, 1997–2019.
© 45-я параллель, 2021.