Владимир
Беляков

Предвкушение

 

Возможно, наши постоянные авторы и читатели обратили внимание на очерк «Образ перевёрнутого времени», который появился на страницах альманаха 1 ноября 2022 года. В нём мы обещали опубликовать сочную повесть Владимира Белякова «Добрый Сеня». Обещание выполняется. Читайте и вкушайте. Можно не сомневаться, что вы не раз улыбнётесь, находя знакомые образы и сюжетные линии, связывающие главного героя повествования Сеню Зайчикова с остальными персонажами.

Что вас ждёт впереди? Калейдоскоп коротких историй о странностях человеческой души, жёсткая сатира на наше прошлое и настоящее. И никакой политики… По значимости я бы приравнял «Сеню...» к прекрасной повести Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки». Да, у каждого автора свой почерк, своё мастерство, но тем и интереснее взглянуть на нашу жизнь под разным углом зрения. И если Ерофеев конкретизирует авторский посыл маршрутом электрички, то Беляков не привязывает своих героев к определённому населённому пункту. Такая история могла произойти в любом небольшом городе. Писатели позапрошлого века поступали проще: «Эта история произошла в городе N...».

Однако, зная автора с осени 1974 года, без малого 50 лет, могу предположить, что сие действо происходит в якутском Мирном, хотя, с другой стороны, оно могло случится в любом населённом пункте, где жители знают друг друга, и когда выходят на улицу, то обязательно встретят знакомого, а если такое не случится в течение нескольких дней, то человек начинает заболевать и мучиться бессонницей.

Хочу отметить, что «Добрый Сеня» был написан в 1990 году, и повесть опубликовали в литературном приложении альманаха «45-я параллель». Напомню, что в те годы тираж издания составлял 200 000 экземпляров. Были отклики, и самые визжащие…

Чем же то, первое издание, отличается от нынешнего? В век глобального интернета мы смогли иллюстрировать «Доброго Сеню» работами фотохудожника Владимира Белякова. Их у него столько, что под каждый абзац можно разместить соответствующую картинку. По нашим скромным прикидкам, в компьютере художника содержится свыше 500 000 фото работ, а также около 20 тысяч копий сохранённой графики и живописи. Малая толика этого богатства хранится в моём компе.

Не все воспринимают творчество художника однозначно. Но так и должно быть! Некоторые зрители просто уходят с выставки, не удосужившись подумать, что этой картиной собирался сказать автор. Они считают, что такую «галиматью» может нарисовать каждый. Так нарисуйте! Как говорится: «Вольному – воля». А хотите увидеть картину Владимира Белякова, рождённую в духе «соцарта»? Вот вам портрет Петра Первого, написанный с натуры:

Володя и Петя сидели в царском кабаке и пили, и ели всё, что приносили бесшумные слуги. Говорили о будущем России, о жизни, об укреплении её границ. Затем по памяти, чередуя друг друга, начали читать «Евгения Онегина», а под конец трапезы, под аккомпанемент ложечников, запели Высоцкого… Поутру Пётр Алексеевич предстал на полотне во всей красе.

Каждый художник при работе над портретом на бессознательном уровне непременно вкладывает в модель черты своего характера. Интересно, а что своего добавил Беляков в портрете Петра Первого?

Если вас заинтересовало творчество Владимира Белякова, то предлагаю зайти на его страницу Вконтакте, на которой он разместил около пяти тысяч слайдов и копий своих живописных работ. Скажу честно, что 20 процентов размещённых картинок можно отнести к разряду случайных: дубли, технический брак, случайные кадры… Зато остальное можно смело пересылать друзьям и знакомым. А страница Вконтакте находится под таким псевдонимом автора: «Владимир Беляков – Рахо – Тал  Вэн».

Владимир Афанасьевич Беляков будет признателен каждому, кто напишет несколько слов о творчестве писателя и художника в «Тосте».

ВКУШАЙТЕ!!!

 

Вячеслав Лобачёв 

 

Добрый Сеня

 

 

Раз, два, три, четыре, пять –

Вышел зайчик погулять…

Детская считалочка

 

Часть 1

 

Глава I

Портрет героя – анфас и профиль

Весной Сеня Зайчиков глядел на афиши заезжих певиц и тощал. Опадал пивной животик, широко разливались залысины, липли к зубам голубые щёки, обнажалась, как кочерыжка в капусте, нескладная худоба да сутулая длиннота.

И только опушённые белобрысыми ресницами глаза мерцали неразменной добротой и красивым графитным блеском.

Да, Сеня был не ладно скроен, но крепко сшит. Носил то, что продают без очереди, шнурки вязал пышными бантами, а каблуки стаптывал в день покупки ботинок.

В душе Сеня Зайчиков – художник, а в жизни – маляр высшей квалификации, то бишь – альфрейных дел мастер.

Бывает и хуже, но это когда наоборот.

Сеня лепил задастых ретро-амуров, обращал стекло в мрамор, ДВП – в экзотический самшит, наводил дутую позолоту, короче, разукрашивал действительность, как мог, но со вкусом. К тому же он чуток столярничал и уважал инструмент. На бревенчатых стенах его крохотного балка сверкали лаком и сталью цинубели, шлифтики, калёвки, зензубели, фальцгобели, ярунки, сверлилки – да, у нашего молодца было не без долотца!

Судьба любила Сеню, а он любил пиво и страдал от недоумения:

– Как же ответить на благоволение со стороны сей особы?

А что может подарить благосклонная Судьба? Кроме пошлых золотых гор, вредных здоровью молочных рек с топкими кисельными берегами и нудных медных труб?..

Ну а помимо всего прочего Зайчикова одолевали приключения. Они липли к нему дома, в гостях и на работе.

Между прочим, жена развелась с ним потому, что уж ежели Сеня выносил мусор, то возвращался дня через два и нёс вместо помойного ведра всякую чушь.

Жена ушла – Судьба Сеню не покинула.

 

Глава II

Алла Борисовна – лучший подарок

Весенняя ночь подкралась и шла не спеша, как хорошая строчка.

Сеня Зайчиков страдал.

Глаза его были красны и печальны. Егозливые мухи атаковали страдальца, но он ими пренебрегал. В ушах его ещё блуждал редкий северный петух, возвестивший полночь. Кончились сигареты, истаяли окурки.

– Трудности! – думал Сеня.

– Кружечку «Жигулевского» бы, – расстроил он тишину и осёкся.

Нежно взвыли хрустальные трубы Судьбы, в ограде что-то зашебаршилось, стеклянно звякнуло, заверещало крыльцо, дверь ожила.

Сене мгновенно пригрезилась необъятная рыжая женщина в оранжевом плаще, с карминными губами – сердечком, с полной сеткой пунцовых помидоров.

– Ну! – поднялся Сеня.

С бледным туманом вплыла шляпа горшком, галстук строптиво резал майку «Алла Пугачёва», в глазах пришельца играли зайчики лаковых штиблет. Под мышкой у него торчала папка, растопыренные пальцы сжимали горлышки пивных бутылок.

Это был поэт Нефёдкин.

Он смачно поцеловал Сеню в губы.

– Сеня! – заговорил Нефёдкин. – Ты не знаешь, как я тебя люблю. То есть я люблю, конечно, всё человечество и любую козявку, кроме мух, но тебя особенно! Ты, все знают, не гений, но если будешь держаться меня, то мы чего-нибудь большое и знаменитое сотворим.

Сеня был мягким человеком и потому грубо сказал:

– Ладно, чего уж.

Нефёдкин резво достал из кожаной папки амбарную книгу и, крупно меряя шагами двухметровое пространство между столом и лежанкой, сонным голосом прочел поэму «Клинч с осенью». Затем выудил из кармана непочатую пачку «Беломора».

«Это всё она, Судьба, – решил Сеня и капризно додумал: – могла бы и на сигареты расщедриться». Сеня закурил папироску и благодушно спросил:

– Слушай! Я газету с твоей поэмой «Глаз пня» не найду. Раскупили, понимаешь, тираж.

– Ерунда! Вот скоро меня в «Юности» запечатают, так это будут стихи!

– Там бумага лучше, – рассудительно заметил Сеня.

– Слушай сюда! Вот у меня друг есть, помбур Иван Иванович, тот понимает: Я – Нефёдкин! Мне сначала слава нужна всерассейская, – знаешь, какие я тогда стихи забацаю. Великие будут произведения.

Сеня мечтал о такой славе, но о нём ни строки ещё не напечатала местная газета…

В переплёт рам вкатилась поздняя луна и долго-долго маячила там, вглядываясь в полуночников зенками гигантских кратеров. Балок пронизывали радиоволны, сейсмоволны и множество ещё не открытых излучений. Телевизор не работал, но антенна ловила. Приятели не оставались в стороне от мировых событий. Беседу вели широко, смело вскрывая болячки цивилизации.

Каждые полчаса Сеня просил Нефёдкина напомнить ему роскошное стихотворение о том, как одна собака любила слезать с крыльца, пятясь задом, по-медвежьи, чем чаровала поэта.

Когда луна скатилась за стенку и настал мрачный час излёта ночи, Нефёдкин шатко встал, стащил с себя, игнорируя, галстук, майку с Аллой Борисовной. И тут же из-под Пугачевой общительно оскалился Дин Рид в каске горноспасателя.

Сеня гордо отринул майку:

– Не приму!

– Рано! – устало сказал Нефёдкин и сгинул в предрассветную жуть.

Только пустая майка осталась на полу.

Уходя, он потряс балок дверью. И долго ещё мёрзлая грязь за окном хрустела, попранная красивыми туфлями поэта.

И остался Сеня Зайчиков наедине с мутным, словно прокисшее пиво, рассветом. В душе было пусто и гулко, как после ремонта.

Рыжие тараканы, уловив благодушие хозяина, мирно завтракали.

 

Глава III

Полюбила Сеню рецидивистка Глухерия Мурлыкина

Доброта Сени Зайчикова порождала смуту. Каким-то образом он всегда влезал в центр событий, принимал участие, помогал и суетился. Иногда его били, но не сильно, понимая уникальность явления.

После грустного развода с женой Сеня перенёс инструмент в крохотный балок самодеятельной части Ухдрюйска. Дальше было некуда – дальше простиралась Арктика, потому что, как объяснил Сене знакомый топограф, Северный полярный круг проходил как раз через Сенину печку.

В Ухдрюйской земле водился горючий газ, который выводили газопроводами и аварийными факелами, так что небо над Ухдрюйском по ночам краснело.

Летом за квадратным без переплёта оконцем прямо из завалинки малиново цвёл иван-чай. Там орали брюхатые кошки.

Сеня взял бы их на довольствие, но матёрый котяра Рейсмус не терпел в хате бабьего духа. Кот обладал громадным чувством собственного достоинства, которое заслоняло прочие его недостатки.

В ограде отдельной конурой столовался дворовый пёс Шерхебель – не злой, но строгий. Он-то и решал кошачью проблему.

Философский склад кобелиного ума исключал цепь, а потому Шерхебель вольготно лежал у конуры, изучая жизнь растений и насекомых. Пёс славился исключительной ленью, это помогало ему справно нести караульную службу, не загромождая быт излишней суетой.

Как-то сентябрьским вечером, когда лужи кроет стеклянный лёд, а луна надёжно зашторена тучами, на огонёк к Зайчикову забрела босая рецидивистка Глухерия Мурлыкина – зеленоглазая и длинноногая.

Осмотрев хозяина балка с уютно торчащим из общей худобы животиком, она хмыкнула и решила:

– Вот что, дядя, я из зоны топаю, а у тебя гардин на окнах нету. Дай-ка мне твои боты – я в лавку смотаю.

Такая краткость изложения очень понравилась молчаливому Сене.

И стали они жить вместе.

Глухерия украсила жилплощадь ажурными занавесочками и женскими постирушками. Тиская в раковине лифчики, она проникновенно исполняла:

 

 

Сеня представлял лохматые от дождя тучи Охотского моря, слышал вздорные крики чаек, опасный скрип корабельных переборок, и нежная жалость схватывала его глотку.

Мурлыкина отходила душой.

Они лежали на топчане и говорили. Намолчалась Глухерия в отсидках, истосковалась по ласкам мужика.

Балок лупили осенние дожди. Страстно гудела печка. Мурлыкина целовала Сенины залысины и «ботала по фене». Рассказы её были чудны и жестоки.

– Я ж молода и красива, Сенечка! И сколько же я натерпелась через этот паскудный факт. Редкий мент упускал возможность, разве только уж совсем малохольный. – Мурлыкина прикуривала сигарету. Губы её сохли, а глаза чужали.

– Сидю я как-то в КПЗ – обстановка привычная. Впрочем, откуда тебе это знать. Параша, нары да расписные стены. Вот я и кричу: «Эй! Мент противный! Чего топчешься? Лучше дай постираться. Ведь самому противно будет, когда пристанешь, как банный лист к заднице». А этот апостол в фуражке талдычит: «Не положено»! – А сам ножками сучит. Ну тут я ему всё про него рассказала – популярно, с картинками! Он аж взопрел. Молоденький такой мент, а дурак! Вот такие дела, Сенечка! Налей мне вина, а то я глупа, когда трезва. Напьюсь – дерзкой стану. В какую сторону бедной женщине податься? Подскажи, Сенечка!..

С нешутейного гонорара за отделку по уму квартиры знакомого прораба – бывшего офицера-десантника, списанного из армии за излишнюю лихость, Сеня приобрёл Мурлыкиной шведские сапожки на литой платформе и рыжую шубу искусственного меха.

Глухерия долго разглядывала подарки. Ей дарили много и разно, но не так. Глухерия замрачнела, не выдержала и влюбилась, твёрдо решив выйти замуж и завязать.

Но тут вмешалась ревнивая Судьба и всё испортила.

Какая-то невнятная сила совратила Мурлыкину стащить у дальней родственницы золотой перстенёк с синим камушком. Валялся на виду – без дела, искусительно. Хотела поднести его Сене как свадебный подарок, да не успела…

Сеня бестолково метался, даже пошёл к прокурору. Только ничего хорошего из этого не получилось, так как начальства он робел и потому говорил косноязычно. Прокурор, седой красивый мужчина, терпеливо слушал Зайчикова, ничего не понял и попросил Сеню написать заявление. Сеня всю ночь просидел над листком серой стандартной бумаги, но так ничего и не придумал. Ему было легче превратить эту бумажку в лист золотой фольги.

И стал он получать от Мурлыкиной редкие письма в том же милом ему лаконичном стиле.

 

Глава IV

Несчастья водолаза Стёпы

И пришёл водолаз Стёпа к Сене с общипанным и неухоженным, как он сам, чучелом каменного глухаря. Птица, намертво приколоченная к сосновому полену, внешность имела устрашающую, как у вымершего родственника – птеродактиля.

От долгих совместных мытарств они стали почти близнецами. Длинный извилистый нос Стёпы был сбит влево, а челюсть – вправо. Джинсы «Super Rifle» висели не импортно, синяя рубашка сидела, как на сетке с морковкой. Глаза у обоих краснели страстно.

Стёпа тяжело оседлал лавку, сломался в пояснице и вздохнул, словно пар спустил:

– Не везёт!

– Что так? – рассеянно спросил Сеня, починяя соседский мельхиоровый чайник. Дорогая поверхность неправильно отражала его физиономию. Отражение болело кровожадной свинкой.

– Да понимаешь, вроде бы как! Вот ты, смотря если что, а как ни верти, всё немного того, что-то там делаешь. Я же, так её налево… – он безнадёжно махнул длиннющей рукой.

– Не разговор, а плеск воды в тазике, – сказал Сеня и смутился. Он где-то слышал эту красивую фразу.

– Что, Стёпа, жена выгнала?

– Не знаю. Как-то всё не так! Она там – далеко. – Стёпа погладил птицу и, недолго поразмыслив, пояснил: – Кажется.

– Ты, верно, есть хочешь? – догадался Сеня.

– Со вчера, – застенчиво признался водолаз Стёпа.

– Это мы мигом! – Сеня выставил на стол ячейку яичек, хлеб, соль и масло.

Стёпа пил яйца истово, как молился, виновато косясь на глухаря. Сене показалось, что он хочет покормить птицу.

– Где же ты живёшь?

– Жил! Теперь я существую! – патетически выдал насытившийся Стёпа. – А потому что всё вроде бы ясно, а копнёшь, стало быть, и ни хрена толкового не выплясывается. Вот! И вообще.

– Ты что, завсегда такой был?

– Не-е! Годика полтора как…

– А раньше?

– Раньше я водолазил. Подёргаешь за конец – тебе воздуха больше качают.

– Ладно! Падай на раскладушку. Чего уж там.

– Ох-хохонюшки, жизнь моя, едят её мухи, – сонно прошептал новый постоялец и захрапел трубно и выразительно.

Пока они беседовали, в балке отчетливо просветлело. Сеня откинул занавеску…

 

Там было первое октября и первый снег, выпавший на сухую промороженную землю, а стало быть – до весны.

Сизая тайга отделяла белую землю от серого неба. Колоннада голубых дымов скрепляла единство мира.

– Славно-то как! – обрадовался Сеня.

Он любил чистоту и порядок. Пейзаж за окном напоминал ему хорошо побелённую квартиру. Как мастер он даже позавидовал природе. Затем врубил в сеть паяльник. Запах расплавленной канифоли удивительно соответствовал настроению. Сене очень захотелось выйти на улицу, но он представил отвратительно грязные следы на белизне и даже вздрогнул от едва не совершённого святотатства.

Взвизгнула калитка, за оконцем мелькнул красный помпон, и в дверь одновременно со стуком влетел механик Прыгин.

– Ты неправильно паяешь, – заявил он.

– Здравствуй! – сказал Сеня.

– Дай сюда! – Прыгин отобрал паяльник и закурил от него папироску.

Механик был строен, чёрен и волосат, любил женщин и железо. От мощного натиска темпераментного Прыгина женщины млели, механизмы верой и правдой служили, и всё было бы замечательно, если бы…

Механик Прыгин радел за справедливость. Кулаками!

А поскольку СПРАВЕДЛИВОСТЬ – понятие, доступное всем, то Прыгина тоже били кулаками, ногами, досками и шанцевыми инструментами.

Кости срастались, болячки заживали, а неистребимый Прыгин продолжал лечить и калечить женские сердца, а также возвращать механизмам былую нужность.

– Слушай, Сеня, это кто у тебя прикорнул?

– Водолаз.

– Обсыхает?

– Отдыхает.

– Вот сволочь!

– Да нет! Он ничего. Просто невезучий.

– Олух ты, Сеня, и не лечишься! Он же тебя доить будет. И придуряться, как вся эта сволочь, которая вечно у тебя ошивается. Давай, я его выведу как класс?

– Парню плохо, а ты его бить!

– Твоя доброта беспринципна!

– А тебе только мордобоем заниматься. Вон под глазиком – аж светится.

– Мелочи жизни, – отмахнулся Прыгин и вперился в уютно всхрапывающего Стёпу. Тот беспокойно заёрзал, глаз его осторожно блеснул и тут же захлопнулся.

– Плохая подгонка деталей, – поставил диагноз Прыгин и кровожадно рявкнул: – Вставай, убогий!

Стёпа крепко зажмурился.

– Вставай, вставай!

Стёпа сел, погладил куриной голубизны коленки, прыщеватые от грязи и отсутствия женской ласки, и, театрально зевая, пропел:

– Ох-хохонюшки, жизнь моя нескладная!

Прыгин засопел, как испорченный насос.

– Это чем она тебя не устраивает, убогий?

– Да как-то всё, чёрт её дери, не так. Куда ни пойдёшь – всё как через бугор. Стало быть, вот. Например, вчерась! Все было благородно! Поддали мы с одним другом вермути, а он от щедрот душевных дал мне ключик от его фатиры с разными удобствами. Вот! Приплыл я по адресу и, пока выключатель искал – чтоб он сгорел! – уронил сервант и что-то на кухне. Тут я свет нашёл и решил постирать штанцы, только в ванной на меня сверху корыто оцинкованное свалилось и бровь рассекло. Скакаю я по квартире без штанов. Больно! Кровь хлещет. А тут какие-то ослы в гости пришли и в дверь наяривают, как в собственную. Я растерялся, мокрые штанцы кое-как натянул и стою. Соображаю, стало быть! А за дверью орут:

– Открывай, а то хуже будет! – А куда ещё хуже! Со штанов текёт, с морды – капает, а на ширинке замок сломался. Подкрался я к двери, смотрю, а эти пьяные козлы её доламывают. Ну я и спрашиваю вежливо:

– Кто там?

– Милиция! – говорят, и так по-милицейски. Ну я эти штучки знаю.

– А я, – говорю, – вас не вызывал. Это, наверное, ложный вызов.

– Разберёмся! – орут на площадке. – Открывай!

Ну я открыл, а там два милиционера с сержантом и бабуля в шлёпанцах.

– Вы здесь проживаете, гражданин? – спросил сержант, а я молчу, чтобы хозяина не подвести. Тут бабуля вперёд протиснулась и закудахтала:

– Нет, товарищ милиционер, этот ворюга здесь не проживает. Он моего соседа Федьку порешил, а теперь с дружками добро делят и дерутся. Я всё слышала!

Тут сержант достал пистолет и говорит мне:

– Руки вверх!

Другой милиционер мои штаны ощупал и докладывает:

– Товарищ сержант, он со страху обмочился.

– Ты что, начальник! – говорю. – Это же я стирался.

– Остальные балконами ушли, – доложил молоденький, но прыткий такой милиционерчик. – Всё переколотили и кровью измазали. Труп, очевидно, с собой унесли.

Тут бабуля в шлепанцах опять влезла. Ручками всплеснула и заверещала:

– Совсем ворьё обнаглело! Где грабють – там и стираются таперича!

Сержант обиделся и говорит:

– Вот что, мамаша, идите к себе, мы вас вызовем, когда надо будет.

– А Феденьку-то найдёте? Может быть, он ещё живой?

– Обязательно найдём! – говорит сержант. – Главное, мы этого фрукта сцапали! Спасибо вам, мамаша, за содействие при задержании опасного преступника.

– Ты что, – говорю, – начальник, опупел! Какой же я преступник?

– Молчи! – говорит сержант. – Я таких, как ты, шибко не люблю! А вы, рядовой Слёзкин, останетесь на месте преступления. Всех пускать, никого не выпускать. Скоро сюда опергруппа приедет.

 

Стёпа замолчал и, болезненно морщась, потрогал бровь.

– А как же ты выпутался-то? – сочувственно спросил Сеня.

А Прыгин презрительно процедил:

– Болван!

– Как? Привели меня к начальнику, а с ним мы уже встречались из-за моей невезухи. Выслушал он сержанта, махнул рукой и сказал:

– Не морочьте мне голову! Отправляйте его в вытрезвитель. Исполняйте!

Большой души человек.

– Ничтожная ты козявка! – закричал Прыгин. – Зачем живёшь – сам не знаешь!

– Это точно! – легко согласился Стёпа. – Жизнь моя гадская, повеситься, что ли?

– Что! Верёвку? – взвился Прыгин. – Сеня, дай верёвку!

– Да подожди ты!

Но Прыгин шёл вразнос, сорвав с гвоздей капроновый шнур, на котором сушились носки, он остервенело закрутил им перед носом опешившего Стёпы.

– На тебе верёвку, стервец, на! – завопил он, как кот на крыше, и врезал Стёпе по носу. – Я покажу тебе, сволочь, вешаться!

Стёпа пристойно лежал на полу, все видом показывая, что он больше не будет.

Сеня достал из чемодана носовой платок и утёр Стёпе расквашенный нос.

– Иди умойся, – приговаривал он, – и всё пройдёт.

– Отойди, лекарь, – бесновался Прыгин, – а ты, ублюдок недоношенный, вставай! Пойдём на крылечко. Я тебе кое-что важное скажу.

Стёпа покорно встал и поплёлся на улицу.

– А ты, Сенька, не ходи! Мы одни побалакаем.

– Не уродуй парнишку, воспитатель!

– Не боись! Я его научу жизнь любить.

 

Сеня поднял лавку. Руки дрожали, как будто это он дрался, а драться он не умел – так, бестолково махал руками и даже когда получал как следует, то всё равно злость не появлялась. Такой уж он был безобидный, хотя руки имел сильные, рабочие.

 

Вернулись они тихие и умиротворённые.

Стёпа, счастливо всхлипывая, лепетал:

– Вот ведь, понимаешь, какая штука! Стало быть. Вот если бы все были такими душевными, как вы, то всё здорово! А то… – Степа горько улыбнулся.

– Опять! – рявкнул Прыгин.

– Нет! Нет! Что ты! – испугался Степа. – Жизнь, она, в общем-то, штука хорошая.

 

Продолжение следует

 

Иллюстрации автора

 

© Владимир Беляков, 1990–2023.

© 45-я параллель, 2023.