Владимир Алейников

Владимир Алейников

Все стихи Владимира Алейникова

Два года без моря

 

Два года без моря и ласки!

Пусть осень не строит мне глазки, –

Сентябрь на ходулях чумным почтальоном

Не выставит скулы в порыве наклонном,

Где ветвь на ходу обвисает

Да пряные кудри спасают,

Где ищут ресницы да всё не находят, –

Тогда непонятное в лицах восходит.

 

Два года без ласки и моря!

Так что повторяется, вторя

Прибоя ли шуму иль разума свету?

Подобно волнам, проверяется лето

Иль пеной прибрежною, слишком успешной,

Иль склонностью к ценности, может, поспешной –

Одна за другою они набегут,

Когда дорогое вдали берегут.

 

Два года без вести зрачка и ветрила!

Незримые вместе вернутся мерила,

Безвестные части меняя местами,

Сойдутся, отчасти являясь мостами

Меж замком осенним опасным,

Расцвеченным жёлтым и красным,

И светлою областью наших обид,

Где облик влекут и обличье скорбит.

 

Два года опаски и всех превращений!

Прости мне огласку иных обольщений,

Прости неуменье, как мудрость прощают,

Когда на мгновение грусть обещают,

Прости мне опеку в быту обветшалом,

Тишайшие нити устань шевелить,

Как будто не к спеху порой разрешал им

Тебя вопрошать и себя не винить.

 

Строители верности высят стропила,

Над ними от пыла сгибаются пилы,

Плывут облака, – и по лужам вразброд

За годом растаявшим нынешний год,

Как братья хмельные с пирушки ночной,

Домой возвращаются поздно, –

И день надвигается грозно,

А небо с позиции смотрит иной.

 

Два года без меры – мы их променяли –

Платочек батистовый вгонит в  тоску,

И счастье теперь раздают по куску,

И впишут в немые анналы,

В скрижали доверия – тень фитилька,

Да то, что к щеке прислонялась щека,

Да пахли под утро огарки, –

Вовсю улыбаются Парки.

 

Нам тени ночные разложат пасьянс,

Излуки речные не вгонят нас в транс,

Никто из тумана не выйдет встречать,

Никто на устах не поставит печать, –

А только сольются неспешно

С безропотной темью кромешной

Лишь два силуэта из всех на веку –

И проблески света уже начеку.

 

Ничем не могу своё сердце спасти

От тех отдалений, куда догрести

Нельзя, – перевёрнута днищем

Судёнышка крепкая суть –

И как здесь себя позабудь,

Когда по задворкам не рыщем,

Брести собираемся к чистой воде, –

Едва только выйдешь, не сыщешь нигде.

 

Желанная мгла, где от рокота лев

Из клетки бросается в ропот дерев,

Желанная глина, где клёкот орлиный

В обнимку с лавиной летит голубиной,

Где в нас вызревает, как семя, случайней,

Что чайка взлетает над ленью причальной, –

Заснежена даль, да и моря одышка

Опять, как всегда, хороша без излишка.

 

Стручками акаций челны и шаланды

Уходят от брега взбесившейся банды,

Матросы на бриге хлебают баланду,

И радио нам продаёт контрабанду,

Как шали персидские, – всё миновало,

И снова спесиво стоит у штурвала

Моряк молодой с золотою кокардой

И скоро командовать станет эскадрой.

 

Наверное, всё-таки нет у любви

Ни риска остаться бездомным,

Ни сердца в груди и ни искры в крови,

Что вспомнится в море огромном, –

Зачем же тогда, затевая игру,

Мы мчимся, души в ней не чая,

И мучится тишь на всеобщем пиру,

Запросам иным отвечая?

 

Зачем же тогда, только хрустнет ольха,

Берёзы охаивать станут?

Ужели тогда и пройдёт по верхам,

Что к берегу скоро пристанут?

Не то мы умеем назвать второпях,

А только немеем в ненужных цепях, –

Дорожкою лунною где-то

Протянем цепочку брегета.

 

Горит ли кострами покой за углом,

Недвижное пламя сдаётся ль на слом,

Внимают ли люди, течёт ли вода –

Чего-то ведь нам не постичь никогда, –

Нельзя подчистую тому научить,

Что точится вами и прочит влачить

Уроком любым рисованья

Безмерное наше вниманье.

 

Нельзя ли кольцом обозначить испуг?

Лицо не рисуют без помощи рук,

Безликое помощи просит,

Безвестное время уносит, –

Ведь скачут же лошади цугом –

Ужели доверить подругам

Всё то, что открыто живёт в ремесле?

Ракиты, копыта, роса на весле.

 

Гончарного круга весомою степью,

Янтарного юга несомою крепью,

Резонною ношей, безмерною чашей

Всё чаще подчас приближается наше

Участье в раздумье Вселенной бывалом,

Уменье в бреду ограничиться малым,

Желанье, в саду засыпая, тесниться,

Где тает, слетая, что больше не снится.

 

Не так ли разведчики в Понте Эвксинском,

Тавриды разгадку почуя,

Её предпочли фараонам и сфинксам,

По редкостным гребням кочуя?

Не так ли они, наполняя амфоры,

На радость потомству и нам

Раскованным пением трогали горы –

И вновь доверялись волнам?

 

* * *

 

Аккордеон пятидесятых,

Пигмалион!

Фантомов лысых и усатых

Синедрион

С портретов, слишком уж обильных,

Глядит сквозь даль,

Где не отыщешь в семимильных

Твою печаль.

 

В порыве радости и злости,

С огнём в груди,

Меха раскинет дядя Костя –

Не подведи! –

И вот мелодия вскипает,

Ступает вброд, – 

И сквозь тельняшку проступает

Солёный пот.

 

Хамелеон пятидесятых,

Аккордеон!

Созвать ли нас, всех вместе взятых?

Нас – легион!

Ещё обугленный войною,

Как на арго,

То выдаст что-нибудь родное,

А то – танго.

 

На грани замершего вздоха

В который раз

Иродиадою эпоха

Пускалась в пляс – 

И всё сбывается, тревожа

Уже всерьёз –

Не трогай клавиши! – ну что же,

Не надо слёз.

 

 

* * *

 

Антифон киммерийский: стихающий хор

Разделился – то море поёт упоённо,

То уже огибающий пряные склоны

Южный ветер, с разбухших стекающий гор.

 

С тополиной листвой, что во мгле прижилась,

В сердцевину затишья легко проникая,

Ты стоишь и стоишь, ко всему привыкая,

Для чего эта песня лилась и лилась.

 

Не впервой тебе знать, что не будет потом

Ни вниманья, ни отзыва, – экое дело

Эта песня, что выстоять в мире хотела, – 

Для кого-то, кто выжил на месте пустом!

 

Не впервой тебе помнить, что нечего ждать

Состраданья – куда оно вдруг задевалось? –

Что-то вроде намёка ещё оставалось,

Но теперь и подобья не тщись увидать.

 

Ничего, ничего, – может, вместе с дождём

Ты ещё обретёшь это кровное право

На такие деньки, где погодка на славу, – 

А к тому, что приблизит их, сами придём.

 

* * *

 

Ах, шагнуть бы нынче с крыльца –

За щекой подушечка мятная,

За спиной подкладочка ватная

Перешитого пальтеца –

 

Словно в детстве, в самую глубь

Октября, в оскомину самую,

В синеву и зелень упрямую,

Что желтеет, как ни голубь.

 

Не шуршит в песочных часах,

Точно змейка, струйка бедовая,

Не хрустит дорожка садовая

Той листвой, что вся в небесах.

 

В голосах, звучащих окрест,

Хрипотца да кашель с одышкою,

Да и свет утащат под мышкою,

Только птицы снимутся с мест.

 

Не старей, живая душа,

Не горюй, – ведь всё перемелется –

То-то ветви по ветру стелются,

И юдоль твоя хороша.

 

Не робей, оставь на потом

Что-нибудь, хотя бы струение

Холодка сквозь все наслоения

Серебра в окне золотом.

 

* * *

 

Багровый, неистовый жар,

Прощальный костёр отрешенья

От зол небывалых, от чар,

Дарованных нам в утешенье,

Не круг, но расплавленный шар,

Безумное солнцестоянье,

Воскресший из пламени дар,

Не гаснущий свет расставанья.

 

Так что же мне делать, скажи,

С душою, с избытком горенья,

Покуда смутны рубежи,

И листья – во влажном струенье?

На память ли узел вяжи,

Сощурясь в отважном сиянье,

Бреди ль от межи до межи,

Но дальше – уже покаянье.

 

Так что же мне, брат, совершить

Во славу, скорей – во спасенье,

Эпох, где нельзя не грешить,

Где выжить – сплошное везенье,

Где дух не дано заглушить

Властям, чей удел – угасанье,

Где нечего прах ворошить,

Светил ощущая касанье?

 

Быть музыке

 

I

 

Из детских глаз, из вешнего тепла

Восходит это чувство над снегами, –

И если жизнь к окошку подошла –

Быть музыке и шириться кругами,

Быть музыке великой и звучать,

Так бережно и пристально тревожа, –

И если ты не знаешь, как начать,

То рядом та, что к людям всюду вхожа.

 

II

 

Быть музыке! – попробуй повторить

Лишь то, что в почках прячется упорно, –

И если мы умеем говорить,

То этим ей обязаны, бесспорно, –

Попробуй расскажи ей о листве –

Нахлынет и в наитье не оставит

Моленьем уст, не сомкнутых в молве,

Покуда мир иную почву славит.

 

III

 

Седеют волосы – и сердце сгоряча

Забьётся трепетно и жарко

В неизъяснимости поющего луча

Подобьем Божьего подарка –

И мы, живущие, как птицы, на земле,

Щебечем солнцу гимны без надзора,

Покуда изморозь, оттаяв на челе,

Не станет вдруг порукой кругозора.

 

IV

 

Быть кровной связи с вещим и живым,

Быть нежности, что время не нарушит,

Склонясь наставником к постам сторожевым,

Где добрый взгляд который год послужит,

Где имя верности сумеем прошептать –

Разлуки минули и полнятся кладбища –

А срок отпущенный успеем наверстать,

Как тени, навещая пепелища.

 

V

 

Но Муза кроткая не так уж и проста,

Души заступница, – и, боль превозмогая,

Идём за ней к подножию креста –

Благослови, подруга дорогая

Не забывай меня, – я нынче не клянусь,

Но свято верую в старинные обряды –

И если я когда-нибудь вернусь,

Пусть очи вспомнятся и руки будут рады.

 

VI

 

Пусть в этой музыке, где полная луна

Сияет медленно под сенью небосвода,

Беда-разлучница поёт, отдалена,

Не требуя для песни перевода,

Пусть вызов счастия в неистовых звездах

Звучит без удержу – дарованное право,

Подобно яблоне в заброшенных садах,

Само не ведает, насколько величаво.

 

VII

 

Пусть вызревающая семенем в ночи

Исходит суть от замысла и риска,

Покуда нам не подобрать ключи

К чертогу памяти, затерянному близко, –

Прости, отшельница! – пусть странными слывём,

Но дух всё выше наш, хоть плоть нагую раним, –

Почти отверженные – мы переживём,

Почти забытые – мы с веком вровень встанем.

 

В океане, рядом с вечностью

 

О, насколько же грустная

и глубокая старость

поднимается постепенно

с океанского тёмного дна,

незаметно обросшего всюду

и ракушками, и черепами,

и крестами трагедий,

которых давно уже в памяти нет,

неизменно бросая в озноб

оживлённые зеркальца зародившихся волн,

заставляя растерянно вздрогнуть

тело судна, ещё молодое,

и едва прикасаясь

к светлым лицам матросов.

 

О, как медленно время течёт,

словно тихий туман

сквозь неплотную щёлку сомкнувшихся век

небосвода и смутной воды,

оставляя едва различаемый след –

будто тянет звенящую цепь

из заветных имён,

полированную на любом

из земных континентов

и хранящую благословение множества рук,

убедить надеясь в последний раз,

что оно, и только оно –

уходящее время –

ближе всех, если вдуматься, к вечности.

 

* * *

 

В пальто обшарпанном, изранен и упрям,

Не ты ли рощу видывал нагую,

Что листьев ждёт, открытая ветрам,

А ночь ведёт, подобно входу в храм,

Хранящий нашу веру дорогую.

 

Не укротить стремление уздой –

И если век, что начат столь крылато,

Не упадёт падучею звездой,

Быть может, ты поднимешься когда-то

Над рощей мартовской, как месяц молодой.

 

* * *

 

В приметы искренности веря,

Добро творя,

За то, что жив, по крайней мере,

Благодаря

Того, чьим светом незакатным

И ты ведом,

Не рвущий связи с невозвратным, –

Пускай с трудом                                                              

Оно с грядущим совместимо

И с явью сей, – 

Тянуться к истине, вестимо,

Душою всей.

 

 

* * *
 

Вечерами – яблоки да чай,
Тихий жар, оставленный в печи, –
Головой тяжёлой не качай,
О былом, пожалуй, помолчи.

Что за пламя стыло над рекой –
Где-то там, в далёкие года,
Где к тому, что было под рукой,
Не вернёмся больше никогда?

Что за голос пел из облаков
Где-то там, в смятении моём,
Чтобы стаей вился мотыльков
Каждый миг, постигнутый вдвоём?

Запоздалой странницею ты
В тишине склонялась надо мной –
И теснился сгусток темноты
В стороне нехоженой лесной.

Дни пройдут – на счастье, на беду,
Прошуршат, сводящие с ума, –
Нет, не время было на виду
В этих снах, а музыка сама.

За волною новая волна
Захлестнёт где камни, где песок –
Не томит ли давняя вина? –
Серебрит затылок да висок.

Что-то к горлу вроде подошло –
Где он, вздох по далям золотым? –
Прорвалось – и встало на крыло,
Всё сбылось – так вспомним и простим.

Тихий свет увидим впереди,
Даже то, сощурясь, разглядим,
Что спасёт, – постой, не уходи! –
Не горюй, усталый нелюдим.

 

20–21 сентября 1996

 

* * *

 

Взглянуть успеть и молча побрести

Куда-то к воинству густому

Листвы расплёснутой, – и некому нести

Свою постылую истому,

Сродни усталости, а может, и тоске,

По крайней мере – пребыванью

В краю, где звук уже висит на волоске, –

И нету, кажется, пристойного названья

Ни чувству этому, что тычется в туман

С неумолимостью слепою

Луча, выхватывая щебень да саман

Меж глиной сизою и порослью скупою,

Ни слову этому, что пробует привстать

И заглянуть в нутро глухое

Немого утра, коему под стать

Лишь обещание сухое

Каких-то дремлющих пока что перемен

В трясине тлена и обмана,

В пучине хаоса, – но что, скажи, взамен? –

Труха табачная, что разом из кармана

На камни вытряхнул я? стынущий чаёк?

Щепотка тающая соли?

Разруха рыхлая, свой каверзный паёк

От всех таящая? встающий поневоле

Вопрос растерянный: откуда? – и ответ:

Оттуда, где закончилась малина, –

И лето сгинуло, и рая больше нет,

Хоть серебрится дикая маслина

И хорохорится остывшая вода,

Неведомое празднуя везенье, –

Иду насупившись – наверное, туда,

Где есть участие – а может, и спасенье.

 

Возвращение на Итаку

 

Северной ночи сквозит перехлёст –  

Так далеко до звезды! –

Но для тебя ль не доищешься звёзд?

Хоть в получасе езды!

Хоть в неуменье забора обнять

Сад, затянувшийся долго,

Чудится прыть и сбывается стать

Летнего тёплого толка,

Хоть раскрывает, как сонм передряг,

Сосны сомненья и стадо коряг

Сон, не желающий знаться, –

Ты раскрывала ладони  свои,

Белую смуту плели соловьи, –

Так же легко обознаться.

 

В обозначении чудится стук,

Дверь открывающий ряду потуг,

Осени шепчущий, что же неровно, –

Всё же значение это огромно –

Ветер кривляется в груде бумаг,

Демон старательный делает шаг,

Бог небесами заведует прочно, –

А на земле навсегда непорочно

Лист упадает и лес шелестит,

Кто-то рыдает, а кто-то грустит,

Невидаль пламени милого влёт

Птицу сшибает чужую,

Время отважное поверху ждёт,

Так же себя не щажу я.

 

Что же меня ограждало порой?

Ну-ка, поступки мои перерой –

Те позабыты, те приступом взяты –

То-то утраты во всём виноваты! –

Так-то отринут чреду предложений,

Чтобы раскинуть в чаду приглашений

Шёлковый купол, шатёр или свойство

Для неуверенной сметы довольства.

 

Так, пробивая дельфином лобастым

Гущу отбора мирскую,

Меру свою сознавал и не хвастал,

Плавал я, честно тоскуя, –  

Люди, постылые скинув плащи,

Улицы вытянув тяжко,

Всё исходили – теперь не взыщи –

Горестно – так-то, бедняжка!

Так-то за пряжею дни протекут

Тонким потоком сквозь пальцы,

Так-то иные шутя завлекут,

Что не досталось скитальцу,

Так-то сетями не выловишь ложь –

Много её и на суше!

Так ли вслепую расстались – и всё ж

Души нисколько не глуше.

 

Гложет вода круговые устои,

Брезжит, вовсю разрастаясь, простое,

Прячется сложное, дремлет гранит,

Что-то тревожное гордость хранит, –

Что притомилось и в оба не смотрит?

Только ли милость без выдержки мокнет?

Только ли меркнет закат с якорями?

Лета раскат расцветёт фонарями –

И золотыми шарами жонглёр,

Вкось уходящий за крыши,

Спор разрешит – но настолько ли спор

Больше надежды и выше?

 

То ли тепло, то ли холод почуешь –

Словно назло, безраздельно кочуешь –

Пусто – да куст позарос паутиной,

В поле – колосья, а в доме – картины,

Свечи ненужные, сбивчивый тон,

Тайную дружбу несёт почтальон, –   

Дыма изменчивый призрак на воле –

Этот ли признак? – из Гамлета, что ли?

Мел на асфальте с песчаною пылью

Сразу тебя познакомили с былью,

Даль задрожала в биноклях оконных, –  

Что залежалось в понятьях резонных?

Что же украсит карниз голубями?

Любо ли глуби заигрывать с нами?

 

Что же я видел? – всего не откроешь,

Яму не выроешь, правды не скроешь –

Краешком блажи приткнулась Европа –

Так-то меня дождалась Пенелопа!

Нам азиатские струны бряцают,

Тянут к венцу и концу восклицают,

Мол, предназначено это началом –

Ах, как отзывчиво я отвечал им!

Трубным призывом, судьбы громогласней,

Прячется в зыби, что было опасней,

Что заставляло сдружиться с вниманьем –

Как я гордился его пониманьем!

Нет у меня ни уменья унизить

То, что поможет поверить и сблизить

Дрёму прощанья с поверьями встречи, –

Так нелегко побывал я далече! –

Нет у меня ни желанья обнять

То, что за давностью может пенять,

Чуть прикорнуть – и, в углу закурив,

Время вернуть, нарываясь на риф.

 

Так и живут на московской Итаке –

Взор отвлекают дорожные знаки,

Кров обретают в порыве излишнем,

Кровь пробегает в изгибе неслышном,

Море ушло, даже дверь не закрыв,

Бремя навязчивый стелет мотив,

Тянет дождём освежиться иль делом,

Что навсегда проявляется в целом, –

Нет, ненадолго вина западала

Солью кристалла на донце бокала,

Нет, не навечно тебя привечали –

Больше корили, небось, обличали.

 

Ты возвратился, Улисс, – так смотри же – 

В раже бесстыжем подёрнута рыжим

Совесть столицы, слегка приготовясь

Выслушать горести грешную повесть.

Стены твои вертикально внимают,

Снег, перемешанный с громом,

В гомоне брезжащем  дом обнимает,

Жаждущим рвам уготован, –

И Провиденье рукой повернёт

Святость обители старой

К старости мысли и стае забот,

Всюду бренчащих гитарой.

 

Боги! – иль жертвы для вас не хватает? –  

Гривы сражений над градом летают,

Троя сгоревшая брошена где-то, –

И бесконечности  чёткое вето

Всё же позволит простить повседневность:

Крепости – святость, а древности – ревность.

 

Спи же спокойно, прекрасное, – то есть,

Может, увижу тебя, успокоясь,

Может, всегда улыбаясь чудесно,

Встанет безвестное жизнью иль песней –

И, просыпаясь и в зеркало глядя,

«Сколько ведь, – скажешь, – над лишнею кладью

Лет безутешных витает!

Мы-то с тобой ничего не забыли,

Мы и тогда неразлучными были –

Любим – и листья летают».

 

Там электричек распахнута суть,

Там раскрывают, кому – позабудь,

Временной ласки объятья,

Там занимает латунь или медь,

Что не могло на себя посмотреть,

Что променяло хотя бы на треть

Крыма отроги, – и так угореть

Не суждено благодатью.

 

Осень, как самка, дрожа, выжидает,

Бор ограждает и горе рождает,

Снег обещает, как белую манну, –

Это теперь и тебе по карману.

Всюду грибы вырастают нарочно,

Горечь растает в ограде барочной –

И за узором не знаются узы

С теми, кто сами не звали обузы.

 

Муза моя затевает поверья,

Птицы роняют последние перья,

Всюду воспетое нас убеждает,

Прежней порукою враз побеждает, –

С тем убедительней станет родное,

Что за стеною повёрнуто к зною,

Что провисало цветами нарядными

И заставляло меняться парадными,

Лестниц ценить многодумье

И доверяться колдунье.

 

Значит, к минувшему нету разгона –

Так просветим же во имя закона

Душ улетающих пару –

Пахнет безмолвье знакомой полынью,

Глина лукавая бредит теплынью

И поцелуями грезит отныне

Даже царица Тамара.

 

Просто нахмуриться иль опровергнуть,

Просто отпетое наземь низвергнуть,

Просто отвергнуть ветрила горячие –

Так по утрам просыпаются зрячие, –

Просто оставить, как тень оставляют,

Просто, как темень, наверно, меняют

На ослепительно сизый

Голубя взмах или города ветер,

Просто, как телу живётся на свете,

Как отвечают на вызов.

 

Где же развязка и ставень поспешность?

Так навсегда изменяется внешность

У берегов – и туманит мосты,

Где никогда не останешься ты.

 

Воздушное письмо

 

Я высоким светом опалён –

Отчего неведомого жаждем? –

Не приходит больше почтальон,

К огорченью дремлющих сограждан.

 

Не напишут, что ли, наугад,

Адреса с листвою перепутав,

Чтобы твой из будущего взгляд

Оказался рядышком в минуту?

 

Где вороний слыхивал концерт,

Даже черт смятения не понял –

И тобой надписанный конверт,

Словно лист доверчивый, приподнял.

 

Я отвечу – вечер недалёк –

Пусть в ночи приветствие помчится,

Где окошка греет уголёк

И в гостях напутствие дичится.

 

Я отвечу – наскоро, вчерне

Начертав запавшие в сознанье

Письмена, знакомые вполне

Для тебя, моё воспоминанье.

 

Ты лети, воздушное письмо,

Продлевай от древа и до древа

Этот шлях из области Рамо

В государство Бахова распева.

 

В поднебесье вздрагивая чуть,

Ты лети, осеннее посланье,

И в пути ниспосланном побудь,

Чтобы щёк почувствовать касанье.

 

И, в ладони легче соловья,

Ты открой, что встреча недалече,

Чтобы вновь заслушивался я

Красотой даруемою речи.

 

* * *

 

Воздушный путь, и ты, Чумацкий Шлях,

И ты, дорога, вестница морская!

Видны вы мне из осени в степях,

Зовёте вы, ресниц не опуская.

 

Он жив ещё, сей тройственный союз,

И душу он смущать не перестанет –

Язык его ищи в сердцах у муз,

Иди к нему – тебя он не обманет.

 

А ты, луна, взгляни-ка на ладонь –

Откуда перепутья кочевые?

Пусть губ не жжёт прохладный твой огонь –

Его ты воскрешаешь не впервые.

 

Отважусь ли, как некогда желал,

Затронуть струны, с памятью не споря,

В стенах мирских, под гнётом звёздных жал,

Чтоб ты меня охватывало, море?

 

Чтоб ты меня окутывал, туман,

Клубящийся как лебедь пред рассветом,

Истаивая странностью времян,

Не думающих попросту об этом.

 

Что вижу там? – гаданье по огню?

Какую-то фигурку восковую? –

Ах, полно! – никого я не виню,

Завесу поднимая вековую.

 

Спадает ли обиды пелена

С очей моих, томимых ожиданьем, –

Тобою, море, даль напоена,

Страстям людским ты служишь оправданьем.

 

Нет соли, что была б твоей горчей,

И силы нет прозрачней и радушней,

И вновь не подобрать к тебе ключей

В глуши уединения послушной.

 

Попробуй-ка пространство отворить –

Кому оно покажется с овчинку? –

Лишь имя успеваешь повторить,

Смутясь, разбить протяжной влаги кринку.

 

И в раковине ясен мне порой

Укор неоспоримый кругозора,

Чтоб это оказалось не игрой,

Доступною для слуха и для взора.

 

Я вновь косноязычничаю – что ж!

На то и есть наитье и случайность,

Поэтому, наверное, и вхож

Туда, где изумит необычайность,

 

Чтоб, стольких бурь порывы укротив,

Душа желала света золотого, –

И уплывают греки, захватив

Огонь священный с алтаря родного.

 

* * *

 

Воспоминание томит меня опять,

Иглою в поры проникает,

Хребта касается, – и сколько можно спать? –

Душа к покою привыкает,

К жемчужной свежести, рассветной, дождевой,

А всё же вроде бы – что делать! – не на месте,

Не там, где следует, – и ветер гулевой

Ко мне врывается – и спутывает вести,

С разгону вяжет влажные узлы

Событий давешних, запутывает нити,

Сквозит по комнате – и в тёмные углы

С избытком придури и прыти

Разрозненные клочья прежних дней

От глаз подальше судорожно прячет,

И как понять, кому они нужней,

И что же всё же это значит? –

И вот, юродствуя, уходит от меня, –

И утро смотрится порукой круговою,

Тая видения и в отсветах огня

Венец признания подняв над головою, –

И что-то вроде бы струится за окном – 

Не то растраченные попусту мгновенья,

Не то мерцание в тумане слюдяном

Полузабытого забвенья,

Не то вода проточная с горы,

Ещё лепечущая что-то о вершине,

Уже несущая ненужные дары, –

И нет минувшего в помине,

И нет возможности вернуться мне туда,

Где жил я в сумраке бездомном,

Покуда разные сменялись города

В чередовании огромном,

Безумном, обморочном, призрачном, хмельном,

Неудержимом и желанном,

Чтоб ныне думать мне в пристанище земном

О чём-то горестном и странном.

 

* * *

 

Восприятья ли смято лицо,

Лихолетья ли скрыта личина,

Благодатью ли стала кручина –

Поднимись на крыльцо,

 

Поднимись на крыльцо и взгляни

В эту глубь роковую,

Где бредут вкруговую

Все, кто сны населяли и дни,

 

Все, кто пели когда-то о том,

Что свеча не сгорала,

Все, кто жили как в гуще аврала

С огоньком и гуртом,

 

Все, кто были когда-то людьми,

Но легендами стали,

Чтоб сквозь век прорастали

Их слова, – всех, как есть, их прими,

 

Всех, как есть, их пойми,

Несуразных, прекрасных,

Ясный свет для потомков пристрастных

Из ладоней их молча возьми.

 

 

* * *

 

Воссоздать неяркую красу

Этих дней, где листья на весу

Всё ещё не мечутся отпето,

Что-то в мире словом оправдать –

Может, всё, что хочет отрыдать, –

Вот она, осенняя планета!

 

Что за прок в запасах на потом,

Что за бредни выведут гуртом

На холмы, встающие лавиной

Перед гранью, выжженной тоской,

На пороге мерзости мирской,

К берегам идущею с повинной?

 

Всё равно останутся пути,

Где привычней всё-таки брести,

Чем жалеть о том, что принимало

За монету чистую других –

Ты всегда был подлиннее их –

И, пожалуй, этого немало.

 

* * *


Вот и вышло – ушла эпоха
Тополиного пуха ночью,
В час, когда на вершок от вздоха
Дышит лёгкое узорочье.

Над столицею сень сквозная
Виснет маревом шелестящим –
И, тревожась, я сам не знаю,
Где мы – в прошлом иль в настоящем?

Может, в будущем возвратятся
Эти шорохи и касанье
Ко всему, к чему обратятся,
Невесомое нависанье.

Сеть ажурная, кружевная,
Что ты выловишь в мире этом,
Если дружишь ты, неземная,
В давней темени с белым светом?

Вспышка редкая сигаретки,
Да прохожего шаг нетвёрдый,
Да усмешка окна сквозь ветки,
Да бездомицы выбор гордый.

Хмель повыветрит на рассвете
Век – железный ли, жестяной ли,
Где-то буквами на газете
Люди сгрудятся – не за мной ли?

Смотрит букою сад усталый,
Особняк промелькнёт ампирный, –
Пух сквозь время летит, пожалуй,
Повсеместный летит, всемирный.

Вот и кончились приключенья,
Ключик выпал, – теперь не к спеху
Вспоминать, – но влечёт мученье –
Тополиного пуха эхо.

 

3 сентября 1991

 

* * *

 

Вот и умолкли сверчки –

Где они, добрые души?

Там, где слова нелегки,

Страсти надрывней и глуше.

 

С пальмовой веткою маг

И с гороскопом астролог

Вновь от меня ни на шаг –

Век их пространен и долог.

 

Их покровитель – Гермес,

Их благодетели – в тайнах

Ищут облатки чудес,

Тени видений хрустальных.

 

Ароматических смол

Им не достаточно в гроздьях –

Ищут жужжащий от пчёл

Запах медвяный и воздух.

 

В тиглях сжиганье веществ

И от костров отраженья –

В жизни разумных существ

Лишь оправданье движенья.

 

Вот и забыли, как встарь,

Что ожидание – мнимо, –

Гаснет волшебный фонарь

Вслед уходящему дыму.

 

Истины мал золотник,

Да обладателю дорог, –

Вот и блуждает двойник,

Друг он тебе или ворог.

 

Дай-ка взгляну на него –

Был ведь и в зеркале виден, –

Вот он – и нет никого –

Так вездесущ и обиден!

 

Так досаждает порой

Двойственность нашей природы –

Как ей глаза ни закрой,

Вычеркнет прежние годы.

 

Высохли перца стручки,

Горечь приблизилась к сердцу,

Горлица стонет с реки, –

Сколько хлопот страстотерпцу!

 

* * *

 

Временами, порывшись как следует

в трезвой собственной памяти,

удивляешься несказанно

поведению странному жизни,

убеждаясь, насколько права она,

сразу всё человеку вручая:

целомудренное касание

робкой первой любви,

заставляющее уверовать

в бесконечную тайну

красоты, пронзающей сердце,

навсегда, покуда ты жив,

разъярённые штормы, SOS,

обречённость кораблекрушений,

голубеющих карт широты,

по которым вприпрыжку

босиком пробежишься,

боль неизведанную мужскую,

что стекает с тебя постепенно,

словно кровь по стенкам мензурки;

но зачем же потом

забывает она человека,

уступая его невозможной рутине,

так разительно схожей с цветущей

сонной августовской водой

в зарастающем ряской пруду

невозвратного детства,

из которого вряд ли поднимутся

колобками памяти нашей

доводящие нынче до слёз

симпатичные головы

мокрых котят

 

* * *


Всё дело не в сроке – в сдвиге,
Не в том, чтоб, старея вмиг,
Людские надеть вериги
Среди заповедных книг, –
А в слухе природном, шаге
Юдольном – врасплох, впотьмах,
Чтоб зренье, вдохнув отваги,
Горенью дарило взмах –
Листвы над землёй? крыла ли
В пространстве, где звук и свет? –
Вовнутрь, в завиток спирали,
В миры, где надзора нет!

Всё дело не в благе – в Боге,
В единстве всего, что есть,
От зимней дневной дороги
До звёзд, что в ночи не счесть, –
И счастье родного брега
Не в том, что привычен он,
А в том, что устав от снега,
Он солнцем весной спасён, –
И если черты стирали
Посланцы обид и бед,
Не мы ли на нём стояли
И веку глядели вслед?

 

23 февраля 1992

 

* * *

 

Выжженная гряда

Взгляд в никуда ведёт –

Кажется, навсегда

Что-то от нас уйдёт.

 

Не торопись, постой!

Не ущемляй души –

Там, за горой Святой,

Сам для себя реши –

 

Что тебя мучит вновь?

Что продлевает въявь

Веру, а с ней – любовь?

То-то её и славь!

 

То-то надежда днесь

Рядом с тобой везде,

Где истомишься весь,

Чтобы взойти звезде.

 

* * *

 

Где в хмельном отрешении пристальны

Дальнозоркие сны,

Что служить возвышению призваны

Близорукой весны,

В обнищанье дождя бесприютного,

В искушенье пустом

Обещаньями времени смутного,

В темноте за мостом,

В предвкушении мига заветного,

В коем – радость и весть,

И петушьего крика победного –

Только странность и есть.

 

С фистулою пичужьею, с присвистом,

С хрипотцой у иных,

С остроклювым взъерошенным диспутом

Из гнездовий сплошных,

С перекличкою чуткою, цепкою,

Где никто не молчит,

С круговою порукою крепкою,

Что растёт и звучит,

С отворённою кем-нибудь рамою,

С невозвратностью лет

Начинается главное самое –

Пробуждается свет.

 

Утешенья мне нынче дождаться бы

От кого-нибудь вдруг,

С кем-то сызнова мне повидаться бы,

Оглядеться вокруг,

Приподняться бы, что ли, да ринуться

В невозвратность и высь,

Встрепенуться и с места бы вскинуться

Сквозь авось да кабысь,

Настоять на своём, насобачиться

Обходиться без слёз,

Но душа моя что-то артачится –

Не к земле ль я прирос?

 

Поросло моё прошлое, братие,

Забытьём да быльём,

И на битву не выведу рати я

Со зверьём да жульём,

Но укроюсь и всё-таки выстою

В глухомани степной,

Словно предки с их верою чистою,

Вместе с речью родной,

Сберегу я родство своё кровное

С тем, что здесь и везде,

С правотою любви безусловною –

При свече и звезде.

 

 

* * *

 

Где песня твоя, скажи?

Покуда луна в зените,

Узлами наитья нити

Чутья с житием свяжи.

 

Бросаясь в глаза, как встарь,

Пускай они в небе вьются,

С моим забытьём сольются,

Пробьются порой сквозь хмарь.

 

Вслепую ли ты сомкнёшь

Литые разлуки зверья?

Утраченные мгновенья

Шутя ли теперь вернёшь?

 

Так, значит, ещё кружи

Над глушью своей, над блажью,

Прозрев сквозь чужбину вражью

Блаженные рубежи.

 

* * *

 

Где почувствуешь: дорог вдвойне,

Хоть и мучил, бывало,

Этот отзвук – и встал в стороне,

Посредине развала

Дождевого – и врос, как тогда,

В отраженья живые

Этих песен, где всё – навсегда

И как будто впервые.

 

Что-то сдвинулось где-то внутри,

Под уклон покатилось,

Отряхнулось, зажгло фонари

И к тебе обратилось,

Что-то сердце иглою прожгло,

Да и горло пронзило,

Словно там, где любви не нашло,

Никому не грозило.

 

Позабыть бы о смутах людских

Сквозь душевную смуту,

Говорить бы ещё о таких,

Что бледны почему-то,

Продышать бы во мраке глазок,

Проторить бы тропинку

До поры, что стряхнёт на висок

Золотую крупинку.

 

Потому-то и медлит число

Появляться за словом,

И с луною былое взошло

Над укладом и кровом –

И в сознанье вошло, наравне,

С непогодою летней,

С этой гостьей, знакомой вполне

И отнюдь не последней.

 

* * *

 

Где раны, чуть зажившие вчера,

С рассветом о своём напоминают,

Средьзимья киммерийского пора

С весною скифской ладить начинает.

 

Разрушена великая страна,

Какое бы ей имя ни давали, –

Но вот, сближаясь, года времена

Встают – и в бедах бросят нас едва ли.

 

Как лихо ни играли б мы с огнём,

Найдёт страстям природа усмиренье,

Даря, как встарь, осенним ясным днём

Сердцам покой, а душам – просветленье.

 

И летним полднем, жарким, смоляным,

Пройдёт, как нить, желанная прохлада –

И мир опять окажется родным,

И в нём хандрить, наверное, не надо.

 

Покуда все мы – гости на земле,

Покуда свет не гаснет поднебесный,

Чтоб жили мы в любви, а не во зле,

Покров готовит вера нам чудесный.

 

Взойдёт с надеждой каждая звезда,

Чтоб новый путь открыть нам за порогом,

Чтоб здесь, в юдоли, раз и навсегда,

Как в дни творенья, Слово стало Богом.

 

* * *

 

Дать речи вылиться – и выситься за ней

Гигантом в мареве долинном,

В пристрастьях путаясь, как в месиве корней,

По расплывающимся глинам,

По чернозёму, по солончаку,

По травам, вышедшим с повинной,

Покуда бед с избытком на веку,

Брести сквозь посвист соловьиный,

 

Чтоб эта летопись погибнуть не могла,

Как западающие ноты –

И нарастающая звукопись вошла

В твои высокие частоты,

В твои заветные, святейшие места,

В твои тишайшие страданья, –

Дать строю зрение – и чуять неспроста,

Что в этом – жизни оправданье.

 

* * *

 

Двор травою сорной зарос,

Протекла из крана вода,

Словно прошлых не было гроз

Или вдруг ушли навсегда.

 

Что же там, поодаль, взошло

На дрожжах жары в тишине,

Чтобы вкось блеснуло стекло

И сползала тень по стене?

 

Кто же здесь, поблизости, ждал –

Непонятно, впрочем, кого –

Словно что-то впрямь увидал,

Что касалось только его?

 

Не казалось это отнюдь,

Приходило разом само,

Чтобы рядом взять да уснуть,

Проскользнуть строкою в письмо.

 

Не молчи – постой, погоди,

Научи стоять на холме,

Поднимай и дальше веди

В кутерьме земной, в полутьме.

 

Я и сам пойму, что к чему –

Но иду на зов, ибо в нём

Что-то есть, что мне одному

Помогло бы ладить с огнём.

 

* * *


День к хандре незаметно привык,
В доме слишком просторно, –
Дерева, разветвясь непокорно,
Не срываясь на крик,
Издают остывающий звук,
Что-то вроде напева,
Наклоняясь то вправо, то влево
Вслед за ветром – и вдруг
Заслоняясь листвой
От неряшливой мороси, рея
Как во сне – и мгновенно старея,
Примирённо качнув головой.

Так и хочется встать
На котурнах простора,
Отодвинуть нависшую штору,
Второпях пролистать
Чью-то книгу – не всё ли равно,
Чью конкретно? – звучанье валторны,
Как всегда, непритворно,
Проникает в окно,
Разойдясь по низам,
Заполняет округу
Наподобье недуга –
И смотреть непривычно глазам

На небрежную мглу,
На прибрежную эту пустыню,
Где и ты поселился отныне,
Где игла на полу
Завалялась, блеснув остриём
И ушко подставляя
Для невидимой нити – такая
Прошивает, скользя, окоём,
С узелками примет
Оставляя лоскут недошитым,
Чтоб от взглядов не скрытым
Был пробел – а за ним и просвет.

 

18 октября 1994

 

* * *

 

Дерзость безрассудная в словах

(Ёмче и короче – буесловие);

Что-нибудь пожёстче, порисковее –

В байку о блаженных островах.

 

Живописью сельской на стекле

Станет ли просвечивать щемящее

Прошлое – зовущее, болящее,

Вещее, чуть-чуть навеселе?

 

В сумерках столетья, в темноте,

Станет ли заманчивей грядущее,

Где-нибудь кого-нибудь да ждущее,

Словно и сейчас на высоте?

 

Спешные кроятся рубежи

Ножницами ржавым, недобрыми;

С холодом, сгустившимся меж рёбрами,

Точатся бесшумные ножи.

 

Можно ли замалчивать, скажи,

Всё, что нам готовит настоящее –

Нищее, зловещее, сулящее

Стражей от межи и до межи?

 

Ниже ли опустятся стрижи,

Пляжи ли насупятся безлюдные? –

Нити равновесия подспудные

В пору полнолуния свяжи.

 

 

* * *


Для высокого строя слова не нужны –
Только музыка льётся сквозная,
И достаточно слуху ночной тишины,
Где листва затаилась резная.

На курортной закваске замешанный бред –
Сигаретная вспышка, ухмылка,
Где лица человечьего всё-таки нет,
Да пустая на пляже бутылка.

Да зелёное хрустнет стекло под ногой,
Что-то выпорхнет вдруг запоздало, –
И стоишь у причала какой-то другой,
Постаревший, и дышишь устало.

То ли фильма обрывки в пространство летят,
То ли это гитары аккорды, –
Но не всё ли равно тебе? – видно, хотят
Жить по-своему, складно и твёрдо.

Но не всё ли равно тебе? – может, слывут
Безупречными, властными, злыми,
Неприступными, гордыми, – значит, живут,
Будет время заслуживать имя.

Но куда оно вытекло, время твоё,
И когда оно, имя, явилось –
И судьбы расплескало хмельное питьё,
Хоть с тобой ничего не случилось,

Хоть, похоже, ты цел – и ещё поживёшь,
И ещё постоишь у причала? –
И лицо своё в чёрной воде узнаёшь –
Значит, всё начинаешь сначала?

Значит, снова шагнёшь в этот морок земной,
В этот сумрак, за речью вдогонку? –
И глядит на цветы впереди, под луной,
Опершись на копьё, амазонка.

 

1 сентября 1991

 

* * *

 

Для смутного времени – темень и хмарь,

Да с Фороса – ветер безносый, –

Опять самозванство на троне, как встарь,

Держава – у края откоса.

 

Поистине ржавой спирали виток

Бесовские силы замкнули, –

Мне речь уберечь бы да воли глоток,

Чтоб выжить в развале и гуле.

 

У бреда лица и названия нет –

Глядит осьмиглавым драконом

Из мыслимых всех и немыслимых бед,

Как язвой, пугает законом.

 

Никто мне не вправе указывать путь –

Дыханью не хватит ли боли?

И слово найду я, чтоб выразить суть

Эпохи своей и юдоли.

 

Чумацкого Шляха сивашскую соль

Не сыплет судьба надо мною –

И с тем, что живу я, считаться изволь,

Пусть всех обхожу стороною.

 

У нас обойтись невозможно без бурь –

Ну, кто там? – данайцы, нубийцы? –

А горлица кличет сквозь южную хмурь:

– Убийцы! Убийцы! Убийцы!

 

Ну, где вы, свидетели прежних обид,

Скитальцы, дельцы, остроумцы? –

А горлица плачет – и эхо летит:

– Безумцы! Безумцы! Безумцы!

 

Полынь собирайте гурьбой на холмах,

Зажжённые свечи несите, –

А горлица стонет – и слышно впотьмах:

– Спасите! Спасите! Спасите!

 

* * *

 

До звезды в осенней пустоте,

До зимы – и там, на высоте,

До лица, забытого в закате,

В золотом, темнеющем окне,

В холодке, понятном не вполне,

В зеркалах, тускнеющих некстати,

 

До воды, застывшей на виду,

На ветру – и там, как на беду,

Сквозь туман до сумрака густого,

Где гореть свече моей пора,

Где звучать привыкнут вечера

Отголоском имени простого.

 

* * *

 

Жёлтым салютом листья взлетают,

Ну и закат – йод!

Музыка стихнет – и возрастает,

Прошлое в лёт бьёт,

Вместе с тоскою где-то витает,

В небе гнездо вьёт,

За сердце, хмурясь, разом хватает,

Яд или мёд пьёт.

 

Что же, скажи мне, душу питает

Всем, что к судьбе льнёт,

Мысли читает, слёзы глотает,

В бедах своё гнёт?

Что за сиянье в дымке не тает,

Бездну сулит льгот?

Музыка вспыхнет – и прорастает

Ввысь – и любви ждёт.

 

Защитное слово ветрам

 

О мои молчаливые ветры –

вы, пассаты, бризы, муссоны,

и сирокко, и все другие, –

вы, рождённые в небывалых,

первозданных своих страданьях

иль тугим крылом буревестника,

или смерчем, сверлящим небо,

где из поднятого над миром

золотого венка бытия

осыпаются лепестками

световые годы-скитальцы, –

бесконечные отголоски

непостижной сознанью вечности,

что раскаялась так нежданно.

Пусть сгорают в ней без остатка

все моря изумрудно-жемчужные,

имена позабывшие наши,

но зато уж в который раз

целовавшие лица до боли;

о попутчики наши добрые,

о лазутчики чьи-то злые,

о разбойники страшные, – все,

по морям безудержно гнавшие

можжевельника запах смолистый,

отдалённый младенческий смех,

в исступленье защекотавшие

небольшой кораблик надежды,

петли страха с маху набросившие

на поникшую сразу же шею

задохнувшейся птицы моей,

трепетавшей недавно в полёте,

в грозной бездне мольбу о помощи

утопившие бессердечно, –

о, скажите мне, – будет ли вас

кто-нибудь, хоть один человек,

так любить, как люблю вас я,

днесь застывший на притягательном,

презираемом берегу,

где таится в свежих следах

плач седеющего ребёнка...

 

* * *

 

Звёздный Ковш на западе горит,

Стынет в реках чёрная вода.

Где сверчки, поющие навзрыд?

Затаились, чуя холода.

 

Наперёд не стоит забегать

Даже в мыслях, – будет и тепло.

Что тебе сумеют подсказать?

Что за веру сердце обрело?

 

Воздух плотен. Тени тяжелы.

Неподвижна влажная листва.

Все слова для вечера малы –

Уместится в памяти едва.

 

Западут в сознание огни,

Ломкий луч за грань перешагнёт

Тишины, знакомой искони,

Словно там тебя недостаёт.

 

Что ты слышишь? Поздно и темно.

Глушь такая – вряд ли объяснишь.

Поглядишь, сощурясь, за окно.

На крыльце, сутулясь, постоишь.

 

Всё – с тобой. О чём тебе гадать,

Если жизнь по-прежнему – одна?

Чуть повыше голову поднять,

Отойти спокойно от окна.

 

* * *

 

Зеркальность, явственность – двойного бытия?

Мгновенья каждого? – сомнению в угоду

Уходит день – растерянно, как в воду

Закатный отсвет, – Бог ему судья! –

 

Восходит свет из тёмного нутра

Не то пространства, спавшего доселе,

Не то извне, из глуби, из купели,

Плеснувшей вкось горстями серебра, –

 

И всю-то ночь качается вдали

Не то небес мерцание сквозное,

Не то, на грани холода и зноя,

Видение несносное земли.

 

 

Знаки

 

И всё это – было, – и вовсе не фарс

Прощанье с отжившею эрой, –

Сулили несчастье Сатурн или Марс,

А счастье – Юпитер с Венерой.

 

Для воронов пищу готовили впрок

Сражений кровавых адепты –

И что же осталось? – пространства оброк

Да тяжесть неслыханной лепты.

 

Растений законы грустны и просты,

Законы ристаний – суровы, –

И вновь кладовые темны и пусты,

Хозяева вновь бестолковы.

 

Опять непогода – великая сушь

Иль одурь лавины дождевной, –

Заточное место – пустынная глушь –

Достойней во мгле повседневной.

 

И кто-то поднимет однажды главу

И славу нещадную снищет –

Не там ли, где льды тяжелы на плаву

Да ветер над рощами рыщет,

 

Где вырваны кем-то, кому-то назло,

Гадательной книги страницы,

Где вновь на челне встрепенётся весло

Крылом улетающей птицы?

 

Но где же спасенье? – ужель в естестве

Найдётся от бед панацея? –

И бродит Медея по пояс в траве,

И ждёт Одиссея – Цирцея.

 

* * *

 

Золотая ладонь у луны –

От щедрот её всюду

Пустота, чтоб не чуять вины

Беспокойному люду.

 

Столько было жары в сентябре,

Что излишками, право,

Прокормилась бы, встав на заре,

В одночасье держава.

 

Поднялись бы когда-нибудь мы,

Благо всем уже тошно, –

Только шаг, только миг до зимы,

Удержать невозможно.

 

Уберечь невозможно, пойми,

Как и, впрочем, решиться –

Нет, не ляжем в тумане костьми,

Всё должно совершиться.

 

Всё должно разрешиться, скажи,

Чем-то брезжущим ныне –

Может, свяжем ещё рубежи,

Раз легки на помине?

 

Всё должно завершиться вдали,

Всё сбывается, помни,

Если нас одолеть не могли

Небывалые полдни.

 

И вовсе не о таком

 

И вовсе не о таком,

Что душу твою изранит, –

Ведь с ним я давно знаком,

Оно укорять не станет,

Оно не удержит нас

В распластанной сени дыма,

Но смертный подскажет час –

И в жизни необходимо.

 

И вовсе не о таком,

Что сердце твоё тревожит. –

Ведь горе, как снежный ком,

Настигнет тебя, быть может,

Ведь радость застанет вдруг

Тебя на пороге славы,

Друзей раскрывая круг,

Вниманья даруя право.

 

И вовсе не о таком,

Что очи твои туманит, –

Рассвета сухим мелком

Оно осыпаться станет,

Чтоб птичий возвысить клич,

Листву шевелить на древе, –

Его-то и возвеличь

В едином, как день, напеве.

 

И вовсе не о таком,

Что слух твой ночами мучит, –

Речным пожелтев песком,

Оно возвышаться учит,

Оно запрокинет звук

Туда, на незримый гребень

Волны беспримерных мук,

Чтоб смысл её был целебен.

 

* * *

 

И вот он, приют неизведанный мой

Меж морем и сушей, меж светом и тьмой,

На кромке прибрежного рая,

Где чайки кружат вперемешку с листвой,

Где волны у свай отдают синевой,

Следы на песке не стирая.

 

И здесь никуда не девалась тоска,

И грусть временами настолько близка,

Что кажется птицей ручною, –

И радость придётся ещё обрести,

Тропу проторить и мосты навести

Меж снами и явью дневною.

 

И что мне навёрстывать, если со мной

Сей строй небывалый всей жизни земной,

Вся невидаль мира – и тяга

Куда-то в пространство, где легче дышать,

Где что-нибудь важное можно решать,

И речи, и почве во благо!

 

Полынь киммерийская слаще ли, друг,

Чем скифская? – всё, что посеешь вокруг,

Пожнёшь, – и поэтому свято

Всё то, что возвысит над бездной мирской,

Спасёт от бравады её шутовской –

И встретит в грядущем, как брата.

 

* * *

 

И смысл поступков строен стал и строг,

И голову я выше поднимаю,

И мир, как есть, душою принимаю,

Покуда жив я светом – видит Бог.

 

Единым домом станет нам Земля – 

Вы, циники, и вы, приспособленцы,

Вы, чужестранцы, вы, переселенцы, – 

Какие дали зрите с корабля?

 

Не зря на крыше хижины моей

Ржавеет якорь, кем-то позабытый, – 

Надежды символ верной стал защитой

На острове меж древних двух морей.

 

С дельфиньей стаей журавлиный клин,

Сетей рыбацких клочья и грузила,

И всё, что прежде исподволь грозило – 

Зрачок змеиный, жуть средь вязких глин,

 

И оползень, и ливень, и разбой,

Смешавшиеся с осыпью событий,

Лавиной слухов, порослью открытий,

Отчётливей я виду пред собой.

 

И жажды мне безмерной не унять – 

Всё впитывая, чувствуя, вдыхая,

Приветствую, в прозрачный шар сгущая,

Чтоб суть постичь – и, может быть, обнять.

 

* * *

 

И там, где ожидала тишина

Кого-нибудь, кто проще и добрее

Живущих здесь, кто смотрит, не старея,

Туда, где высь уже напряжена,

Где даль куда-то вроде бы ушла,

Но вскоре непременно возвратится,

Где глубь молчит, чтоб речью не светиться

Меж призраками слова и числа,

Где боль, неумолима и легка,

С тобою – и как будто бы за гранью,

За всем, что нас вело к самосгоранью,

Стоишь – и грусть, как верность, велика.

 

* * *

 

И уже не узнать – почему

Всё разъялось – и сжалось мгновенно?

То ли впрямь зимовать одному,

То ли вновь привыкать постепенно

К тем, кто могут ещё навестить

Пусть хоть изредка, – всё-таки с ними

Будет проще о чём-то грустить,

Вспоминать позабытое имя.

 

Не зови меня другом своим,

Если ты не внимателен к слову,

Если свет его днесь не таим

Тем, что смысл его гнёт, как подкову,

Если путь его дольше порой,

Чем хотелось бы, может, кому-то, –

И глаза хоть однажды открой

На сердечную, кровную смуту.

 

Чтобы дружба с годами росла

И плеснулось волной пониманье,

Прикоснись к рукоятке весла

В Киммерии и там, за Таманью,

Подивись возрастанию крыл

В Диком Поле, в раю поднебесном,

Там, где скифскую волю укрыл

Кто-то свыше покровом чудесным.

 

 

Искусство фотографии

 

В Херсонесе, где много колонн

Поднимаются с разных сторон

Там, где моря кайма, зеленея,

Порывается вспыхнуть сильнее

И отчаянно выгнутый брег

Принимает раскопок ковчег,

Не дождались мы, к счастью, ночлега,

Точно песни в груди печенега.

 

Город был наперед разогрет,

Севастопольский замкнутый рейд

Кораблями играл по старинке,

Да вертелась в окошке пластинка –

И туманная дума басов

Надвигала на вечер засов,

Чтобы ехать да ехать без края,

По привычке себя укоряя,

В умилённом чаду угорев.

 

И запомнили мы, постарев,

Фотографий заполненный глянец,

Восходящего горя румянец,

Безмятежного счастья провал,

Словно вписано это в овал

Круговою порукой пространства, – 

И забыли своё постоянство.

 

Мне не ведать теперь и не знать,

Что же может ещё ускользать

Изощрённой тропинкою горной, –

Мне не холодно в жизни просторной –

И, как смотрит часы часовщик,

Я увижу рождавшийся крик,

Шевелящийся сызмальства в пене, –

И предвижу я только ступени

Да стремящийся лестничный шквал,

Где струящийся голод пропал,

Заплутал под луною в июле, –

Ковыли не шумят потому ли,

Что не к спеху уж макам цвести,

Если можно себя обрести,

Словно случай дорожный, украдкой, –

И деревья при всём беспорядке

Не желают беседы вести,

И оплавленный камень в горсти –

Словно тёплый кусочек сиротства,

И немыслимо пьёт превосходство

Беспримерную чашу судьбы

Там, где бреду пора до борьбы

Дотянуться ладонью невольно.

 

А пока что – довольно, довольно 

Оголтелых, как басни, гостей,

Заплутавших в пылу новостей,

Фотографий увидевших тягость

И змеящейся нови двоякость,

Словно есть в черноте негатива

Прозревание миру на диво,

Словно где-то кому-то фотограф

Не оставил спасенья автограф –

И замедлили шаг произвольно

Те, кто делали слишком уж больно

И себе и другим, – а вокруг 

Паруса разворачивал юг,

Проверял запрещённые свитки –

И возможности были в избытке,

И будила, как эхо, угроза,

И цвели сердолики и роза,

И любовь, понимая влюблённых,

Сторонилась заслуг посторонних,

Ибо в сказке конец так конец, –

На примере разбитых сердец

Научились мы жить, не ревнуя, –

Но кого же зову да зову я?

 

То-то чайки, крича нарасхват,

Обрываются гроздьями спелыми

В Херсонесе, где люди не спят,

В Херсонесе с колоннами белыми.

 

* * *

 

К Соловьиному дню приближаясь –

К сердцевинному дню – 

В зеркалах ваших смут отражаясь,

Никого не виню

 

В том, что, слишком легко забывая – 

Обо мне ли, в глуши

Повествующем, тон задавая,

Не смущая души,

 

О таком, что ищите в запасе

Золотом у любви,

Что в небесной защите – и в часе,

Прозвучавшем в крови, –

 

Иль о том, что, спасением вея,

Станет явным теперь,

Где стоят на песке, бронзовея,

Изваянья потерь, –

 

Обретенья вы цените всё же

На распутье веков,

Ощущая прощанье до дрожи

Меж сухих лепестков.

 

* * *

 

К вечеру потеплело,

Снег отсырел, разбух,

В душу мою и в тело

Вешний пробрался дух.

 

Рано, конечно, рано –

Долго ещё зиме

Тешиться самозвано,

Холод держа в уме.

 

Вот и хрустит дорожка,

Под фонарём блестя, –

В то, что глядит в окошко,

Вслушайся не шутя.

 

То ли в пустынном взоре

Музыки искра есть,

То ли с востока, с моря,

Ждать мне благую весть.

 

Кто мне сегодня скажет,

Что меня завтра ждёт?

Всё, что с ушедшим свяжет,

Больше огнём не жжёт.

 

Кто меня завтра встретит

На берегу морском?

Тает свеча, но светит,

В доме таясь людском.

 

* * *

 

К дождю или к снегу? – плывут облака,

Окажутся тучами скоро, –

Их поедом ест негодяйка-тоска,

Вторгаясь в ненастную пору.

 

Не тронь эту область – она не твоя,

Ей зелья твои не опасны,

Пусть в поле плутает ползком колея –

Её не смущают соблазны.

 

Ты где? – откликайся, хозяйка степей! –

Стенанья твои домовиты –

Румяный шиповник и смуглый репей

Подземными соками сыты.

 

Не только у страха глаза велики –

Стекло поутру запотело, –

И скифские идолы прячут зрачки

Под камнем тяжёлого тела.

 

Но чур меня, чур! – я не вправе сказать,    

Кого разглядел я невольно

Вон там, где слова узелками связать

Нельзя – до того это больно.

 

Мне только бы губы раскрыть на ветру,

Туда посмотреть без отрады,

Куда, словно дань, мы приносим костру

Опавшие листьями взгляды.

 

К зиме

 

Заручиться помощью твоею

Может каждый: долго ли спросить? –

Но тебя не просто разумею,

Если счастья выпало вкусить.

 

Как в закате щуриться прохожим,

Так и нам ресницы опускать – 

Потому так пристально итожим

То, что нам не век ещё искать.

 

Хвойный дух, по-зимнему домашний,

И тепло негаснущих свечей

Обернутся близостью незряшной

Небывалых странствий и речей.

 

Холод рук окажется горячим,

Позвоночник жаждой обожжёт

Приближенья зрения к незрячим

И уменья слышать наперёд.

 

И велик, подобно пробужденью

Огонька в пустыне за окном,

Каждый миг, несущий впечатленью

Продолженье в опыте земном.

 

Когда-то в Ялте, в феврале

 

Дикий голубь закричал: «Гу-гу!» –

Я увидел твой причал в снегу,

Я почуял мимолётно смесь

Недолёта и полёта, спесь.

 

Белых лыжников летит отряд –

Это зимнее сквозит не в лад,

Не порадует порядок лет,

Безотрадное несётся вслед.

 

Запевают за горой гора,

Приуныла серебром вчера

Укоризны золотая цепь,

Украиною растает степь.

 

Ближе, ближе пробуждайся, жизнь,

За обочины дорог держись,

Приближаемся почти – пойми,

Провожания чести, прими.

 

Всё возможное возьми совсем –

Не хватало ль мне премилых тем?

Не хватался никогда я вспять, 

Пожелания хотел я знать.

 

Впопыхах не успевал признать,

Что желало наповал призвать,

Не попыхивал окурком в такт,

Не распахивал тужурку так.

 

Не откидывал привычно прядь,

Не откладывал привычку спать,

Никогда не уставал вставать,

На муру не забывал плевать.

 

Ежедневное моё окно

Сострадателей прогнать должно,

А на то, что накопил апломб,

На почтамте не налепят пломб.

 

Виноват ли чей-то атеизм,

Что прищепкой щёлкнет афоризм?

На верёвке не развесит двор,

Что доверчиво вбирает взор.

 

Многодырчатая сеть измен

Завлекла бы и тебя, Кармен,

Только лошади устали ждать,

Без оплошностей играет стать.

 

Пустяковая стекает рать

Частоколом оградить и взять,

Только витязь или зять раззяв

Перегнал, издалека узнав.

 

Не по-скифски ли зрачок остёр?

Не за сфинксами ль залёг простор?

И забрезжила, как брызжет сок,

Неизъезженность морских высот.

 

Стебанутым наречёт жаргон,

За минуту изречёт разгон

Меднолобую гряду, как Зевс,

Отречётся от придумок бес.

 

Для астролога назрел вопрос –

Кто довёл его шутя до слёз?

В апогее Водолей – спроси,

Что там вертится вокруг оси.

 

Суматошная чреда квартир!

Сумасшествия литой потир!

Как влитая, набекрень молва –

Не качать тебе права, Москва!

 

Азиатчина орёт взахлёб:

Ты не ту ещё турчанку сгрёб! —

За набегом ли дрожишь, Орда?

На «Аиду» ли спешишь? – айда!

 

Всюду аканье, огульный звук, – 

Акведуком ли протянем вдруг

Несравненную видений связь – 

И откуда ты опять взялась?

 

Акробатом, воробьём ли вскачь,

Настоим ли на своём иль в мяч

Поиграем – за бедой беда –

Ты-то знал о них ещё тогда.

 

В аккурат не успевал толкать – 

Ты тогда ещё привык алкать,

Саркастически скрипит алчба,

Артистических причуд арба.

 

Отдадут тебе и твой алтын,

Приведут тебя зимой к святым

Поступательным твоим местам – 

То-то скачешь по кустам, мустанг!

 

Али цели, али цвели нет,

Обстоятельно посмотрят вслед –

Расстояния такого лёд

Обещание жилья проймёт.

 

Приготовят для тебя альков,

Только тут-то ты и был таков!

Амулетами устань держать,

Что как должное должно дрожать.

 

За ажурные чулки, за сказ

Не амурное удержит нас,

И не аханье хватай – ахти! –

А с размаху обретай пути.

 

Сохранит на антресолях друг

То, что в ссоре не расскажет Дух,

Ну а спорная прошла пора – 

Наша дружба не пришла вчера.

 

Обладатели аллей и скал!

Обитатели полей! – пристал

К неизбывному листок – сады

Заметают за собой следы.

 

Так подарим же не медля срез 

Через годы и погоды – чрез

Разуверенность изгоя – он 

Неразборчиво сейчас влюблён.

 

Маловато мне вовсю сказать –

Манит мятную росу терзать,

На Дарсане пропадать, виня

Недостатки своего огня.

 

Фанатичнее слепых коллег,

Этот город приобрёл навек

Подобающих акаций хруст – 

Утопающим откажет грусть.

 

Загустел бы за платаном тон,

Приобрёл бы морякам притон,

Да ходатайства пропали зря,

Прикипела к фонарям заря.

 

Лишь хождение, отплытье, плоть

Восхождения, несхожи хоть,

Захлестнуло, захвалило всех,

Что не к спеху привело успех.

 

Я сказал бы, как хрустит сустав,

Показал бы, как, в горсти восстав,

Принимается расти цветок – 

Исцелить бы до конца Восток.

 

Малой Азии халат хвалить,

Безымянную волну хулить,

Ожидать хоть не весну, так хворь,

Не расхлёбывать лавину с гор.

 

Холить, хаять, хоронить, храпеть,

Непричастному чему-то спеть,

Зацепиться за балкон рывком – 

Я знакомым посошком влеком.

 

Ну и хроника сожмёт щипцы!

Пониманье не уймёт пыльцы,

Так и просится щипать, шипеть,

Околесину любую спеть.

 

Переменчивый нечастый лоск,

Щепетилен до краёв киоск,

Путеводною владел уздой,

А закончилась она звездой.

 

Словно щупальца раскроет краб,

Словно ты уже галерный раб,

Словно рыба открывает рот,

Чья-то просьба от меня уйдёт.

 

Окажусь я с панталыку сбит,

Что нечистое гранит дробит,

Что не надо ни глазеть, ни звать,

Только грезить да в грозу зевать.

 

Перепутана участий часть,

На качелях ли к ногам припасть,

Эти челюсти челнок грызут,

Окунают черенок в мазут.

 

Высят цоколь, воздвигают храм,

На изнанке возлегает срам,

Одеялами сползают вниз

Изменения забот и виз.

 

Слишком оползни сошли на нет,

Словно селезень плывёт корнет

Над оркестрами смычков и труб,

Слишком тесно иногда для губ.

 

Надо Штрауса позвать, чтоб взмах

Дирижёрский возвеличил страх,

Надо цельности вздохнуть слегка,

Небывалости найти дружка.

 

Набивалось, как заплечный торг,

Возмужалостью калеча толк,

Забивалось, как в мошну деньга,

Задевалось, как в плену серьга.

 

За цыганистостью, склонной вскользь,

Известковою полоской кость

Непредвиденных домов жила – 

Приунывшему дворцу хвала.

 

Уроженцы замерзают вдруг,

Но оттаяв, не протянут рук – 

Не настолько ли не склонен плющ

Превращаться в одеянье, злющ?

 

Щитовидной железой залёг

Музыкального привета слог,

Моментально или как-нибудь

Нам фотографы укажут путь.

 

Я усталости не знаю – щёк

Мне не тронет бесполезный ток,

Легендарная удержит твердь,

Благодарностью не дарит смерть.

 

Не гусиным ли пишу пером?

Не мостом ли заменю паром?

Не предвижу ль в накопленье зим,

Что возвышенностью отразим?

 

Наша стужа тот же свет свечи,

Так же кружим до утра в ночи,

Так же скачем, так же честен час,

Где когда-нибудь дождутся нас.

 

Комментарий к альтернативе

 

Слоги имени моего

со словами черновиков

перепутаны, тросами стянуты

стрелы звонкие грузовые,

поднимающие созвездия

Скорпиона или Весов

под экваториальным небом.

 

С шоколадно-багряных гор,

что пока достижимы взглядом,

днём слетаются в поисках рыбы

заблудившиеся орлы,

и от них невозможно спрятаться

даже ночью, ибо они

разрывают не только печень.

 

О, когда бы я знал, прозрев,

где мой тихий остров покоя,

где мой самый дальний, последний,

пусть и грязный излишне порт –

я сослал бы себя туда

и, изранив ступни босые,

там остался бы навсегда.

 

Жить осталось не так уж долго,

чтобы ясно не понимать,

почему, когда побережьем

я во сне бегу – задыхаюсь,

и ни полный бокал цикуты,

ни верёвка альтернативы

мне не могут уже помочь.

 

Все друзья мои, затерявшись

на обжитых людьми параллелях,

кто почаще, кто реже твердили

моё древнее имя язычника,

но, в немыслимых вихрях житейских

исчезая из глаз моих, –

вспоминают, как о фантоме.

 

Вновь я выплыву из тумана

с головой, осквернённой чайками,

и сойду, робея, с условного

и расшатанного постамента –

хоть вернуться назад бывает

несравнимо труднее, если

больше некому ждать тебя.

 

И повиснет рука, не встретив

долгожданного рукопожатья,

и с обидой отчётливо вижу,

что я только доска от плота,

что, устав, не дивлюсь кипучему

кратковременному приливу:

диалектика такова.

 

О крупица надежды, где ты

в час, когда, одинок и пьян,

всё бреду изогнутой улочкой,

на которой не был я сроду? –

кошки перебегают дорогу,

и страшусь, что вряд ли найду

дар потерянный – удивляться.

 

Ты, прости меня, Море судьбы,

ты прости меня, Стихотворение,

за нелепую, незаметную

и неискреннюю к вам любовь:

ветры, тело и душу продувшие,

были б рифмами для поэмы,

но собрать я их не сумел.

 

 

* * *

 

Конечно же, это всерьёз –

Поскольку разлука не в силах

Решить неизбежный вопрос

О жизни, бушующей в жилах,

Поскольку страданью дано

Упрямиться слишком наивно,

Хоть прихоть известна давно

И горечь его неизбывна.

 

Конечно же, это для вас –

Дождя назревающий выдох

И вход в эту хмарь без прикрас,

И память о прежних обидах,

И холод из лет под хмельком,

Привычно скребущий по коже,

И всё, что застыло молчком,

Само на себе непохоже.

 

Конечно же, это разлад

Со смутой, готовящей, щерясь,

Для всех без разбора, подряд,

Подспудную морось и ересь,

Ещё бестолковей, верней –

Паскуднее той, предыдущей,

Гнетущей, как ржавь, без корней,

Уже никуда не ведущей.

 

Конечно же, это исход

Оттуда, из гиблого края,

Где пущены были в расход

Гуртом обитатели рая, –

Но тем, кто смогли уцелеть,

В невзгодах души не теряя,

Придётся намаяться впредь,

В ненастных огнях не сгорая.

 

* * *

 

Край небес, как ладонь, разжат,

Где-то сгусток тепла кроится, –

И деревья к тебе спешат

Отовсюду, где свет струится.

 

Оторвать их от почвы вдруг

Невозможно – поди попробуй! –

Но толпятся они вокруг

Всею плещущею чащобой.

 

Строят вьющиеся мосты,

Восторгаются, оземь бьются,

Перед Богом всегда чисты, –

Так и в памяти остаются.

 

Стянут лоб твой когда-нибудь

Исцеляющею тесьмою,

Провожая пернатых в путь

Перед каверзною зимою.

 

Крымский ноябрь

 

Я был ошеломлён виденьем светлым Крыма

и охмелел слегка, но всё же ощутимо,

не от прибрежных скал, не от чинар дремотных,

не от ленивых пальм – недвижных, беззаботных,

не от теней густых, упавших на аллеи,

где кипарисы врозь маячат, лиловея,

не от касанья губ иль парусов на шхунах,

совсем не от луны, мерцающей в лагунах,

подобно серебру заброшенной монеты

(чтоб возвратиться вновь – наивная примета!), –

я охмелел тогда от света ноября,

который принесла прозрачная заря, –

как буревестник, он был в подлинности всей

и смел и горделив средь невозвратных дней.

Ноябрь – мелодий гул, торжественные даты.

Вернуться в дом родной торопятся солдаты.

О расставанья час! Не Севастополь – сад,

где бескозырки вниз, как бабочки, летят

и падают, кружась по тёплым мостовым,

и руки второпях матросы тянут к ним,

обнимутся, вздохнут, задумчиво молчат...

А песни, как волна, туда уносят взгляд,

где зародится вдруг начало дружбы новой,

где новобранцев строй, где лист горит кленовый

алеющей звездой, где в воздухе дрожат

и отзвуки шагов, и музыки набат.

А утро ноября над кронами каштанов

напиток солнца пьёт, не веря мгле туманов, –

и льётся лёгкий хмель сквозь золотистый цвет,

и смерти в этот миг на свете вовсе нет.

Невесты, так милы в радушии старинном,

подобны кружевным пушинкам тополиным,

ноябрь наперебой на свадьбы приглашают,

за стол его ведут и щедро угощают.

Усталый стонет пирс. И кони водяные

на улицу, в толпу, проскачут, удалые,

и встанут на дыбы, и в пене захлебнутся –

и ринутся назад. И сейнеры вернутся –

в царапинах, рубцах, намного постарев,

но море победив и ветер одолев.

И время подошло – и штормы где-то рядом

с узорною листвой, с последним виноградом.

 

* * *

 

Кто птице подскажет, где время искать,

В котором свободно паренье?

Кто пламени сможет впотьмах потакать,

Покуда возможно горенье? 

 

Кто рыбу направит на истинный путь

Меж гибельных рек или в море?

Кто почву прославит, чья щедрая суть

Окажется нужною вскоре?

 

Кому там покажутся эти слова

Излишними вроде на фоне

Распада и стона всего естества

И боли в гортани и лоне?

 

Каким же паскудам по нраву разлад,

Хребта и ключиц переломы

У грозной отчизны, что мор или глад

Снесёт, по вздохнёт по-другому?

 

Какая пылает над нами звезда,

Какие мерцают зарницы?

Эпоха рождается в муках, когда

Не читаны судеб страницы.

 

Но птица упрямая рвётся в зенит,

И по ветру вьётся косынка – 

И кольцами бармица тонко звенит,

И сулица ждёт поединка.

 

* * *


Курево скверное – «Ватра»,
Ветер вокруг расплескал
Южного амфитеатра
Улиц, извилин и скал
В духе небрежного жарта
Отзвуки – и на потом
Бросил в сторонке без фарта
Всё, что завяжет жгутом.

Буквы аршинные, титры
Видео, ругань и ложь,
Мирта уступы и митры,
Всё, что живьём не возьмёшь,
Всё, что оставят на завтра,
На опохмелку, в запас,
Для перековки, для гарта,
Словом – подальше от глаз.

Пляжи скольжением гидры
Слепо мелькнут за бортом,
Слёзы случайные вытри,
Молча в кругу испитом
Стой – и гляди неотрывно,
Как остаётся вдали
Всё, что кричало надрывно
О приближенье земли.

Как бы мне выпало время
Там побродить, где бывал
В юности вместе со всеми,
Кто эту жизнь познавал, —
Только по нраву ли будет
Всё, что по праву влекло?
Кто меня там не осудит? –
И вспоминать тяжело.

 

13 октября 1991

 

Лишь взмах крыла

 

Я чиркнул спичкой – ночь прошла,

Лишь взмах крыла да всплеск весла,

Лишь мгла в подоле унесла

Всю видимость морей, – 

В ходу пылился бы хитон,

Валялся бронзовый ритон,

Плутал бы в поле Купидон, – 

«Налей ему, налей!»

 

Неужто нежность не ушла?

Неужто грешным без числа

Забросить спешные дела

В долине голубой?

Кому шептал Шаляй-валяй?

Шутил ли с нами Шауляй?

Иль, может, дядюшка Гиляй

С усатой головой?

 

Куда податься посмелей?

Шатался ль в небе Водолей,

Февраль пришёл – не потому ль

Спокоен был июль?

Мешал ли кто-то нам? А жаль! 

Как жало, впившееся в шаль

Кошачьей ласки или глаз,

Сжигает что-то нас.

 

Я листья сгрёб, костер зажёг,

Я утром вышел на порог –

Дебаты таборные впрок

Я нынче проводил, –

Немало минуло молвы – 

Я выбор вынул из листвы,

Явил бы облик – но, увы! – 

Не облак находил.

 

Не мой ли выведал оброк,

К чему присматривался слог?

К челу притрагивался рок,

Литанию влачил, – 

Кому бы высказаться всласть?

Куда бы скрыться и пропасть?

Чего достичь? К чему припасть? – 

Никто не научил.

 

Малейший выпотрошен шаг –

Милейше выброшен в овраг

Старейшин выпрошенный враг,

Достаток или срок, –

И что-то в большем находить

Не вавилоны выводить –

Кого же ждать да проводить?

А вечер неширок.

 

Летал бы где-то, да устал,

Читал бы что, да перестал,

Корил бы что да говорил,

Смирялся у перил, –

Смеялся, стало быть, Орфей –

Она Офелии мертвей –

О фея разума! – глупей

Чем то, что закурил. 

 

Мишурный вышколен разрыв,

Шатры расшитые сокрыв, –

И в бровь, и в глаз, и вкось, и вкривь

Ударила зима, – 

Низин снежинчатая глушь,

Разинь неистовая чушь,

Машин вмешавшихся к тому ж

Немая кутерьма.

 

Лишайный шелеста нарост,

Ушастый шёпота погост,

Мышастый шороха прирост,

Лешачий шарабан, –

Изношен шёлковым шитвом,

Сомкнувшись с шумом, с естеством,

Никак в обнимку с волшебством,

На что уж Гюлистан!

 

О Боги! Выгоды глоток!

Догадок милый локоток!

Загадок лоск, да лоскуток

Житухи на паях!

Как леска, вылазка узка,

Мотка изнанка не близка,

И сказка смотрит свысока

На сваях и в роях.

 

Царевен меток перехват,

Где что ни ветка, то и взгляд,

И принят ты, хоть шут и хват,

И чаем напоят, –

Не чаю в чём-то я души,

А ты отчасти не греши –

Не счастьем, к чести, хороши, 

Участливы стократ.

 

Престиж утешится ли сам?

Платёж и тишь по небесам,

А дрожь и блажь по туесам

Не суетны отнюдь, –

Мечты отныне не отнять,

Ничуть не стыть и чуть не встать –  

На что пенять и что понять?

Сочтёмся как-нибудь.

 

* * *

 

Луна глядит из-под завес,

Играет с лилиями в жмурки,

Подъемля слух наперевес,

Раскинув мох по штукатурке.

 

Желанней почестей в часы,

Когда заслуги безусловны,

Её изменничьей красы

Причуды слишком хладнокровны.

 

Покуда проповедью сыт

Ранимый строй без примиренья,

Она секрет не разгласит,

Примет не требуя старенья.

 

Эзотерический простор

Бывал и более насыщен,

Когда, толпе наперекор,

Витал, как взор над пепелищем.

 

Где всю эклиптику опять

Земля пройдёт, не встретив друга,

Привыкнем зодии считать

Частями жизненного круга.

 

Под небесами нам самим

Не столь уж тесен мир юдольный –

И каждый, Господом храним,

Распорет доли шов продольный.

 

Когда же свечи догорят

И горечь мрака испытаем –

В иной уверуем обряд,

Письмовник снов перелистаем.

 

Не ты ли споришь, лунный свет,

С перенасыщенною тьмою –

И наваждение планет

Слывёт астральной кутерьмою?

 

Не ты ли Матери шептал

О зарождении Младенца?

Не ты ли влагой пропитал

Полей цветные полотенца?

 

Я узнаю тебя в лицо,

Тебя хребтом я ощущаю –

И, если поднято кольцо,

То этим смысл предвосхищаю.

 

Разлукой больше не томи

И не испрашивай прощенья,

Но тело бренное прими

В объятья неги без отмщенья.

 

Пускай не скоро нам витать

Над сердцевиною понятий –

И ты не сможешь воспитать,

Но извлечёшь из восприятий,

 

Чтоб, вероятнее всего,

Минуя проводы отлого,

Не умалялось естество

Пред зарождением другого.

 

Зажгись магическим числом,

Неизмеримым, как истома,

Чтоб речь струилась под веслом

Для Иоанна Хризостома.

 

 

* * *

 

Любовь, зовущая туда,

Где с неизбежностью прощанья

Не примиряется звезда,

Над миром встав, как обещанье

Покоя с волею, когда

Уже возможно возвращенье

Всего, что было навсегда,

А с ним и позднее прощенье.

 

Плещась листвою на виду,

Лучась водою, причащённой

К тому, что сбудется в саду,

Что пульс почует учащённый

Того, что с горечью в ладу,

Начнётся крови очищенье

И речи, выжившей в аду,

А там и новое крещенье.

 

Все вещи всё-таки в труде –

Не предсказать всего, что станет   

Не сном, так явью, но нигде

От Божьей длани не отпрянет, –  

На смену смуте и беде

Взойдёт над родиною-степью

Сквозь россыпь зёрен в борозде

Грядущее великолепье.

 

* * *

 

Малейшим отзвукам послушные начала,

Ростки в тени

С душою связаны, чтоб разом прозвучала

В такие дни

Не просто музыка, но что-то, чьё движенье

Среди светил

Зовёт, и властвует, и жаждет продолженья,

Чтоб всех простил,

Чтоб всем, кого ещё не встретил, не увидел,

Сказал о том,

Что жил отшельником, но сроду не обидел

Входящих в дом,

Что есть любовь ещё на свете этом странном – 

И в тишине

Её присутствием поддержан осиянным,

Ей рад вдвойне.

 

* * *

 

Меж пятой и шестой луной

Ищи ответ на этот грустный

Вопрос о власти безыскусной

Непраздной музыки ночной.

 

Там звуки рвутся сквозь распад,

В пространстве рея и витая, –

И слышат где-нибудь в Китае

В Тавриде кличущих цикад.

 

Над бездной времени звеня,

Из недр незрячих прорастая,

Они трепещут, обитая

На грани звёздного огня.

 

Они клокочут и хрипят,

Летучей плотью обрастая,

Приют незримый обретая

В садах, где сызнова не спят.

 

И всем, чем грезишь, дорожа,

Всей кожей чувствуешь слиянье

С волшбой крамольной расстоянья

От рубежа до рубежа.

 

И вслед за мукою сплошной

Куда-то в самое сиянье

Меня ведут воспоминанья

Тропою хрусткою степной.

 

* * *

 

Мне оставлено так немного –

Крик слепого да взгляд немого –

В этом хаосе на ветру,

Где обрывки ненастья вьются,

Связи рвутся и слёзы льются

На окраине, на юру.

 

Клок не выкроишь из раздора,

Бранным стягом не станет штора,

Дом не выглядит кораблём –

На веку только вздох пожара,

Мокрой гари душок из яра,

Да и то тишком, под углом.

 

Столько видано мной сумбура,

Что уже не затащишь сдуру –

И охоты, конечно, нет

В это месиво лезть крутое

И в пустые вникать устои,

Чтоб ничком выходить из бед.

 

Может, это мне только снится? –

Но заблудшая бьётся птица

О стекло с лезвиём листа –

Просто время теперь иное –

И утраты встают за мною,

Чтобы совесть была чиста.

 

* * *

 

На том я издавна в глуши моей стою,

Что душу в непогоды дней оберегает,

Недуги разума со мной перемогает,

Чутьём угадывает истину свою.

 

На то мне Господом, наверно, и дана

В юдоли зримая тропа моя степная,

Чтоб жил затворником, порой припоминая,

Чем сердцу дороги былые времена.

 

Речною влагою, стекающей с весла,

С морскою пеною в пространстве закипело

Всё то, что встарь ещё о чём-то не допело,

Упало звёздами, чтоб сила возросла,

 

Всплеснуло крыльями, открыло слух мне вновь,

Дало дыхание свободное и зренье,

Земное чаянье, небесное горенье,

И речь воскресшую, и веру, и любовь.

 

* * *

 

Нет, никто не сумеет сверчков убедить

Замолчать! – это звёзды над ними

Да сады над рекой – их нельзя оградить,

Населить сторожами ночными.

 

Значит, ныне и присно сумей улучить

Не мгновенье – лишь тень мановенья, –

Ран сердечных, как видишь, нельзя залечить,

Невозможно постичь дуновенье.

 

Только шорох услышим – и тихо вокруг,

Только лодки затоплено тело,

Только замерли оба и вздрогнули вдруг –

Ты сама этой песни хотела.

 

То не ласточки лепят гнездо за гнездом –

Улетели они безвозвратно, –

И уйти не хотим, и ступаем с трудом –

Ну когда же вернёмся обратно?

 

Паутины осенней летящая нить

С чем связует? – их много на свете,

Чтобы рук не тянуть и примет не хранить,

Быть за всё пред собою в ответе.

 

Расскажи, расскажи – чем была ты жива?

С чем пришла ты ко мне? – как спешила? –

Не умолкли сверчки, не исчезли слова –

Есть над нами Небесная Сила.

 

* * *

 

Ночь киммерийская – на шаг от ворожбы, 

На полдороге до крещенья, –

В поту холодном выгнутые лбы

И зрения полёт, как обращенье

К немым свидетельницам путаницы всей,

Всей несуразицы окрестной –  

Высоким звёздам, – зёрна ли рассей  

Над запрокинутою бездной,

Листву стряхни ли жухлую с ветвей,

Тори ли узкую тропинку

В любую сторону, прямее иль кривей,

Себе и людям не в новинку, –  

Ты не отвяжешься от этой темноты

И только с мясом оторвёшься

От этой маревом раскинувшей цветы

Поры, где вряд ли отзовёшься

На чей-то голос, выгнутый струной,

Звучащий грустью осторожной,

Чтоб море выплеснуло с полною луной

Какой-то ветер невозможный,

Чтоб всё живущее напитывалось вновь

Какой-то странною тревогой,

Ещё сулящею, как некогда, любовь

Безумцу в хижине убогой.

 

Широких масел выплески в ночи,

Ворчанье чёрное чрезмерной акварели,

Гуаши ссохшейся, – и лучше не молчи,  

Покуда людям мы не надоели,

Покуда ржавые звенят ещё ключи

И тени в месиво заброшены густое,

Где шарят сослепу фонарные лучи,

Как гости странные у века на постое,

По чердакам, по всяким закуткам,

Спросонья, может быть, а может, и с похмелья –  

Заначки нет ли там? – и цедят по глоткам  

Остатки прежнего веселья, –  

Ухмылки жалкие расшатанных оград,

Обмолвки едкие изъеденных ступеней,

Задворки вязкие, которым чёрт не брат,

Сады опавшие в обрывках песнопений,

Которым врозь прожить нельзя никак,

Все вместе, сборищем, с которым сжился вроде,

Уже отринуты, – судьбы почуяв знак,  

Почти невидимый, как точка в небосводе,

Глазок оттаявший, негаданный укол

Иглы цыганской с вьющеюся нитью

Событий будущих, поскольку час пришёл,

Уже доверишься наитью, –  

А там и ветер южный налетит,

Желающий с размахом разгуляться,

Волчком закрутится, сквозь щели просвистит,

Тем паче, некого бояться, –  

И все последствия безумства на заре

Неумолимо обнажатся, –  

И нет причин хандрить мне в ноябре,

И нечего на время обижаться.

 

Вода вплотную движется к ногам,

Откуда-то нахлынув, – неужели  

Из чуждой киммерийским берегам

Норвежской, скандинавской колыбели? –  

И, как отверженный, беседуя с душой,

Отшельник давешний, дивлюсь ещё свободе,

Своей, не чьей-нибудь, – и на уши лапшой  

Тебе, единственной при этой непогоде,

Мне нечего навешивать, – слова  

Приходят кстати и приходят сами –   

И нет хвоста за ними – и листва

Ещё трепещет здесь, под небесами,

Которые осваивать пора

Хотя бы взглядом, –  

И пусть наивен я и жду ещё добра  

От этой полночи – она-то рядом, –  

Всё шире круг – ноябрьское крыльцо  

Ступени путает, стеная,

Тускнеет в зеркальце холодное кольцо –  

И в нём лицо твоё, родная,

Светлеет сызнова, – неужто от волшбы? –   

Пытается воздушное теченье

Сдержать хоть нехотя дорожные столбы –  

От непомерности мученья

Они как будто скручены в спираль

И рвутся выше,

И, разом создавая вертикаль,

Уйдут за крыши, –  

Не выстроить чудовищную ось

Из этой смуты –  

И зарево нежданное зажглось,

И почему-то

Узлом завязанная, вскрикнула туга

И замолчала, –  

Как будто скатные сгустились жемчуга

Полоской узкою, скользнувшей от причала.

 

 

* * *

 

Ну вот и свет – а с ним и сон,

И невелик, и невесом,

Неведом в подлинности счастья, –

Но долог он – и даже смерть,

Слетая в эту круговерть,

Для вас не выскажет участья

 

Ни в этой жизни, что сама

На деле призрачна весьма,

Ни в этой без толку пьянящей

Весенней неге в январе,

Покуда тени на дворе

Молвою полны предстоящей.

 

Ну вот и сон – а с ним и свет,

Полувопрос, полуответ

На всё, что слышали в округе

О том, что сбудется вот-вот,

Само собой произойдёт,

Покуда дремлем на досуге,

 

Покуда музыка растёт

Везде, где слух её найдёт,

Покуда зрению открыты

Скрижали тех, что всех простят,

Покуда лебеди летят

Куда-то – в поисках защиты.

 

 

Ода рябиновой крови

 

Славословья начального слоги

вашей крови горячими каплями

в эту оду с высот упадут;

ваши гроздья – мониста багряные –

обожгут, пробудят, растревожат

целомудренной девы грудь,

прикасания этого ждущей

как рождения своего.

Ветры Севера кронам вашим

дикий звон принесут издалёка,

что, подобно закатному зареву,

до зари в наших взорах блуждает...

О рябины, неужто вы родились

из блаженного ожидания?

 

Да, поистине свято цветенье

в дни, когда на ветвях дружелюбных

защебечут вовсю свиристели,

как и вы, румяно-пестры,

прилетевшие именно к вам

на весёлые празднества свадеб;

и тогда упадают вниз

ваши ягоды буквами алыми

и на песни, и на вино,

чьё броженье пьянит погреба, –

им цыганки, ведуньи лукавые,

грудь пронзившее чувство свободы

по глоточку разделят на всех

в час обряда сплетения рук...

О рябины, неужто вы родились

из реки с именами любви?

 

Ваши корни каждою ночью

воскресенья надеждой живы,

ибо надо к цветенью грядущему

хоть устами во сне дотянуться

перед самым затменьем очей,

что окажется столь же мучительно-ярким,

как любое из многих начал,

или, может, не будет уже никаким, –

отпылав безмерною страстью

и засыпана пеплом холодным,

наша кровь, сгущаясь, твердеет

в сердцевине древесных жил.

О рябины, смогли бы родиться вы вновь

из поющего сердца людского?

 

* * *

 

Он опять гуляет на приволье,

Жухлых крон приятель, ветерок,

Чтоб с морскою вкрадчивою солью

Лист хрустящий падал на порог.

 

И торчит – ни пава, ни ворона –

У дорог осенних на виду

Чья-то грусть, надевшая корону,

До поры лежавшую в саду.

 

Что за осень! – света, что ли, мало?

Нет, его хоть на зиму бери,

Чтоб метель спросонок не измяла

Чей-то взгляд, пригревшийся внутри.

 

Чей-то вздох поодаль раздаётся,

Чей-то смех стихает за холмом –

И друзьям на память остаётся

Только сон с просроченным письмом.

 

* * *

 

Она без возраста, душа,
Но так идёт ей, право слово,
Всё то, чем юность хороша, –
И молодеть она готова.

Да только зрелость – грустный рай,
В котором всякое бывает, –
И чувства, хлынув через край,
Свой тайный смысл приоткрывают.

Гостят у вечности года,
Минут позванивают звенья, –
И не постигнуть никогда
Того, чем живы откровенья.

Но что же всё-таки зовёт
Из бормотанья и камланья,
Покуда вдруг не прослывёт
Не удержавшимся за гранью?

И что за отзвук различим
В темнотах этих и просветах,
С тобою впрямь неразлучим,
Залогом песен не отпетых?

То весть, дошедшая с трудом
Из галактического плена,
Что реки будит подо льдом
И кровью вспаивает вены.

 

23 сентября 1996

 

* * *

 

От разбоя и бреда вдали,
Не участвуя в общем броженье,
На окраине певчей земли,
Чей покой, как могли, берегли,
Чую крови подспудное жженье.

Уж не с ней ли последнюю связь
Сохранили мы в годы распада,
Жарким гулом её распаляясь,
Как от дыма, рукой заслоняясь
От грядущего мора и глада?

Расплескаться готова она
По пространству, что познано ею –
Всею молвью сквозь все времена –
Чтобы вновь пропитать семена
Закипающей мощью своею.

Удержать бы зазубренный край
Переполненной чаши терпенья! –
Не собачий ли катится лай?
Не вороний ли пенится грай?
Но защитою – Ангелов пенье.

 

15 января 1992

 

* * *

 

Откуда бы музыке взяться опять?

Оттуда, откуда всегда

Внезапно умеет она возникать –

Не часто, а так, иногда.

 

Откуда бы ей нисходить, объясни?

Не надо, я знаю и так

На рейде разбухшие эти огни

И якоря двойственный знак.

 

И кто мне подскажет, откуда плывёт,

Неся паруса на весу,

В сиянье и мраке оркестр или флот,

Прощальную славя красу?

 

Не надо подсказок, – я слишком знаком

С таким, что другим не дано, –

И снова с её колдовским языком

И речь, и судьба заодно.

 

Мы спаяны с нею – и вот на плаву,

Меж почвой и сферой небес,

Я воздух вдыхаю, которым живу,

В котором пока не исчез.

 

Я ветер глотаю, пропахший тоской,

И взор устремляю к луне, –

И все корабли из пучины морской

Поднимутся разом ко мне.

 

И все, кто воскресли в солёной тиши

И вышли наверх из кают,

Стоят и во имя бессмертной души

Безмолвную песню поют.

 

И песня растёт и врывается в грудь,

Значенья и смысла полна, –

И вот раскрывается давняя суть

Звучанья на все времена.

 

* * *

 

Отряхнуться, забыв огорченья,

Встрепенуться, как птицы с утра,

Чуя волю – а с ней и влеченье

К той, с кем встретиться нынче пора.

 

Будет взгляд разбиваться с размаху

О решётку на тёмном окне,

Будет столькое отдано страху

И осознано позже вполне.

 

Будет слух уповать на темноты,

На подспудный, довлеющий лад,

Будет в звёздах расплёснуто что-то,

Чтоб тропою брести наугад.

 

Будет всюду такое открыто,

Что для прочих закрыто давно,

Чтоб небесная крепла защита,

Да и ты с ней мужал заодно.

 

 

Перечитывая старые письма в снегопад

 

Все сегодня ко мне собирайтесь –

все, кому пожимал я руки,

все, кого целовал в мечтах

или встарь от души любил,

по мостам пробежав иллюзорным,

опалённый сиянием северным –

из ревущего моря Баренцева

иль из дебрей тайги бескрайней,

сквозь простор енисейский сразу

ваши лица вдали разглядев;

все теперь приходите ко мне

в эту комнату – в эту обитель,

что давно холодна и пуста,

где, закутавшись в дым сигаретный,

я смотрю, как уже застилает зима

непроглядной, сплошной пеленою

ваши юные лица, отголоски речей

и красоты желаний благих;

приходите – увидите сами,

как вот это даримое щедро тепло

превратится в прекрасное что-то,

в то, что выразить словом так трудно,

в то, что схоже с сиянием лунным

на волшебном одном полотне –

откровенье Куинджи,

в то, к чему я, страшась,

что таким же стать не сумею,

не решаюсь рукой прикоснуться,

потому что оно оживёт...

 

* * *

 

Под улыбчивым небосводом,

сверху вниз глядящим на нас,

через весь каскад побережья

с пестротой его беспечальной,

с мельтешеньем полос неровных –

лиловатых теней кипарисов,

напрягаясь вдвоём упрямо,

Паустовский и Грин

тянут длинную, словно земная юдоль,

неизвестно когда заржавевшую,

тяжеленную якорную цепь,

на которой приросшими водорослями

излучают волшебный свет

мощь и боль доброты сердечной,

проявления воли людской,

две сестрицы – любовь и верность,

красок самых необычайных

исцеляющий гемоглобин

через души наши мельчающие

с грубоватостью неуклюжей

(открывая грот потайной,

внутрь которого луч проник,

замутив наивно и смело

нулевые глубины их,

не ругая фаз монотонных

лицемерной летней луны,

перешагивая свободно,

вновь и вновь, условность черты

непрерывных приливов, отливов,

неуклонно сметая назад

в полутёмный закут лагуны

апельсиновую кожуру,

сигаретных окурков груды,

из-под рислинга стеклотару –

сожаленье пустых бутылок,

из костров обгорелый хворост,

неизвестных судов обломки,

пирамиды ящиков лёгких

и следы – мои и твои,

чтобы здесь на берег заветный,

как и встарь, могли бы сойти

с корабля лейтенант Шмидт

или Грей почти нереальный

со своею твёрдою верой

и надеждой всею своей), –

но они уже устают

и песком зарастают тихо...

«Кто потянет дальше её?» –

грустно думает старый грек,

на согретом солнцем песке

по традиции жарящий скумбрию –

ту, что скоро совсем украдёт,

равнодушна, меланхолична,

докатившаяся по следу

старомодной рыбацкой шаланды

и бумажный кораблик детский

потопившая просто так,

примитивная до обиды,

зауряднейшая волна.

 

* * *

 

Покуда завораживаешь ты

Своим напевом горьким, Киммерия,

Бессмертен свет, сходящий с высоты

На эти сны о воле неземные,

На этот сад, где, к тополю склоняясь,

Тоскует сень сквозная тамариска

О том, что есть неназванная связь

Примет и слов, – невысказанность близко,

Чуть ближе взгляда, – ветром шелестит,

С дождём шумит, якшается с листвою,

То веткою масличною хрустит,

А то поёт над самой головою,

О том поёт, что нечего искать

Вот в этой глуби, выси и просторе,

Поёт о том, что сызнова плескать

Волною в берег так же будет море,

Как некогда, – как, может, и тогда,

Когда потомкам что-нибудь откроет

Вот эта истомлённая гряда,

В которой день гнездовье не устроит, –

И вся-то суть лишь в том, чтоб находить

Всё то, что сердцу помнится веками, –

И с этой ношей по миру бродить,

Рассеянно следя за облаками.

 

* * *

 

Покуда я сам не узнаю, куда
Уходит за памятью время,
Ночная звезда и морская вода
Со мной – но не вместе со всеми.

Покуда я сам не изведаю здесь,
Откуда берутся истоки,
Я вынесу бремя и выпрямлюсь весь
Внезапно, как свет на востоке.

Покуда я сам не открою ларцы,
Где свитки седые хранятся,
Пора не пройдёт, где волчицы сосцы
Не млеком, а кровью струятся.

Волчица степная, лихая пора,
Закатная, грозная эра!
Кого это тянет уйти со двора
Какая-то, право, химера?

Кого это ветром прибило к окну,
Засыпало солью и пылью,
Обвеяло пеплом у века в плену,
Чтоб завтра призвать к изобилью?

Кого это выдуло вихрем из нор,
Изрезало бритвами споров?
И чей это пот проступает из пор,
И чей это скалится норов?

Не всё ли равно мне? – я сам по себе –
И я не участник хаоса –
И вовсе не тень проскользнёт по судьбе,
Но листьев круженье с откоса.

Я буду разматывать этот клубок,
Покуда не вырастет следом,
Чутьём и наитьем высок и глубок,
Тот мир, что лишь вестникам ведом.

 

28 августа 1992

 

Полуночный блюз

 

Руки твои белые отныне,

словно корни редкостных растений,

берега реки соединяют –

ненависть и вечную любовь;

пыльной тайной ящиков почтовых

до сих пор жива на свете моль –

люди же, по чудесам тоскуя,

в треснувших находят зеркалах

отраженья грустных лиц своих,

свечи в изумлении роняя,

ждут, покуда возвратится свет,

выгнанный порогом в щель дверную

иль сквозь прорезь скважины замочной –

и, синоним имени любви,

сядет в кресло рядом с утешеньем.

 

Запрудить, быть может, реку мыслей,

мечущуюся в мирской пустыне

в поисках единственного слова,

осудившего знакомых и друзей;

оправдать, быть может, темноту

и людей, что в ней спокойно дремлют,

с трепетом недавно лишь глядевших

в щель чужих расшатанных дверей,

что отгородились в огорченье

от того, что всё-таки узрели,

странствующей зыбкою стеною

предрассветного тумана – сна,

к сожаленью, так и не увидев,

как пред именем бессмертным на коленях

одиночество дежурит их.

 

Посвящается осени

 

I. Начало

 

Когда я вышел на крыльцо,

Ещё не мысля о разлуке, –

Сжимали белое лицо

Мои отринутые руки.

 

Шёл дождь. Старик тележку вёз.

Тугие лужицы плескались.

Слова прощанья забывались,

И в горле ком обиды рос.

 

Ботинок узкие носы,

Как стая голубей с карниза,

Слетали с лестницы. Капризы

В авоськах женщины несли.

 

Шло утро. Падала листва

Протяжным звоном с колоколен.

С Автозаводского моста

Свисал сентябрь, смертельно болен.

 

Какое огненное зелье

Костром заставило играть

Гранёную густую зелень

В квадратных ящиках оград?

 

Исход лишь верящим обещан! –

Чей голос властно прозвучал,

Серебряные крылья женщин

Срезая бритвами зеркал?

 

В который раз, упав на землю

С высот, где въявь опоры нет,

Вздохнёт, иную твердь приемля,

Пластом лежащий зябкий свет?

 

Неужто впрямь в такое время,

Покинув дом, что стар от бед,

Сквозь почву прорастёт, как семя,

Мой след? – возможен ли ответ?

 

Москва со мною, но едва ли

Я – с ней. Несчитаны шаги.

И как герань в полуподвале,

Мерцали тихие стихи.

 

И переулком незнакомым,

Не избавляясь от печали,

Я шёл – и в горле твёрдым комом

Слова прощания стояли.  

 

II. Мораль

 

Был день, умудрённый сознанием лжи,

Пришёл почтальон с запоздавшим письмом, –

Я молча покинул нахохленный дом,

Прозрачный конверт на ладонь положив.

 

Твой красный, лукавый, как гном, ноготок

Забытые буквы на нём выводил, –

Я поднял пылающий красный листок

И чёрным дыханьем его погасил.

 

Письма не читая, судьбу не кляня,

Я шёл среди всех, но от всех в стороне –

Любимая ищет во мне не меня,

Любимая ищет меня не во мне.

 

Бульвар спотыкался, прохожих браня,

И синюю птицу держал в пятерне –

Любимая ищет во мне не меня,

Любимая ищет меня не во мне.

 

Вернувшись под вечер, я знал, что Москва

Теперь для меня отыскалась –

Я чай заварил, и письмо отыскал,

И пил, и читал, обжигаясь:

 

«Поклон тебе низкий от всех фонарей,

Фанерные тени в углах разложивших,

А дождик на тонких железных пружинках

Шлёт память о тропке среди пустырей.

 

Поклон тебе низкий от всех поездов,

От стёкол, впитавших горячие брызги, –

Два года – два горя, – а где же любовь?

Три осени шепчут – поклон тебе низкий.

 

Где лгать научились? – о правде моля,

Шепчу, от прохожих, как снег в стороне,

Любимому – ищешь во мне не меня,

Любимому – ищешь меня не во мне».

 

О, где вы, сутулый седой почтальон?

Письмо унесите – в почтамте соседнем,

Где ложь и любовь сургучовым замком

Завешены, словно соседкиной сплетней,

 

Прочтите его – вы, наверно, добры –

Не смейтесь, папаша, не плачьте, папаша, –

Смотрите – деревья ладонями машут –

Им тоже не выйти из этой игры.

 

III. Парад почтальонов

 

Рассвет приходит бел и свят –

шеренгою наклонной

проходят будто на парад

седые почтальоны

 

их кашель высушен и взят

на вооруженье

решеньем сдвинуть листопад

к возвратному движенью

 

их вены нитками дрожат

к сухим вискам пришиты

сердца спешат как на пожар

пожарные машины

 

под сенью лба созвездья дум

хоть держат их в столице

спокойствие и трезвый ум

в ежовых рукавицах

 

но зная что живут в душе

желания иные

слетают окна с этажей

в их сумки надувные

 

они идут в последний раз

черны как негативы

последний искренний парад

последних несчастливых

 

солдаты срочных телеграмм

и писем анонимных

что километр то килограмм

на их висячих спинах

 

хранили красное словцо

да где-то позабыли –

разлуки на одно лицо

на два лица любили

 

и умирают стиснув стон

шеренгою наклонной

во славу будущих времён

седые почтальоны

 

приходят дети – каждый тих

пред коллективной смертью –

и запечатывают их

в хрустящие конверты

 

и письма в ящики летят –

шеренгою наклонной

свернувшись вчетверо лежат

седые почтальоны

 

за всё добро за столько бед

за недостаток оных

в гробах «для писем и газет»

седые почтальоны – –

 

ты распечатаешь конверт

печалью опалённый

увидишь простенькую смерть

седого почтальона

 

и вспыхнет пламенем в горсти

всё то что было прежде –

ведь никому не принести

последнюю надежду.

 

Сентябрь 1964

 

* * *


Привыкший делать всё наоборот,
Я вышел слишком рано за ворота –
И вот навстречу хлынули щедроты,
Обрушились и ринулись вперёд,
Потом сомкнули плотное кольцо,
Потом его мгновенно разомкнули –
И я стоял в сиянии и гуле,
Подняв к востоку мокрое лицо.

Там было всё – источник бил тепла,
Клубились воли рвенье и движенье,
Земли броженье, к небу притяженье,
Круженье смысла, слова и числа, –
И что-то там, пульсируя, дыша,
Сквозь твердь упрямо к миру пробивалось, –
И только чуять снова оставалось,
К чему теперь вела меня душа.

Бывало всё, что в жизни быть могло,
И, как ни странно, многое сбывалось,
Грубело пламя, ливнями смывалось
Всё то, что к солнцу прежде проросло, –
Изломанной судьбы я не искал –
И всё, как есть, приемлю молчаливо,
Привычно глядя в сторону залива,
Где свет свой дар в пространстве расплескал.

 

17 февраля 1992

 

 

* * *


Призрак прошлого к дому бредёт,
Никуда не торопится,
Подойдёт – никого не найдёт,
Но такое накопится
В тайниках незаметных души,
Что куда ему, дошлому,
Торопиться! – и ты не спеши,
Доверяющий прошлому.

Отзвук прошлого в стёклах застрял
За оконною рамою –
Словно кто-нибудь за руки взял
Что-то близкое самое,
Словно где-нибудь вспыхнуло вдруг
Что-то самое дальнее,
Но открыться ему недосуг, –
Вот и смотришь печальнее.

Лишь озябнешь да смотришь вокруг –
Что за место пустынное?
Что за свет, уходящий на юг,
Приходящий с повинною,
Согревающий вроде бы здесь
Что-то слишком знакомое,
Был утрачен – да всё же не весь,
Точно счастье искомое?

Значит, радость вернётся к тебе,
Впечатления чествуя,
С тем, что выпало, брат, по судьбе,
Неизменно соседствуя,
С тем, что выпадет некогда, с тем,
Что когда-нибудь сбудется, –
И не то чтобы, скажем, Эдем,
Но подобное чудится.

 

2 октября 1996

 

Провинция

 

I

 

Сверчок на усиках повис

я неразборчиво кружа

на положении кулис

жду продолженья мятежа

 

зелёным ковриком свежа

на переулок наливной

берёзы лень перебежал

для переклички головной

 

бульвара яблочная гладь

и голубь лепета немой

но это радует игла

веснушек хлопоты весной

 

и так до ужаса щедрот

рассветным щебетом окрест

разноязычный говорок

колодец или перевес

 

пылают волосы во тьме

деревья кроны берегут

прохожий шелест обо мне

похоже вымолвить дадут

 

и даже некому войти

но как и прежде вечера

с начала щебета почти

считали женщины вчера

 

но всё равно наоборот

достойны участи своей

окрепли локоны и рот

и груди стали тяжелей

 

но к животу припав дрожа

надломлен рядом вразнобой

где ветру туго на дрожжах

и верба шепчется с тобой.

 

II

 

Долгие месяцы лёд или снег

в тюле ломается – лень помутнев

долгие месяцы то ли во сне

в Туле меняется то ли вослед

лён уломает и выманит гнев

 

долгие месяцы то ли Стожар

то ли желания шаль до утра

но круговая – пожар этажа

жаль наизнанку – подушка бодра

 

ранка кровавая душит смолой

великовозрастна до декабря –

в пряники вкраплена рябь молодой

вышивки юного голода зря

 

долгие месяцы веют над на-

ми нераспета и ля пополам

до потолка полагается дна

или рассвета расценивать храм

 

это ли южная летопись крыш!

тучи размеры на мелкие полосы!

это высокая поступь стоишь

над человеческой бодростью голоса

 

только ли яблоки сыплют слюдой?

только ли вишня настоем характера

кухонной утвари дарит бедой

и чудесам причитания матери?

 

долгие месяцы к дому друзей

ласточка медлит протяжная песенка

или бессмертия ждёт ротозей

долгим поклоном столетника плесенке

 

полупрозрачная ватная вдоль

лестница плещет ступеньками разницу –

так научи утомительна столь

так убедительны зоркие празднества

 

о! голубые виски подняла

рыба – и лоб распрямляя старательно

реки расправили вновь удила

реяли стаями цели внимательной

 

наша земля потеряла любовь

лишь светляки подарили значение

о мореходная сходка долгов!

точкой намечено пересечение

 

там мировыми столбами Господь

шар поднимает – и тлеет на пару с ней

каменной бабы скользящая плоть

над глубиною коралловых зарослей.

 

III

 

Мы замечали иногда

что невозможна реже

незаменимая всегда

равнина печенежья

 

о побережья благодать

и яруса прохлада!

соизмеримая тетрадь

до паруса и взгляда

 

передовая моряка!

наращивай на равных

кривые хлопья с пиджака

с прихожей или ванной

 

и чтобы выловить испуг

одеты поколенья

от шишек ёлочных от мук

волнения и лени

 

и если рыщет тугодум

желанием измерьте

рукопожатья близость дум

и в то же время смерти

 

о неужели это нам

с чердачной пылью в теле

немногим больше простыням

чем есть на самом деле?

 

играй улаживай равней

но подойди поближе –

на карнавале королей

высокие увижу

 

о сколько лопастей и стрел

намечено и скрыто!

но даже сад не опустел

и яблоко разбито

 

недолговечен ураган

равнения и строя!

колоды карточным домам

военного покроя

 

подснежник вылинял во льду

но таяли и тлели

бокалы в каплях на виду

до самого апреля

 

и чтобы поровну на треть

не выронили сами

я выбрал эту круговерть

и розовое пламя

 

что наша родина сильней

и сутолока выше

но сжатость ящерицы в ней

растает неподвижна.

 

IV

 

Так на весах с проводником

уздою просит коромысла

подсвечник шапошных знакомств

для равноденствия и смысла

 

застольным ландышем взамен

гитары ветреной июля

черноголовые уснули

перекрещенья перемен

 

и там в безмолвии ночном

где ветка ивы остролистой

отроги мрачные втроём

для передачи австралийской

 

природа плещется живи

Наташа! радуется ласке

уединения любви

подобострастная развязка

 

зеленоглаз простоволос

доволен жизнью беспредельно

на склоне рыцарского тела

победным вымпелом берёз

 

в кофейных зёрнах отсырев

асфальта вылитые звенья

на берегу стихотворенья

переведу перегорев

 

великой млечности настой

такое вновь перенимая

бескровный город роговой

улитка радужная мая.

 

V

 

С годами пришедшие с моря

сдирают загар цепенея

торопятся проводы кори

и ропоту хлопоты с нею

 

прислуга любви не замедлит

ловить в постепенности тая

смолистого лепета леди

прогул самодельного края

 

и рост проследить исподлобья

надбровными дугами рея

в разорванном правдоподобье

пытается поступь пигмея.

 

VI

 

На майке фасон синебровый

молочные тяготы крепости

доносится беспрекословно

лягушек речная нелепица

 

плотина звучит коротая

но рядом и реже у лопасти

настой леденца замечая

прикус шоколадный торопится

 

теряя и грея размах

жемчужная топь переспрашивай

кулачная в полутонах

цепная на сгустках оранжевых

 

и там выбирай свысока

талон распечатывай – вынеси

счастливый товар моряка

налёт фиолетовой примеси

 

чуть слышно дремота плывёт

покой родниковый превысится

вода ледниковая плот

подымет и выручит выходцев

 

тогда новогодняя гладь

её ненаглядная просится

унылая лесенка вспять

церковная разноголосица.

 

VII

 

Три вымпела реют во рву

у города ранит укрытие

на сгибе луча изорву

звезду золотую наития

 

ещё серпантин замирал

до судорог рядом до скорого

течения бурь кочевал

точёных ботфорт Христофоровых

 

любимые! нечего страх

разменивать вечеру! разница –

слоёный (солёный) кристалл впопыхах

верительной грамоты празднества

 

повальная так глубока

до обморока неурядица!

военная сеть паука

уляжется или уладится

 

игольчатых стрел начеку

купается новое плаванье

корвет боевой наверху

колёса и волосы гавани

 

вороны сигнальная тьма

задира молчун перечитывай

копеечной розни тюрьма

гостинцев и сладости липовой

 

даримая до кругаля

ранимая до одарения

торопится вплавь шевеля

таинственной россыпью гения.

 

1966

 

* * *


Пространства укор и упрямства урок,
Азы злополучные яви,
Которой разруха, наверно, не впрок, –
И спорить мы, видимо, вправе.

И вновь на Восток потянулись мосты,
В степях зазвенели оковы –
Но древние реки давно не чисты,
Моря до сих пор нездоровы.

И негде, пожалуй, коней напоить
Безумцам, что жаждут упорно
Громаду страны на куски раскроить
И распрей раскаливать горны.

Отрава и травля, разъевшие кровь,
Солей отложенья густые,
Наветы и страхи, не вхожие в ночь,
При нас – да и мы не святые.

И мы в этой гуще всеобщей росли.
В клетях этих жили и норах,
И спали вполглаза мы – так, чтоб вдали
Малейший почувствовать шорох.

Мы ткани единой частицы, увы,
Мы груды песчаной крупицы –
И рыбу эпохи нам есть с головы
Непросто, – и где причаститься

К желанному свету? – и долго ли ждать
Спасительной сени покрова,
Небесной защиты? – и где благодать,
И с верою – Божие Слово?

И снова – на юг, в киммерийскую тишь,
Где дышится глубже, вольнее,
Где пристальней, может, сквозь годы глядишь
И чувствуешь время вернее.

 

9 декабря 1991

 

Прохожий в марте

Итак, проснуться – ночь как ночь, –

Вода застыла ключевая, –

Журчит, к чему-то напевая,

Всё то, что можно превозмочь.

 

Итак, проснуться – без утех,

Итак, заплещется, потянет

Всё то, что слов не стоит всех,

А стоит – большего не станет.  

 

Итак, проснуться – просто встать, –

Пойдут кириллицу читать

Неторопливо половицы, –

Наверх свистать не полениться.

 

Уже от марта к ноябрю

Пора пуститься кораблю,

Перекреститься – дай-то Боже,

Всё будет чинно и похоже,

Не схоже с ним, – негоже нам  

Вовсю глазеть по сторонам –

Кроится кровли каравелла,

Курится разума дымок,

И сразу набело пробелы

Не подойдут для корабела,

И в горле радует комок.

 

Ничем не выданное сразу,

Плескалось то вокруг меня,

Чему азы – соринка глазу,

Что проживёт внутри огня,

Что звон призыва завершает,

Свои поступки совершает  

И позывные раздаёт,

Где гнёт гниёт и гнев зовёт

Над миром, мнимо отоваренным.

 

Нет, нет, – я прав, я уношусь

В пространстве, попросту подаренном,

С которым больше не прощусь.  

 

Прищепки стынут во дворе,

В пылу оттачивают бритвы,

Вовсю участвуют в игре,

Для битвы выберут молитвы,

Ботву крутую соберут

По огородам бесконечным –

Смирился труд, сломался прут,

А был и гибким и беспечным, –

На бородавке старика

Начнут гадать наверняка,

Иглою гнущейся проколют –

И проклят чёрный их обман,

И никого не успокоит,

Что руки спрятаны в карман,

Что на распутье сухожилий

И кровь свежей, и жилы лживей,

И можно, веки опустив,

Езды насвистывать мотив,

И скулы, сведены улыбкой,

Сверкают съеденною рыбкой,

Где точат точно, как расчёт,

Что в даль влечёт и вдоль течёт,

Что их, отвергнутых, пугает

И в колдовстве не помогает.

 

Ну, я пойду – и я пришёл –

А ночь притягивает мягко,

То мятой манит между смол,

А то в саду пустует лавка, –

Ну, я пришёл – и я иду,

И тайне, вымечтанной явно,  

Остаться сторожем в саду

Уже не строгим – то-то славно.

 

А что-то вымучено здесь

И шёлком звёздным не покрыто,  

Почти настолько позабыто,

Что остаётся шёпот весь, –

Сведи, неистово качаясь,

Туда, где сбудется, случаясь,

Что утром видишь из окна –  

Его оскомина темна.

 

Как осень движется свободно,

Что увлекается вольготно

И флейте хрипло посулив,

Как шлейф, отдать разливы ив,

Как штоф налить и выпить махом

В махровом выборе цветов,

Небрежном прииске со страхом,

Прибрежном поиске плотов.

 

Как шмель гудит в заливе майском –

И прозорливостью на миг

Пусть нас порадуют из книг

Бородачи в обличье райском, –

Ворсинки, пестики, стручки, –

Ворчи! – потеряны очки

И ничего не приближают

Того, что ждут да провожают.  

 

Как будто знал того, кто звал,

Кто знал, кто звал, не доверял

Минуте верности свободной –

Такое сделаю сегодня

Тому, кто столько потерял,

Кто спохватился – так-то, сводня! –

И в белом плащике забот

Пусть всё идёт наоборот.  

 

И так-то жилки ощущаем,

И так вот жизнью просвещаем –

Она позирует неловко,

Вся в первом ропоте светил,

А я тебя не просветил, –  

Витийство, Божия коровка,

Лукошко ветру добывать,

Оплошность кошкой под кровать.

 

Затем ненужное излишне,

Что освещать не нужно вишни –

Они не лишние в ряду

Вздымают вешнюю гряду, –  

Затем путём комет изрытый

Не покорился свет копытам,

Что век его определён,

И даже в этом он силён.

 

Затем излучина речная

Не спрячет рака иногда,

Что, бесконечно начиная,

Незрячи ранние года, –  

Затем прицеливаться надо,

Что в степь идут отсель ограды, –

Раздайся, грохот кузнеца,

Для озарения лица!

 

Затем невидимое нервным

Для всех зовётся достоверным,

Что озаботить и понять – 

Скажи, на что ещё пенять

С такой испариною терпкой,

С такой извилистостью злой, –

Всё станет тем-то, тенью цепкой,

Бесценным с матерью Землёй.

 

Я шёл – и то же вопрошенье,

И всё отшельничество – блажь,

Я тоже мог бы стать мишенью,

И не скажи, что не отдашь, –

Я шёл отдушиною чистой –  

Местами люб мерцанья свод, –

И так-то с листьями не выстой!

Я ожидал – ну вот! ну вот!  

 

Пусть нам рассказывает рынок,

Покуда утро уберёт,

Не одобряя хоровод

Неподражаемых заминок –

Они, как точный перевод,

Висели каплями росинок

В Путивле Млечного Пути –  

И предстоит ещё идти.

 

С тобой ключам не отыскаться,

И нет прощенья от акаций,

С тобою пёрышко пестреет, –

На краски ряску променяй,

Вовсю террасе изменяй –  

Пускай, напрасная, пустеет, –

С тобою ботай – саботаж! –

И ты вольготность не отдашь.

 

С тобою проруби открыты,

Вздыхают дружно ветряки, –

И, этим веяньем укрыты,

Царим, упрёку вопреки, –  

С тобою поросль молодая,

И ты форсишь, фальшив и сед,

Не усмехнёшься, голодая,

С тобою борется сосед.

 

С тобою кажутся иными,

Глазами глядя неземными,

Те обитатели, кому

Здесь появляться ни к чему, –  

С тобою горбится, как вал,

Кто понарошке узнавал,

С тобою тронется, как ров,

Кто ночью полон до краёв.

 

И не скажи, что я не светел, –

Я оглянулся и заметил –

Неразличимо на челе,

Что бьёт челом навеселе,

Челнок пускает по теченью,

Чему-то учит увлеченье,

Несёт отметину забав, –

И разбирайся, кто не прав.

 

Не говори, что заключенье

Уж не включает приключенье,

Кто, одиночеством не пьян,

Изюм находит да изъян,

Своё желанье изъявляет,

Неуязвимого желает,

Изъеден молью, дыбом шерсть,

Не отдаёт кому-то честь.  

 

Пусть это явится не частью,

Пусть это вызовет участье –

Счастливцев надо награждать,

Затем умей и побеждать –  

Затем, что черт круговорота

В гигантском чреве не найти,

Теперь стоят вполоборота

И нить протянут на пути.

 

Ко мне присматривайся смутно –  

Я просыпаюсь поминутно,

Я пробуждён, не побеждён,

Мне орден малая награда,

Не помешает даже он,

Не поражает даже взгляда,

Как дождь не умещает сад

В нависший осени отряд.

 

Я руки прежние разжал,

Минуя всё, я побежал –

Зашевелилась, привлекла,

Встряхнула крошечка тепла, –

Пришли посылочку террора –  

И только в гору да не впору

Остановись ошеломлённо

В пространстве тайном и зелёном.

 

Сквозит палёный волосок,

Манит вниманием висок –

И снова чуть наискосок  

В незримых дебрях бродит сок,

Где водопад тебе завидует

И рассмеются над обидами,

Где дайте давнее сберечь,

Где поворот пошире плеч.

 

Пришли косыночку сквозную,

Свистульку тонкую резную –

И разных разностей сундук

Тащи, как хвост несёт индюк,

Как вешать вешалку в шкафу,

Как шарфик бросить на софу,

Как Софье Чацкий отвечает,

Когда перчатка выручает.  

 

Не головного ли убора

Висят тесёмки над тобой?

Не назывного ль кругозора

Всё время требует прибой?

Одышку тщетно затая,

Глупышка хвоя, не твоя,

Зачем разладу помогает?

Затем, что верное ругают.

 

Почтим ускоренным вставаньем

Всё то, что бредит расставаньем,

Что нам грозит и грезит должно, –

А ночь ведь ночью быть должна –

Но успокойся – невозможно,

Чтоб оказалась не нужна –

Она щекочет колосками,

А мы-то горло полоскали.

 

Почтим учение вершины –

Она почти неразличима,

И звёзд, сорвавшихся с неё,

Почтим отважное копьё, –

Да вот она, за веткой этой, –

Ах, мало смято, мало света, –

Смотрели жители земли, –

Смотрите – разве не могли?

 

Ты, предрассветное, сгущайся

И возвращайся! возвращайся!

Живи, росинка голубая! –  

Тогда-то вновь я побежал –  

Я никому не помешал,

И шутка грубая любая

Привстанет, губы изгибая,

Скрижаль грызя, держать кинжал.

 

Открыть, потрогать, перемерять, –

Кому-то надо бы поверить, –

Я приближаюсь – радость эта –

Она дышала – я чудил –  

Пришлю ответные приветы –

Я подходил и подходил,

Я видел, как она жила, –  

Отныне жизнь исторгнет мгла.

 

И как хотела, охватила

И святотатство, и светила,

И чародейство, и жнивьё, –

Спасёт ступивших на неё

Беспечной муки полоса, –

Уже я слышу голоса –  

Плывут, неведомо куда, –  

Да просветятся навсегда.

 

Да что скрывает ночь? – ночное? –

Ничьё? – ничейное на час? –

Разлука белкою ручною

Когда-нибудь оставит нас, –

Близка загадочности сила,

Молчит безумье, скачет мяч, –  

Тогда отвергнутых спросила,

Найдётся ль, честен и горяч.

 

Признанье в скомканном сознанье –

Так, очевидно, ходят зданья –

И очевидец маску снимет,

Развязку резкую отнимет, –

Так фары круглыми комками

Въедались, жгли и не смогли

Смуглеть, как щёки под платками,

И обозначить ковыли.  

 

Туманы прячутся в чуланы,

Изменники считают раны,

Гаданье гулкое гуляет,

Колени ловко оголяет,

Кусают локти друг за дружкой,

Гремят увесистою кружкой,

Громят за истину в вине, –

Царём проскачешь на коне.

 

Иголкой гневною впиваясь,

Не оглядевшись, упиваясь,

Как ведьмы в таборе, как лунь,

Как чёрный круг лежит меж струн,

Гитару схватят ненароком,

Грозят невыношенным сроком,

Да так, чтоб кровь так кровь – ну, брызни! –  

Возьми её во имя жизни.

 

Да что такое там до смысла?

Пора запутываться мыслям –

Недавно плакала жена –

И, в зеркале отражена,

Прислала поцелуй воздушный –  

Я знал, что нежность добродушна,

Но я не знал любви до дна,

И я вернусь к тебе, жена.

 

Уже диспетчер пожилой

Нам расписанья составляет,

Уже в квартире нежилой,

Как должно, нас благословляют –

И сожаления полей

Однажды выскажет ревниво

Виновник лета, соловей, –  

И нам тогда не до разрыва.

 

Уклон измерен и расчерчен –  

Черкни хоть весточку сейчас, –  

Зачем-то склонности, как черти,

В житье разбросаны подчас, –  

А люди лестницу построят,

И предавать её не стоит,

И подниматься по ступеням

Ступням не страшно и коленям.

 

А я-то? – чем же послужу я? –

Я прохожу среди всего –  

Наверно, сердцем подтвержу я

Всё благодетельство его, –

Меня-то не перешагнуло,

Что многих ранее вернуло, –  

Гигантской лестницей рожденья

Шагаю без предубежденья.

 

Предупреждать не надо, право, –

Зовут забавы, реет слава, –

Не так ли, зеркальце? – скажи! –

Принадлежи, принадлежи, –

Не залежишься, не умеешь,

Блеснёшь, совсем не запылясь, –  

Вот так и нынче разумеешь

Ветвей предутреннюю вязь.

 

Всё больше станет недостатков –  

И без того живёшь несладко, –  

И в этой горечи течёт

Рекой, на редкость многоводной,

Виденье вечности свободной –

И ослепительно влечёт

Спасеньем, с музыкою схожим, –  

И приближается прохожий.

 

* * *


Пусть я вам не нужен сегодня, покуда
Не вспомните сами, что жив,
Пусть ваши гортани столетья простуда
В сплошной превратила нарыв,

Пусть помыслы ваши недобрые скрыты,
А добрые все на виду, –
Сегодня мы с вами поистине квиты,
А прочего я и не жду.

Так спрячьте же толки небрежные ваши
Подальше, до лучших времён, –
Испившему темени горькую чашу
Не место у ваших знамён.

Оставьте всё то, что оставить хотели –
Авось пригодится потом –
Под спудом, – я помню снега и метели,
Обвившие сердце жгутом.

Я помню весь жар этой силы безмерной,
Идущей оттуда, куда
Ведёт меня ввысь из кручины пещерной
Встающая в небе звезда.

А вас, оголтелых, сощурившись гордо,
Пусть ждут на постах ключевых
Сыны Измаиловы – смуглые орды,
Скопленье племён кочевых.

 

12 сентября 1991

 

* * *

 

Развеялись листья, осыпались розы

В саду беспокойном твоём,

На том берегу, где житейские грозы

Встречать вы привыкли вдвоём.

 

Ещё не отвыкли вы трогать спросонок

Ладонь, что струила тепло,

Но яд расставанья замедленно-тонок –

И что-то, однако, прошло.

 

Никто не спасёт и никто не отыщет

В жестокой вселенской глуши,

Как дождь ни бормочет и ветер ни рыщет –

А встречи и так хороши.

 

Никто не навяжет чего-то такого,

Что души бы ваши спасло,

Никто не обяжет легко и толково

Сказать, что и вам повезло.

 

Прощанье ножами по коже проводит,

Когтями скребёт по хребту –

И вам не до сна – но никто не уходит

Куда-то туда, за черту.

 

Разлука слоёные бусины станет

Низать на смолёную нить –

И счастье, приблизившись, разом отпрянет,

Чтоб вместе его сохранить.

 

* * *

 

Разметало вокруг огоньки лепестков

Что-то властное – зря ли таилось

Там, где след исчезал посреди пустяков

И несметное что-то роилось?

 

То ли куст мне шипами впивается в грудь,

То ли память иглою калёной

Тянет нить за собой – но со мною побудь

Молодою и страстно влюблённой.

 

Как мне слово теперь о минувшем сказать,

Если встарь оно было не праздным?

Как мне узел смолёный суметь развязать,

Если связан он с чем-то опасным?

 

Не зови ты меня – я и рад бы уйти,

Но куда мне срываться отсюда,

Если, как ни крути, но встаёт на пути

Сентября молчаливое чудо?

 

Потому-то и медлит всё то, что цветёт,

С увяданьем, сулящим невзгоды, –

И горит в лепестках, и упрямо ведёт

В некий рай, под воздушные своды.

 

Лепестки эти вряд ли потом соберу

Там, где правит житейская проза –

Бог с тобой, моя радость! – расти на ветру,

Киммерийская чёрная роза.

 

 

* * *

 

Разъединённые в сумятице мирской,

Утратили способность мы к сближенью,

А это значит – жизни продолженью,

И звенья сдерживаем россыпи людской

Уже с усилием – вот-вот и разорвётся

Цепь связей наших – и пойдёт разброд,

Где, хаос не приемля, небосвод

Над новой смутой горько усмехнётся.

 

Увидев то, что только нам дано

Увидеть было – долгую неволю,

И всё, что с веком выпало на долю,

И то, что в сердце было сожжено,

Познали мы немалую печаль,

Но знания такого, видно, мало

Нам было, – вот и терпим, как, бывало,

Терпели в дни, которых, впрочем, жаль.

 

И ждём чего-нибудь, да только вот – чего?

Не то, что радости – спокойствия хотя бы,

Шагаем через ямы да ухабы,

А рядом нету никого,

А рядом пусто, пусто и темно,

И ночь вселенскою нам кажется порою –

И то нас тянет вроде к Домострою,

А то затягивает скверное вино.

 

И нет возможности сдержать разлад и бред,

Скрепить мгновения хотя бы нитью тонкой, –

Уже и почва под кислотной плёнкой

Натужно дышит, и белёсый след

Солей несметных вытянулся вдоль

Земной оси, засыпал все широты –

И Млечный Путь настиг у поворота,

Где живы всё же – Дух, Любовь, Юдоль.

 

С вершины сентября

 

С вершины глядя сентября

На августа старение,

Скажу, меж нами говоря,

О перенаселении, –

Коль мне известно, что и как,

И вывод с детства вынесен,

Я злак постиг и поднял флаг

Вниманию без примеси.

 

На свой салтык всегда впритык

Земля степная к морю –

Хлебнул глоток, достал платок –

Маши ему! – не спорю, –

Но поотстала малость весть,

Что, может, лёд со снегом,

И веток месть, и суд, и честь,

Припрятаны за брегом.

 

Не стоит мыслить за двоих –

Постройками соседскими

Она поддаст тебе под дых,

Как песенками детскими,

Таким поветрием, где вмиг

Сдружились вишни с грушами

В неугомоннейшей из лиг,

А горе не нарушено.

 

Сивушным выплеском дворов,

Сиенскою землёю,

Страной героев и воров,

Плодов под кожурою

Она откроет карусель,

Вертящую экватор,

Держа карающий отсель

Садовничий секатор.

 

А что в саду у нас творят

Растенья без претензии!

Зачем судьбу благодарят

И флоксы, и гортензии?

Ещё дойдём до хризантем,

До заморозков скованных,

А нынче спрашивать зачем

Роскошных и рискованных?

 

Целую воздух, где вбирал

Текучие объятья,

Заезжих жителей хорал,

Сатиновые платья,

Собранье выдоха духов

И выходки коварной, –

Владеть я нехотя готов

Изюминкой янтарной.

 

И что до братцев и сестриц

В теплице избалованной,

Когда расхаживал меж лиц

Секретец зацелованный!

Акаций требуй да ресниц,

Вишнёвое вареньице,

Себялюбивых небылиц

Наивное селеньице.

 

И через силу, наугад,

Средь сонма листьев милых,

Летит туда, где бьют набат,

Отряд сетчатокрылых –

И, разом выход предреша,

В подобье неком траса,

Выходят люди, не дыша,

С последнего сеанса.

 

Воспомним прежние дела –

Что мною-то не чаяно?

Скрипунья-дверь меня вела,

А скромничал отчаянно,

Где вдоль по тропке провода

Скрестили шпаги вялые, –

И то, святое навсегда,

Ошибками не балую.

 

Толпа чудовищ на дворе

Живёт, дрожа от злости,

Пока не хрустнут в октябре

Седалищные кости,

И что до ужаса, то он,

Учёный перегаром,

Не то что перенапряжён,

А вытеснен кошмаром.

 

А небо выпукло пока,

Закату в уважение,

И есть под боком облака

И времяпровождение,

И нету взоров расписных,

И лету в наслаждение

Свербёж кузнечиков степных,

Зелёные видения.

 

А степь попозже поостыть

Пожалуй бы желала,

И тут махнуть бы да простить –

А ей всё мало, мало! –

Но, сколь ни мерь на свой аршин,

Она проходит мимо

Ненарушаемых вершин

Кавказа или Крыма.

 

* * *

 

С охапками хризантем,

С остатками вздохов смутных,

Повыветренных совсем

И всё же ежеминутных,

Проходят за днями дни,

Находят с прохладным взмахом

Тот край, что затих в тени

Один на один со страхом.

 

Таким его сам прими,

Каким он бывал в неволе,

Остаток тепла возьми

Щепоткой лежалой соли, –

У всех отшумевших лет

В запасе не только опыт,

Но прежде всего – ответ

На чей-то неясный шёпот.

 

Пора для себя решать – 

Надолго ли темень эта,

Где руки нельзя разжать

В немом ожиданье света, – 

Хотя бы намёк на знак

Почуять – и встать навстречу

Всему, что придёт и так,

Само по себе, замечу.

 

Ну что ж, ничего, стерпи,

Не строй из себя героя,

Опять по ночам не спи

Ненастной, глухой порою, – 

Смотри в эту бездну так,

Как смотрят в пути на пламя,

Где зрелый сгорает злак,

Чтоб словом взойти над нами.

 

* * *

 

С песчаным таяньем,

С небесным гласом,

Почти отчаяньем

Пред каждым часом,

Почти парением

Пред мигом всяким,

С таким горением –

Навстречу знакам.

 

С такою верою –

Навстречу звукам

С их звёздной мерою

Всем снам и мукам,

С такою силою –

Ко всем приметам,

С височной жилою,

Звенящей светом.

 

* * *

 

Свечи не догорели,
Ночи не отцвели, –
Вправду ли мы старели.
Грезя вон там, вдали?

Брошенная отрада
Невыразимых дней!
Может, и вправду надо
Было остаться с ней?

Зову служа и праву,
Прожитое влечёт –
Что удалось на славу?
Только вода течёт.

Только года с водою
Схлынули в те места,
Где на паях с бедою
Стынет пролёт моста.

Что же мне, брат, не рваться
К тайной звезде своей?
Некуда мне деваться –
Ты-то понять сумей.

То-то гадай, откуда
Вьётся седая нить, –
А подоплёку чуда
Некому объяснить.

 

23 февраля 1992

 

* * *

 

Своя интонация, знаю,

И голос, конечно же, свой,

И доля, понятно, земная –

Но что же ведёт за собой?

 

И кто-то шепнёт ненароком

О чём-то – наверно, о том,

Что время – вон там, за порогом,

И скручено вправду жгутом,

 

Что время – вот здесь, и повсюду

Присутствует, верует, ждёт

Причастности подлинной к чуду

От всех, чьё участье грядёт

 

В движении общем к открытью

Поистине нового дня,

Который прозреть по наитью

Поможет явленье огня

 

На кромке нелёгкого века,

На склоне, на грани эпох,

В разливах небесного млека,

На почве, чей пыл не иссох,

 

На бреге, что круче и выше

Заморских, – на самом краю

Сознанья, – и дальше, за крыши,

Звезду вопрошая свою.

 

Сказанное перед жизнью


В этой мирной стране, где живёшь,
Застревает под ложечкой ложь, –
И когда, просыпаясь, стоишь,
Увлекаясь высокостью крыш,
Рассыпаясь, как цвет по весне,
То настолько отравленно мне
Предлагают не глядя прожить,
Что поистине хочется жить.

Ни бельмеса не видно в окне,
А июль удила отпустил,
Но не выедем мы на вине
По вине облаков и светил –
Слишком доля уже велика,
Чтобы жертвовать так же собой,
Как по ветру плывут облака
И звезду отражает прибой.

О братанье понятий густых,
Как нависшая на небе гроздь,
Мирозданье объятий простых,
О ночлеге мечтающий гость! –
Что расскажет он нам, господин
Невысоко шумящих лесов,
Если нас доведет до седин
Непредвиденной выси засов?

Как пустырника горький настой,
Мы глотаем порой пустоту,
В этой жизни своей холостой
Порываясь витать на лету,
За верстою версту наверстать,
Расстояния груз укрепить,
Чтобы высило сызнова стать,
Что нельзя ни продать, ни купить.

И настолько уют горделив,
Принимая на веру напев,
Что вбирает в себя, укрепив,
Имена упомянутых дев, –
А мотив полупьян, как всегда,
В завирухе сгорая мирской,
И грядою стоят города
Над пустыней людской и тоской.

Что за кольца нам надо достать,
Чтобы сблизить с ладонью ладонь?
Может встать и совсем перестать
Разжигать на балконе огонь,
Подоконник засыпав золой
И окурки забыв на столе,
С перепою вступая в запой,
Растворяться в быту на земле?

По-соседски коситься на тех,
У кого и глаза на виду,
И осознанный наспех успех
Разметать, как деревья в саду?
Изгаляться, предчувствуя боль,
В беспредельном кривлянье крича,
И какую-то новую роль
Сразу на плечи брать сгоряча?

О, не рвись! Перестань, погоди! –
Что погода тебе и листва,
Если всё ещё ждут впереди
И деянья твои, и права,
Если словом скажу колдовским
Неприметную выслугу лет –
И, мерцаньем полна городским,
Даст она и полёт и ответ.

Я спрошу у себя на ветру,
Исходив украинскую степь, –
Отчего до сих пор поутру
Помогает мне терпкая крепь,
Словно пил по-звериному я
Шелестящую трав новизну
И крутые дарили края
Крутизну, желтизну, белизну.

Разве лето куда-то ушло,
Да и осень прошла не спеша,
И декабрьского света тепло
Оголтело вбирает душа? –
И на страже дерев и дорог,
Там, где ночь холодит и молчит,
Выбирая отвергнутый слог,
Отогретое сердце стучит.

Ты не вспомнишь ли как-нибудь, друг,
Что творилось со мною тогда,
Где средь радуг явился мне юг
И не мучил недуг никогда,
Потому что уж некогда мне
Заниматься отбором лекарств
И всегда пребывал я в огне
В этом лучшем из нынешних царств.

Там, в Крыму, в отрешенье моём,
Уж не знал я, куда и пойти –
Но явились ко мне вы вдвоём,
И вскипели, как пенье, пути,
И раскосая мука очей
Оторвалась от выгнутых век,
И роскошества стали звончей
Украшать переполненный брег.

Средь оград и террас на весу,
Средь отрывисто падавших птиц
Я увидел и спесь, и красу,
И отвесные взмахи ресниц, –
И вместилище кипени всей,
Как удилище, вытянув суть,
Похвалой не кичилось своей –
И таким ты меня не забудь.

А в округе играла гульба,
В полумгле и теплыни юля, –
И как пряди свисая со лба
Вы смотрели туда с корабля,
Где неслыханный гул нарастал,
И томленье растенья трясло,
И ограбленный град вырастал,
И губило людей ремесло.

И толпа, разбазарив азарт,
Отворяла оправданность врат,
И срывался с неправильных карт,
Опереньем сверкая, фрегат,
И безумный стоял дирижёр
Над оркестром, гремящим в ночи,
И маяк, позабыв про дозор,
Простирал к горизонту лучи.

А узоры сплетались внизу,
Точно скатерть нам Бог постелил,
И уже предвещало грозу
Наслоение сланцев и сил,
И дрожащие жилы пород,
Точно корни отринутых гор,
Прорастали над нами вперёд,
И средь них нарастал кругозор.

И тогда, на скамейке присев
Средь дерев, шелестящих окрест,
Я увидел немыслимый сев
Нависавшего множества звезд,
И подобно мелькнувшему сну,
Не мешавшему тихо шалеть,
Я почувствовал вдруг белизну,
Что не сможет меня одолеть.

И взглянул я тогда на двоих,
Что стояли, молчанье храня,
И предчувствие взоров иных
Наконец-то пронзило меня,
И увидел в тебе я – себя,
И забытую женщину – в ней,
И в крови непокорной скорбя,
Шевельнулось смятенье сильней.

А темнеющий парков обвал
Волевую листву шевелил,
И при всех ты её целовал,
Словно целую вечность любил,
И скрывала обличье скорбей
Отношений людских чистота,
И манило величье морей,
И сияла небес высота.

И по грешной бродила земле
Вся судьба моя с перечнем сил,
И как будто бы кто-то велел,
Я о чём-то у моря спросил,
А о чём – не припомню теперь,
Только фраза подобна была
Единенью удач и потерь
И незнамо куда увела.

И поскольку живет волшебство
В переполненном сердце моём,
Повинуясь желанью его,
Побрели мы уже вчетвером –
Но куда? Прислонилась ко мне
Беловласая фея зимы,
Да исчезла снежком в стороне,
В тишине, в серебре полутьмы.

Точно поднял серебряный рог,
Переполненный белым вином,
Попрекающий тостами рок –
И обрёк он меня на оброк,
И почтовый рожок прозвучал
Над вершинами частых дерев,
И волна обогнула причал,
И асфальт ощутил перегрев.

О беспечность девических плеч,
Опаданье волос золотых,
Оправданье порывистых встреч
И законов, до боли святых!
Что ни тронь, всё едино средь нас,
Убедительно, что ни возьми, –
Удивителен сомкнутый час
У существ, наречённых людьми.

Даже губ нам порой не видать,
А порою безрадостна близь, –
Что прикажешь ещё переждать,
Если окна давно уж зажглись –
Излияния талый резон
Или замкнутый выпад бравад?
Одиночества искренний сон
Да слова на устах невпопад.

Притаившись вовне, в глубине,
Расставание всё же придёт –
Что же всё-таки высказать мне,
Разобравшись во всём наперёд?
И простился я с вами, друзья,
А потом уж наверстывал срок –
Путешествий коварный изъян
Потянул и меня на восток.

Где Таврида отложе, милей,
И полынью пропитана даль,
И когда поглядишь с кораблей,
Поселяется в сердце печаль,
Где залив обогнул Коктебель
И пуглив по утрам Кара-Даг,
Где с купелью слилась колыбель,
Продолжая предпринятый шаг.

И обретшая разницу встреч,
Увидавшая очи одни,
Пробудилась отчётливо речь,
Породнив с пониманием дни,
И волос чернота, что южней,
Чем туманящий выговор скал,
Стала ближе ещё и нужней,
А нашёл я лишь то, что искал.

И ещё я всего не сказал – 
И сейчас, средь степей, одинок,
Я смиренную ношу собрал
Словно листья рассыпанных строк,
Всё, что месяцы мне принесли,
Что накоплено осенью впрок, –
И предчувствуя встречу вдали,
Я молю тебя истово, Бог:

Сохрани мою душу в плену,
Дай из плена мне вырваться вновь –
Если сердце знавало вину,
Оправданием служит любовь;
Дай мне крылья раскинуть, Господь,
Средь полей, и людей, и темниц,
Не обуздывай темную плоть,
Просветли выражение лиц,
Освяти же Ты светом своим,
Заполняющим днесь небеса,
Чтобы стал я высок и любим,
Чтобы въяве узрел голоса,
Чтобы жизнь я в себе возродил,
Искупление выпил до дна,
Чтобы выжил и так победил,
Что меня поняла бы страна,
Чтобы музыка тающих стай
Да идущих в моря кораблей,
Перелившись во мне через край,
Помогала душе поскорей,
Чтобы речь моя, вечно жива,
Помогла бы бредущим во мгле;
Всё возьми – и глаза, и слова –
Поддержи меня здесь, на земле! –

И завьюжило спящую степь –
И, неистовый чуя псалом,
Разлетается горькая цепь,
Наполняется пением дом,
И вздымаются полчища птиц,
И срывается кровля со стен,
И молчание падает ниц,
И теряет отчаянье тень,
И звезда у порога стоит,
И шумит поездами вокзал,
И отверженных не прогневит
Не поверженный наземь хорал, –
В сто свечей, точно слепнущий Бах,
Разрывается правды орган,
И скрывается крепнущий взмах,
Чтоб к её преклониться ногам.

О любовь! Точно явленный зов
По низам, меж низин, где подвал,
Этажам, где от самых азов
Изучается зык зазывал,
Наслоение ткани на ткань,
Размохрённые нити дорог, –
Как нарочно, куда ты ни глянь,
Либо снег мельтешит, либо срок.

Что поделаешь – ныне декабрь
В довершенье любых непогод
Открывает себя, как букварь, –
Изучили мы нынешний год,
Изумил меня выпуклый шрифт,
Штиль высокий и литер набор, –
Это выбор со мной говорит,
Зашифрован и част, как забор,
Что торчит перед взором, – ну, сгинь,
Испарись, пропади да истлей! –
Именуя заочно богинь,
Мы становимся сами смелей –
Как зовут тебя, как нарекли?
Нареканье упрёку ли рознь?
Помогали вы мне, как могли,
То вы вместе, а часто – и врозь.

Ах, избранницы! Выстроен лад,
Что же цитра и флейта молчат
И не слышу я вешних рулад?
Ну, понятно – сей ряд непочат!
Терпсихора! Эвтерпа! Пора!
О негаданный выговор Муз!
То, что было враждебным вчера,
Заключает сегодня союз.

Преходящая боль не влечёт –
Да излечат нас ныне от ран
И лета, и мечта, и почёт,
И недуга не нужен обман, –
Да хранит тебя, друг, доброта,
Но и сам ты её сохрани –
Что декабрь? Только пар ото рта
Да сугробы в лиловой тени,
Только редкий, как голубь в окне,
Ненароком пригревшийся луч,
Да в письме обращенье ко мне,
Да известие в нём, что живуч, –
И лежит этот белый клочок
На столе, среди книг и бумаг, –
И щемит, как запечный сверчок,
Ощущенье юдоли в домах.

Белой магией сжатых пространств
Что теперь покрывать похвалу
Тем, кто яви сторицей воздаст
И мольбу, и борьбу, и хулу,
И золы леденящий нарост,
И зари залетевший привет,
И святынь обособленный пост,
И пустынь умерщвлённый завет.

Осыпаясь в песочных часах,
В циферблате вертясь круговом,
Наше время у всех на устах,
И досталось ему поделом, –
Никогда не угнаться за ним –
Так давай-ка хоть то сбережём,
Что как душу живую храним
В этой мирной стране, где живём.

 

 

* * *

 

Скифские хроники: степь да туман,

Пыль да полынь, чернозём да саман,

Шорох травы да соломы.

Западный ветер – похоже, с дождём,

Дверца, забитая ржавым гвоздём,

Тополь, – ну, значит, мы дома.

 

Ключ полустёртый рассеянно вынь,

Разом покинь беспросветную стынь,

Молча войди, – не надейся,

Что хоть однажды, но встретят тебя,

Лишь привечая, пускай не любя, –

Печь растопи, обогрейся.

 

Всё, что извне, за окошком оставь,

Чувства и помыслы в сердце расплавь, –

Долго ль пришлось добираться

В эти края, где души твоей часть

С детства осталась? – на всё твоя власть,

Господи! – как разобраться

 

В том, что не рвётся блаженная связь,

Как бы тропа твоя вдаль ни вилась,

Как бы тебя ни томили

Земли чужие, где сам ты не свой? –

Всё, чем дышал ты, доселе живой,

Ливни ночные не смыли.

 

Что же иглою цыганской сшивать?

Как мне, пришедшему, жить-поживать

Здесь, где покоя и воли

Столько, что хватит с избытком на всех,

Где стариною тряхнуть бы не грех,

Вышедши в чистое поле?

 

* * *


Слова и чувства стольких лет,
Из недр ночных встающий свет,
Невыразимое, земное.
Чью суть не всем дано постичь,
И если речь – в ней ключ и клич,
А может, самое родное.

Давно седеет голова –
И если буйною сперва
Была, то нынче – наподобье
Полыни и плакун-травы, –
И очи, зеленью листвы
Не выцвев, смотрят исподлобья.

Обиды есть, но злобы нет,
Из бед былых протянут след
Неисправимого доверья
Сюда и далее, туда,
Где плещет понизу вода
И так живучи суеверья.

И здесь, и дальше, и везде,
Судьбой обязанный звезде,
Неугасимой, сокровенной,
Свой мир я создал в жизни сей –
Дождаться б с верою своей
Мне пониманья во вселенной.

 

14 декабря 1991

 

Словно занавесь

 

Вот зима,

Словно занавесь где-то меж нас опустилась, –

Ты настолько поспешно со мною простилась,

Что не знаешь сама,

Где сейчас

Я живу в этой смутной стране белизны и покоя

И насколько опасно для нас разлученье такое.

Поздний час.

 

Сон во сне:

Добыванье ядра, залежавшийся малый орешек.

В ожерелье и жестов твоих и усмешек

Ты во мне –

Или нет,

Я в тебе – да скликаются птицы на пиршество наше,

И вино чуть теплее, и ночью всё тоньше и краше

Пробивается свет

Из-за штор,

Говорящих надменней, чем с нами,

С фонарями, друзьями моими, – им некогда видеться в раме,

Где и так приютилось прохладное жёлтое пламя,

И они выбирают простор.

 

Города!

Я узнал вас вплотную – вы лести грустнее,

Каждый хочет казаться честнее, теплее, теснее,

Призывая к себе навсегда,

Словно нрав или кров,

Предлагаемый вымпел уюта

Что-то значат для нас почему-то

И волнуют мне сердце и кровь.

 

Не кривил

Никогда я душой – и утешен почтенным всегда обхожденьем,

Но, влекомый светил прохожденьем,

Я менял вас – и, этим ведом наважденьем,

Знаю, Бога не прогневил.

 

Что ж ты смотришь в окошко, гряда

Над речною долиной,

Смутно-белой и в щупальцах длинной,

Как морская звезда,

Та, чей взгляд леденит

В глубине океанской столь малые часто созданья?

И пылает вокруг мирозданье,

И пьянит.

 

Одинок

Мой досуг, да и труд несговорчивей что-то –

Я искал бы тебя по широтам,

Да не сбился бы с ног –

Ведь и так

Меж садами окрест, укреплёнными льдом и снегом,

Я горжусь этим скромным ночлегом,

Перемирия вижу развернутый флаг.

 

Что вело,

Что привычно меняло картины?

Повторение необратимо,

А листву с ноябрём унесло, –

И в тепле,

За столом одиночества, вечно рассеян,

Я отнюдь не завидую семьям,

Расселённым везде по земле.

 

Вей же, свет

Фонаря у калитки моей, достоверного друга,

Примиряйся с зимою, пичуга, –

Я тебя перенёс бы туда, где грустила подруга,

Да крыла оперённого нет.

 

И меж стен,

С головой непокрытой,

Я возникну, однако, настолько светло и открыто,

Что простится мне странно мятущийся плач

                                 и прославится горестный плен.

 

* * *

 

Смущаться посвящённым не впервой –

И вот уже багрянцем торопливым

По склонам всей гряды береговой,

По выступам, по скалам над заливом

Сквозит октябрь – и, высветясь за ним,

Уже сутулясь там, за перевалом,

Встаёт, упрямясь, призрак новых зим

С их опытом и холодом немалым.

 

Теперь мы ничего не говорим

О том, что летом, скомканным бесчасьем,

Лишь отсвет был нам нехотя дарим

Того, что встарь захлёстывало счастьем, –

И вслед за ним, с полуденным теплом,

С дождём вечерним, с ветром полуночным,

Угадывался времени разлом,

Где связям вряд ли выстоять непрочным.

 

Нет никого, кто понял бы, зачем

Весь этот ужас, истово зовущий,

В пространство уводящий насовсем,

Хрипящий – но хранящий и поющий,

Довлеющий над нами потому,

Что слишком уж беспечными бывали

Слова, которым знаться ни к чему

С тем сном, который выразим едва ли.

 

* * *

 

Снег ли, дождь ли город навещают,

В проводах ли ветру заплутать –

В неизбежном листья обитают,

Да и как листве не облетать!

 

Целый день с утра и до заката,

Истомив обильней и полней,

То над парком зыблются покато,

А не то в раздумиях видней.

 

Может, нам с летящими сродниться,

С чужедальней сжиться стороной?

Но она с тоскою не сравнится,

Не вернётся раннею весной.

 

Пусть молва умолкнет за стеною –

Есть в мечтанье странная приязнь –

По домам якшаясь с тишиною,

Приютит идущего на казнь.

 

По ночам, в боязни затеряться,

Постучись в оконце на краю –

И тебе помогут разобраться

Даже в том, что в памяти храню.

 

А зима, замешкав мимоходом,

Навестит живущих под луной,

Звёздный шлях к элегиям и одам

Застилая снежной пеленой.

 

Неужели счастье отвернулось?

Нет! оно расправило крыла –

Ты ни разу мне не улыбнулась,

Потому что осень отцвела,

 

Потому что ясными глазами

Увидали нечто за огнём –

И в слезах даруемое пламя

Осознаем сами и вернём.

 

* * *

 

Снег сырой на траве в ноябре.

Увяданья приметы, всезнанья,

Запоздалое чьё-то признанье –  

Так темно на дворе!

 

От сомнений уже не уйти.

Под ногами – провалы, зиянья.

Но коснётся ладони сиянье –

И легко на пути.

 

И вздохнёшь между тем тяжело –

Что за горькая дума? Откуда?

Что ни шаг – наважденье, остуда.

Всё, что было, – прошло.

 

Что же будет вон там, впереди?

Только долгая мука – без злобы,

Без обиды, – да свет из чащобы,

Да биенье в груди.

 

* * *

 

Сомнамбулическая высь,

Меланхолическая глушь, –

Куда мы, право, поднялись?

Там – рознь и песнь, здесь – тишь и сушь.

 

Ещё свирепствует раздор

В моём разбуженном краю –

Но я со всеми до сих пор

Краюху страха не жую.

 

И возвращаюсь я туда,

Где гущина и быстрина,

Лишь потому, что никогда

Свои не горбил рамена

 

Ни перед тем, кто славил власть,

Ни перед тем, кто правил бал,

Ни перед тем, кто – вот напасть! –

На горло песне наступал.

 

Но жил я так, что – видит Бог –

Не сосчитать душевных ран, –

И если шёл высокий слог,

То был он, значит, свыше дан.

 

А если проще пелось мне,

Дышалось легче и полней –

Хватало в мире мне вполне

Любви, и терний, и корней.

 

 

* * *

 

Ставшее достоверней

Всей этой жизни, что ли,

С музыкою вечерней

Вызванное из боли –

Так, невзначай, случайней

Чередованья света

С тенью, иных печальней, –

Кто нас простит за это?

 

Пусть отдавал смолою

Прошлого ров бездонный,

Колесованье злое

Шло в толчее вагонной, –

Жгло в слепоте оконной

И в тесноте вокзальной

То, что в тоске исконной

Было звездой опальной.

 

То-то исход недаром

Там назревал упрямо,

Где к золотым Стожарам

Вместо пустого храма,

Вырванные из мрака,

Шли мы когда-то скопом,

Словно дождавшись знака

Перед земным потопом.

 

Новым оплотом встанем

На берегу пустынном,

Песню вразброд не грянем,

Повременим с почином, –

Лишь поглядим с прищуром

На изобилье влаги

В дни, где под небом хмурым

Выцвели наши флаги.

 

Стихи Елене

 

I

 

По дождю в серебре литом

оплывает свеча и прячется –

улыбнись подари вдвоём

резедой – бирюзой не значится

 

на асфальте июля след

незаметно растаял – мается

и зовёт оглянуться вслед

бирюзой – резедой чурается

 

свет зажечь и в кругу имён

босиком – успокой раскаявшись

словно к радуге входит клён

оглянувшийся и растаявший

 

приголубь – на любом кусте

прокажённые капли сразу же

зачехлённые тени стен

на кремлёвской воде разглажены

 

синева хоть звезду сожми

и до одури вплавь плеча ли нет –

на песчаном числе зимы

ни печали ни черт отчаянья

 

ничего что олений май

закружившись ветвист и выдуман –

на рубашке сама срывай

кружевами зови Невы туман

 

сколько туч о моих стихах!

оглянувшись – и вновь до одури

чтобы листья ловили взмах

или в лёт – серебро ли оду ли.

 

II

 

Люби меня как довелось –

ты города ночь и нечаянно

на вёслах зелёных сплелось

и говору прочит отчаянье

 

люблю тебя или в тиши

оленьего моха излучины

и только успела дыши

и губы слезами измучены

 

душа ли колечком на дно

и сладкими каплями ландыша

уже не разбавишь вино

и лодка начнётся и сразу же

 

сомкнувшись оградами сад

на длинные стебли согнувшийся

на долгие годы подряд

качнувшийся и не вернувшийся.

 

III

 

На вёслах мальвы босиком

земля который год подряд

и с коромыслами гуськом

сомкнулся длинный ряд оград

 

варенья коркой смоляной

запёкшись лезвием топор

едва остынет – стороной

на кухне бредит разговор

 

кто к шороху теряя нить

сверчков примешивал у ног

пытался кутаясь тужить

и только путался и смолк?

 

кто выходил – и клён играл

и плеть белёсую луны

купали в мутном? – выбирал

и грудил робкие вьюны

 

в багровом выборе словес

какая чудилась вода?

и некогда подумать – весь

уже растаял навсегда

 

к дождю где подали паром

и в елях вылинял июль

какая родина и гром

кружили грозами разгул?

 

поодаль след но глуше шаг –

и в белый папоротник смей

согревшей заросли Ковша

сгоревшей жалости и змей.

 

IV

 

Люби меня как довелось

уже недалёк новосельем

на лозах лосиные серьги

и розы цыганские врозь

люби меня как довелось

 

ты поровну время вела

и волосы льном уложила

и Ладоге песню сложила

Елена молю поняла

 

гуляет в малиннике лось

шиповник шатёр украшает

шепнула и я соглашаюсь

люби меня как довелось

 

и в нашей крови наугад

мохнатая хвоя ресницы

поднимутся рыбы с мизинца

угар мимолётный продлят

 

стуча плавниками живём

в глазницах дрожат поцелуи

змеиная кожа с дождём

шурша опадает на струи

 

сквозь платье в сетях протяни

зелёные стебли нарзана

луна опустилась над садом

зола захлебнулась в тени

 

на белое тело бутон

сожми и губами знакомясь

как звёзды заходят за конус

и карлица ждёт животом

 

свежо задохнёшься и вновь

в руке повивальная лента

икра на песке незаметна

душа остроклювая кров.

 

V

 

Нам комнаты чужие хороши

цветы на подоконнике большие

горошины слежавшиеся шири

и сумерки душистые дыши

 

смычки волосяного потолка

сухие костяки до середины

мелодии лесная паутина

и рыбьего глухого косяка

 

за журавлиным клином корабли

дельфины иудейские пугливы

и Ладоги разливы справедливы

Эллады ковыли не помогли

 

полынью голубой окружена

оленей промелькнуло отраженье

следили остановлено движенье

колени золотые тишина

 

ковры на берегу на берегу

Венеция стекляруса резная

низовьями на заросли Дуная

грибы не соберу на берегу

 

как раковину бледную возьмёшь

ночные фонари заворожила

соломенные волны уложила

ладони разомкнула не сомкнёшь

 

трезубцы на стекле поводырям

проказы увеличенное темя

целую очертания рассеян

виски на волосок не передам.

 

1965

 

* * *

 

Стоярусная выросла ли высь,

Теснящаяся в сговоре тенистом, –

Иль давнего названья заждались,

Огни зажгись разрозненным монистом, –

 

Нет полночи смуглей в краях степных –

Целованная ветром не напрасно,

Изведала утех она земных

Всю невидаль – поэтому ль пристрастна?

 

Весь выпила неведомого яд

И забытьё, как мир, в себя вобрала,

Чтоб испытал огромный этот сад

Гнев рыцарей, чьи подняты забрала.

 

Меж замерших стволов, обнажена,

Уже ошеломляюще желанна,

Плечом поводит Дева-тишина,

Свечой в воде отражена нежданно.

 

Полны значения и тропки перевод

С издревле чтимого наречья,

И чуждый взгляд, что мёд пчелиный пьёт

Из чаши жреческой – в ней участь человечья.

 

Ты всё мне выскажешь – я весь внимать готов,

Запечатлеть свободно, без усилий,

И отпечатки лёгкие следов,

И слой фосфоресцирующих лилий.

 

И вся фантасмагория ветвей –

Не более, чем новая обитель,

И будешь ты из многих сыновей

Один в избранничестве житель.

 

Гляди внимательней – понять и мы должны:

Где голос трепетней и пламень своевольней?

Кто в том порукою, что близко до луны

И дверь туда не обернётся штольней?

 

И в числах циклопических светла ль

Улыбка дальновидного Египта,

Чтоб доли не разгадывала даль

И пряталась отшельницею крипта?

 

Поведай при свидетелях живых –

Мерещатся ль огни святого Эльма

На вежах и вратах сторожевых

Иль слепота обманывает, шельма.

 

Сумеешь ли, героям не в пример,

Нащупать нить и справиться с кошмаром,

Избавившись от власти грозных сфер,

Где мрак ревёт библейским Велиаром?

 

Нет знахарей, чтоб травы принесли, –

Магическое зеркало разбили –

И лишь осколки, брошены в пыли,

Оправдывают путаницу были.

 

Другая жизнь воскреснет на холмах –

Из недр её рубин с аквамарином

Гелиотропам, вспыхнувшим впотьмах,

Поведают о горле соловьином.

 

Там осени заоблачная весь,

Где ощутима в воздухе безлистом

Замазка мудрости – таинственная смесь,

Открытая Гермесом Трисмегистом.

 

* * *

 

Страны разрушенной смятенные сыны,

Зачем вы стонете ночами,

Томимы призраками смутными войны,

С недогоревшими свечами

Уже входящие в немыслимый провал,

В такую бездну роковую,

Где чудом выживший, по счастью, не бывал, –

А ныне, в пору грозовую,

Она заманивает вас к себе, зовёт

Нутром распахнутым, предвестием обманным

Приюта странного, где спящий проплывёт

В челне отринутом по заводям туманным –

И нет ни встреч ему, ни редких огоньков,

Ни плеска лёгкого под вёслами тугими

Волны, направившейся к берегу, – таков

Сей путь, где вряд ли спросят имя,

Окликнут нехотя, устало приведут

К давно желанному ночлегу,

К теплу неловкому, – кого, скажите, ждут

Там, где раздолье только снегу,

Где только холоду бродить не привыкать

Да пустоту ловить рыбацкой рваной сетью,

Где на руинах лиху потакать

Негоже уходящему столетью?

 

* * *

 

Стрибожьи внуки вместе собрались,

В сентябрьском небе водят хороводы –

А нас всё мучит бремя несвободы,

Как бы в любви к свободе ни клялись.

 

Травою сорной торная тропа

В дремоте вязкой глухо зарастает,

А нас – тьма тем, и всяк, увы, считает,

Что на утраты смута не скупа.

 

Скопилось в сердце что-то, от чего

И тошно нам, и горестно бывает,

Но мир велик – и каждый не скрывает

Всё то, что вдруг затронуло его.

 

Поводырей бы встретить на пути,

Чтоб как-нибудь свести концы с концами,

Чтоб всех, кто стали зрячими слепцами,

С рассветом через ров перевести.

 

* * *  

 

Сумел тебя я ныне навестить,

Река моя, – и радуюсь при встрече,

Как в те года, которым – так и быть! –

Стеной стоять за преданностью речи.

 

Сумел бы я и нынче наверстать

Затерянное в роздыхе удачи –

Да ей страницы легче пролистать,

А быть неизъяснимою – тем паче.

 

Но что же выжило – и в памяти звенит

Занозой – песней комариной?

Ужель и впрямь избавит от обид?

Се – глас твой слышен над долиной.

 

Молва над мальвами жужжала, как пчела,

И в брюхе полночи ворочались младенцы,

Чтоб ты в степи к скитальцам снизошла,

Связала засветло кузнечиков коленца,

 

Созрела замыслом у полудня в мозгу,

Смелей разбрасывала водорослей лохмы, –

И, в наваждении зажмурясь, не могу

Я уловить ни хитрости, ни догмы.

 

А по кустарникам, как бисерная сыпь,

Росы дрожит желаемая влага,

Чтоб луг-изгой от жажды не погиб, –

И ты к нему не сделаешь и шага.

 

Бери-ка под руки и берега холмы,

И скалы, плоские, как выпитые фляги, –

Ещё попомним скифской кутерьмы

Набеги в помыслах о благе.

 

Ещё поцарствуем на равных – не робей! –

Потешимся поочерёдно,

Полётом пепельным ленивцев-голубей

Ещё надышимся свободно.

 

Пускай смущение, настигнуто зрачком,

Пушинкою захолонуло,

Язык сковало сахарным ледком,

Волной нахлынуло, начальное вернуло, –

 

Пусти к минувшему! – с ним всё-таки теплей –

Там вхожи мы в туманные покои,

Покуда ветер, веющий с полей,

Наполнит наши кубки над рекою.

 

* * *

 

Сухим ореховым листом

Упал под ветром час полдневный, –

Ты скажешь: в мире непростом

Есть некий глас, глухой и древний.

 

Его нельзя не прогневить

И не услышать невозможно,

Когда решишь благословить

Всё то, что в сердце столь тревожно.

 

В неизъяснимости дыша,

Едва восстав из сновидений,

Ещё препятствует душа

Наплыву новых впечатлений.

 

Когда ж решится приоткрыть

Неплотно запертые двери,

Уже смирится – так и быть –

С невозвратимостью потери.

 

Что это было? – что за звук,

Первоначальный и мгновенный? –

Как птица, вылетев из рук,

Он рвался к дали незабвенной.

 

Быть может, редкое письмо

От небожителей с Востока? –

А может – пусть оно само

Расскажет, как нам одиноко.

 

Ушло, ушло оно – куда? –

Ведь так стенало и дышало! –

Ушло, исчезло без следа, –

Ищу – и нет его, пропало.

 

Так воды вешние сошли

Куда-то в глубь земли великой –

И рвы бурьяном поросли,

Увились стены повиликой.

 

Так, образуясь в тишине,

Под ветром тает одичалым,

Как очевидец в стороне,

Тепло над градом обветшалым.

 

Ещё немного – и уйдёт,

Смутит, стеснит, впадая в дрёму,

А там – ну кто его поймёт? –

И нет пристанища былому.

 

 

* * *

 

Так и быть, и на этот раз

утверждать простодушно буду,

что я внук старика Флинта

или твёрдая глыба соли –

ну, грызите меня, кромсайте,

возжелав неизведанных, пряных,

притягательных запахов моря;

так сегодня вода прохладная,

успокаивая, обтекает

утомлённое тело моё,

и сияние над головою,

несомненно, ярче любого

из созвездий зодиакальных...

Это правда, что я оттуда,

где штормит, где дожди и ветры,

где, подобно эскадрам алых

уносящихся парусов,

в небесах кочуют закаты;

где фиорды грозят зубцами,

где темнеют близкие шхеры,

где почувствовать можешь сам

непомерную ношу айсбергов,

где пейзажи, при виде которых

замедляется вдруг дыхание –

но упрямо я добираюсь

наяву до них, а не во сне,

да и кожу на этих вот самых

продублённых, шершавых руках,

кандалов куда тяжелее,

обрывает застывшая соль,

а ночами, во сне, крича

дорогие тебе имена,

можешь раз навсегда охрипнуть,

и липучий жестокий пот

обесцвечивает глаза,

разъедая неумолимо

даже имя твоё.

Так и быть, и на этот раз

простодушным, пожалуй, побуду,

бормоча невпопад оправданья,

что уже раскрошилась давно

моя трубка любимая боцманская

из коралла самого яркого,

без которой, увы, даже мысленно

за домашний усевшись стол

среди братьев своих и сестёр,

оживлённых, усердно потчующих

превосходным вином вишнёвым,

не умею, никак не могу

рассказать всю правду о том,

как тонул я и пел...

 

* * *
 

Твоих ли, осень, здесь владений нет,
Правительница области безбрежной?
Зачем ты входишь тенью неизбежной
В сокровищницу таинств и примет?

Пускай зажёг над бездной Скорпион
Светильник свой, – давно ли ты внимала
Тому, кто в жизни значил слишком мало
И совершал деянья, как сквозь сон?

Знать, сам Господь велел тебе найти
Того, чей дух был высветлен тобою, –
И, властвуя упрямо над судьбою,
Вставала ты звездою на пути.

Явилась бы ты, может, на пиру
В безмерном блеске, в облике чудесном,
В земном уборе, в золоте небесном, –
Да веку ты пришлась не ко двору.

Тому, кто жизнь отстаивал плечом
И гибели отринул притязанья,
Твоё – сквозь явь – привычное дерзанье
Не притчей даровалось, а лучом.

Но мне всего дороже каждый раз
Твоё – сквозь грусть, отшельница, – смиренье,
В котором есть высокое горенье
Для душ людских, для ждущих наших глаз.

 

5 ноября 1991

 

* * *


Те же на сердце думы легли,
Что когда-то мне тяжестью были, –
Та же дымка над морем вдали,
Сквозь которую лебеди плыли,
Тот же запах знакомый у свай,
Водянистый, смолистый, солёный,
Да медузьих рассеянных стай
Шевеленье в пучине зелёной.

Отрешённее нынче смотрю
На привычные марта приметы –
Узкий месяц, ведущий зарю
Вдоль стареющего парапета,
Острый локоть причала, наплыв
Полоумного, шумного вала
На событья, чтоб, россыпью скрыв,
Что-то выбрать, как прежде бывало.

Положись-ка теперь на меня –
Молчаливее вряд ли найдёшь ты
Среди тех, кто в течение дня
Тратят зренья последние кошты,
Сыплют в бездну горстями словес,
Топчут слуха пустынные дали,
Чтобы глины вулканный замес
Был во всём, что твердит о печали.

Тронь, пожалуй, такую струну,
Чтоб звучаньем её мне напиться,
Встань вон там, где, встречая весну,
Хочет сердце дождём окропиться,
Вынь когда-нибудь белый платок,
Чтобы всем помахать на прощанье,
Чтоб увидеть седой завиток
Цепенеющего обещанья.

 

8 марта 1992

 

* * *


Тирсы Вакховых спутников помню и я,
Все в плюще и листве виноградной, –
Прозревал я их там, где встречались друзья
В толчее коктебельской отрадной.

Что житуха нескладная – ладно, потом,
На досуге авось разберёмся,
Вывих духа тугим перевяжем жгутом,
Помолчим или вдруг рассмеёмся.

Это позже – рассеемся по миру вдрызг,
Позабудем обиды и дружбы,
На солёном ветру, среди хлещущих брызг,
Отстоим свои долгие службы.

Это позже – то смерти пойдут косяком,
То увечья, а то и забвенье,
Это позже – эпоха сухим костяком
Потеснит и смутит вдохновенье.

А пока что – нам выпала радость одна,
Небывалое выдалось лето, –
Пьём до дна мы – и музыка наша хмельна
Там, где песенка общая спета.

И не чуем, что рядом – печали гуртом,
И не видим, хоть, вроде, пытливы,
Как отчётливо всё, что случится потом,
Отражает зерцало залива.

 

31 августа 1991

 

* * *
 

Ты думаешь, наверное, о том
Единственном и всё же непростом,
Что может приютиться, обогреться,
Проникнуть в мысли, в речь твою войти,
Впитаться в кровь, намеренно почти
Довлеть – и никуда уже не деться.

И некуда бросаться, говорю,
В спасительную дверь или зарю,
В заведомо безрадостную гущу,
Где всяк себе хозяин и слуга,
Где друг предстанет в облике врага
И силы разрушенья всемогущи.

Пощады иль прощенья не проси –
Издревле так ведётся на Руси,
Куда ни глянь – везде тебе преграда,
И некогда ершиться и гадать
О том, кому радеть, кому страдать,
Но выход есть – и в нём тебе отрада.

Не зря приноровилось естество
Разбрасывать горстями торжество
Любви земной, а может, и небесной
Тому, кто ведал зов и видел путь,
Кто нить сжимал и века чуял суть,
Прошедши, яко посуху, над бездной.

 

21 февраля 1992

 

* * *

 

Ты, душа, влеченья не скрывала

К берегам, где встарь уже бывала.

К берегам, где издавна томится

Всё, что днесь то вспомнится, то снится,

К берегам, где волю славит лира,

К берегам, где скоро будет сыро,

К небесам, где музыка витала,

К облакам, рассеянным устало.

 

Ты, душа, упряма в этой тяге –

Дни пройдут, и власти сменят стяги,

Не застынут вести на пороге,

Подоспеют новые итоги,

Выпьют вина, слитые во фляги,

Не просохнут строки на бумаге, –

А тебя попробуй удержи-ка,

Узелок незримый развяжи-ка.

 

Ты, душа, беспечна в этой блажи,

В раж вошедши, празднична – и даже

Хороша в движении к истокам,

В этой смеси запада с востоком.

В этом сплаве севера и юга,

За чертою призрачного круга,

Где тропа спасительная слово

Из ненастья вывести готова.

 

* * *

 

Уже ржавеющей листвы

Цветные символы ероша,

Проходит ветер, – так и вы

По грани молви и молвы

Пройдёте в блеске синевы, –

А там позёмка да пороша

Засыплют, в сумерках шурша,

Вчерашний рай, где было мало

Чего-то вам – но где, бывало,

Как встарь на вас ни уповала,

На гребне бреда и развала

Внимала времени душа.

 

 

Февраля прощальная песнь

 

Хрусталя фасеточный глаз,

Февраля прощальная песнь, –

Извели бы горем не раз,

Но живу и радуюсь: есмь!

 

Измельчи ветвей филигрань,

Неуёмный ливневый гул,

Не затронь запретную грань –

От неё не первый уснул.

 

Ничего не видно вдали,

Где в песках оставил следы, –

И, согласно праву, внемли

Пелене кромешной воды.

 

А бывало, тоже знавал,

Толкователь капель ночных,

Где звериный зрят карнавал

И находят чаек степных.

 

Этот хмель, вестимо, прошёл,

Истомил, как вишенный цвет, –

И от всех положенных зол

Исцеленья, видимо, нет.

 

Что же обруч тесен причин

И широк не чаемый круг? –

Без известных, значит, кручин

Ты и впрямь воспрянешь ли, друг.

 

До чего ж текстологам жаль

Разбираться в дивном бреду,

Где дружна с юдолью печаль,

А начало – где-то в саду!

 

Размышленья помни урок,

Расставанья слушай укор –

И забьётся в горле комок,

И постигнешь Ангельский хор.

 

Цветы для надежды

 

Как фонарь затерялся в листве,

Стушевался пред полднем с дождями,

Обозначилось что-то в молве,

Что влачится без крыл с воробьями.

 

Как людьми ни измотана явь,

А явлений приглядывай глыбы –

И меня что ни скрой, что ни славь,

Всё смотрю на деревьев изгибы.

 

Как черёмухи новь не корит

Нерасцветшие купы сирени,

Их не кормят, пожалуй, на вид,

И слабеют у клёна колени.

 

Колыхание гуще прядёт

Полушалок селеньям грядущим,

А покуда сюда не придёт,

Притворяйся хоть в ногу идущим.

 

Что ж за ищущим взглядом твоим

Не угнаться по случаю мая –

И маячит лишь то, что таим,

И тебя на ходу обнимаю?

 

Кто же ропщет, как чернь, на мосту,

Привирая о рынке и роще?

Сантименты уже на посту

И слова мои проще и проще.

 

И милейшую выучку дней,

Ту, что попусту зришь ты и ешь ты,

Понимая, что ночи полней,

Приношу как цветы для надежды.

 

 

* * *

 

Что же мы видели, глядя сквозь пламя? –
Семя проросшее? новое знамя?
И в зеркалах отражались мы сами
Вроде бы вниз головой, –
Всё бы искать для себя оправданья,
С грустью бесслёзною слушать рыданья,
Строить в пустыне, как зданье, страданье –
Пусть приютится живой.

Новое знанье и зренье иное,
К сроку пришедшие, ныне со мною,
Время прошедшее – там, за стеною,
Имя – и здесь, и вдали, –
Выпал мне, видимо, жребий оброчный,
Вышел мне, стало быть, путь непорочный,
Выдан в грядущее пропуск бессрочный –
Не оторвать от земли.

 

10 февраля 1992

 

* * *

 

Шум дождя мне ближе иногда

Слов людских – мы слушать их устали, –

Падай с неба, светлая вода,

Прямо в душу, полную печали!

 

Грохнись в ноги музыке земной,

Бей тревогу в поисках истока, –

Тем, что жизнь проходит стороной,

Мы и так обмануты жестоко.

 

Падай с неба, память о былом,

Припадай к траве преображённой,

Чтоб не бить грядущему челом

Посреди страны полусожжённой.

 

Лейся в чашу, терпкое вино,

Золотое марево утраты, –

Мне и так достаточно давно

Слёз и крови, пролитых когда-то.

 

Где-то там, за гранью тишины,

Есть земля, согретая до срока

Тем, что ждать мы впредь обречены –

Ясным светом с юга и с востока.

 

Не томи избытком доброты,

Не пугай внимания нехваткой, –

В том, что явь не пара для мечты,

Важен привкус – горький, а не сладкий.

 

Потому и ратуй о родном,

Пробивай к неведомому лазы,

Чтоб в листве, шумящей за окном,

Исчезали века метастазы.

 

Может, весть извне перелилась

Прямо в сердце, сжатое трудами?

Дождь пришёл – и песня родилась,

Чтобы стать легендою с годами.

 

 

* * *

 

Шумит над вами жёлтая листва,

Друзья мои, – и порознь вы, и вместе,

А всё-таки достаточно родства

И таинства – для горести и чести.

 

И празднества старинного черты,

Где радости нам выпало так много,

С годами точно светом налиты,

И верю я, что это вот – от Бога.

 

Пред утренним туманом этажи

Нам брезжили в застойные годины, –

Кто пил, как мы? – попробуй завяжи,

Когда не всё ли, в общем-то, едино!

 

Кто выжил – цел, – но сколько вас в земле,

Друзья мои, – и с кем ни говорю я,

О вас – в толпе, в хандре, навеселе,

В беспамятстве оставленных – горюю.

 

И ветер налетающий, застыв,

Приветствую пред осенью свинцовой,

Немотствующий выстрадав мотив

Из лучших дней, приправленных перцовой.

 

Отшельничать мне, други, не впервой –

Впотьмах полынь в руках переминаю.

Седеющей качая головой,

Чтоб разом не сгустилась мгла ночная.

 

Элегия

 

Былою осенью – наследством хризантем –

Сей дом наполнен в памяти послушной,

И сад живёт устойчивей затем,

Что вид утерян благодушный, –

И, взглядом следуя от веток-растерях,

В подолах листья пламени даривших,

До льдов, – двойной испытываешь страх

За вовремя отговоривших,

В тумане канувших на лодке, где весло –

Волшебный жезл участия в движенье, –

И если бы случайно повезло,

Каким бы стало постиженье?

 

Цветы не надобны сегодня февралю –

Капель вызванивает жалобно и хрупко,

И если я богов не прогневлю,

Какой окажешься, голубка?

Не той ли горлицей, что нынче в деревах

Стонала, горло надрывая,

Чтоб сердце вздрогнуло в разрозненных снегах,

Забилось, горе прозревая?

Иль той, летающей над пропастями дней,

Питомицею стаи

Едва покажешься, что виделась ясней

Пора святая?

 

Не знаю, милая, – мне некого спросить –

Ночные сетованья кротки –

От счастия, пожалуй, не вкусить –

И нет ни лодки,

Ни льющейся по-прежнему воды,

Текучей, изначальной, –

И где оно, присутствие беды,

В игре печальной?

Там осень без участья в ворожбе

Ушла невольно –

И некому напомнить о себе,

И слишком больно.

 

Элегия степи

 

Дыханьем родины мне степь моя верна –

Милее лепета и заповеди строже,

Она дарована, смиренье растревожа,

И нежит жалостью, где дверь отворена,

Погудкой вспархивает, шороху родня,

Звенит над запахами, длительнее эха, –

И в будущем ты Ангел и утеха,

Но прожитое ближе для меня.

 

Мелодии священные ключи

Найдём ли мы к окрестности звучащей? –

И в этой беззащитности щемящей

Не высветлить пред вечером свечи.

 

Не выстоять пред облаком реке –

И кровью, пробегающей по жилам,

В печали по курганам да могилам

Она воспламенится вдалеке.

 

Где столько навидался на веку,

Всё чаще око тянется к пернатым,

Привязанным к отеческим пенатам,

И хатам с огоньками к огоньку.

 

А степи не гадают по руке –

И мгла полынная со временем роднится,

Распахивая нотные страницы,

И смотрит маревом – и, вся накоротке,

Слетает заговором в музыке старинной,

Почти что тайною, где явь твоя – извне,

И в жизни, брошенной былинкой в стороне,

Во притче памяти былинной.

 

И негде выговорить: милая! – с луною

Ужель найдём прибежище меж нив,

Чтоб, головы повинные склонив,

Нездешней надышаться тишиною,

Иной совсем? – на то она и есть,

Чтоб выговору вечности остаться

И слову прозорливому раздаться –

В нём боль и честь.

 

И травы горькие мне кажутся добрей,

И странник их, как веру, обретает –

И мнится: нет уже ни снега, ни дождей –

А птицы певчие совсем не улетают.

 

 

* * *

 

Эти выплески сгустками крови

Стали вдруг – пусть вам это не внове,

Пусть ухмылки у вас наготове

И скептически стиснуты рты –

Не достаточно, видно, панове,

Было дней, чтобы клясться в любови,

И теперь поднимаете брови,

Распознав изумленья черты.

 

И поэтому может случиться,

Что ещё захотите учиться

Незапамятным светом лучиться,

На досуге стихи сочинять

О таком, что давно мне известно,

Что листвою шумит повсеместно, –

И вдобавок скажу, если честно, –

Не сумеете душу понять.

 

Пусть, раскинув стволы над оградой,

Будет сад мне земною отрадой,

Будут годы сплошною шарадой,

Чью разгадку попробуй и ты

Отыскать, если это возможно,

Если сердце забьётся тревожно,

Если всё, что я пел – непреложно

В осознанье своей правоты.

 

* * *

 

Это будет исторгнуто вдруг

Из вселенского чрева,

Чтобы Ангелы, вставшие в круг

Возле старого древа,

Помогли разобраться опять

В том, что проще простого,

Что ведёт – или вглубь, или вспять –

Вроде чувства шестого.

 

Это будет постигнуто вмиг

Всем, что свету раскрыто,

Чтобы взгляд к нему сразу приник

Там, где почва разрыта,

Чтобы слух к нему сразу припал,

Что-то важное слыша

Там, где ветер листву растрепал,

Навеваемый свыше.

 

* * *

 

Я ничего не видел, кроме

Крыльца впотьмах и света в доме,

Собак на сене и соломе,

Нагого пламени в кострах,

Ветвей, исхлёстанных ветрами,

Лица неведомого в раме, –  

И потому гадайте сами,

Кого охватывает страх.

 

Казалось зрение усталым – 

Пора довольствоваться старым,

И ни к чему кичиться даром,

Тянуться к чарам и углам,

Где ветер выглядит сутулым

В обнимку с книгою и стулом –  

И целит умыслом, как дулом,

В простор с водою пополам.

 

Промокла времени громада,

Зола рассыпана по саду,

Пропета лета серенада

Кому-то, скрытому в глуши, –  

Зато дарована свобода

Зеркальной двойственностью года

Тому, кто в гуще небосвода

Приют отыщет для души.

 

Листвы шуршащее свеченье,

Ненастных сфер коловращенье,

Молчанье и столоверченье,

Шарады, ребусы, часы

Уже не скуки, но желанья

Негодованья, пониманья

Томленья, самовозгоранья

Неувядаемой красы.

 

Кто правит бал и дружен с ленью,

Кому подвластны поколенья –  

И кто на грани изумленья

Откроет невидаль вокруг?

В печи моленье и камланье,

Поленьев щёлканье, пыланье,

Как бы от памяти посланье, –  

И некий жар почуешь вдруг.

 

Играя с истиною в жмурки,

Срезая вянущие шкурки,

Гася то спички, то окурки,

Перебирая всякий хлам,

Найдёшь нежданные подарки –  

Свечные жёлтые огарки,

Проштемпелёванные марки,

Тетрадей брошенных бедлам.

 

Никто на свете не обяжет

Учесть твой опыт – весь, что нажит,

Никто, конечно, не подскажет,

Что в этом нечто всё же есть, –  

Беспечность рожицу скукожит,

Октябрь уже почто что прожит,

И жизнь пока что не тревожит,

Готовя завтрашнюю весть.

 

Ну что же, выглядишь неплохо – 

Уже на краешке эпоха,

Уже на донышке подвоха

Шестидесятников запал,

И всё, что было, не помеха, –  

И между тем нам не до смеха,

И так далёко до успеха,

Что эха чудится оскал.

 

Но ты подпитывай сознанье

Всем тем, что будит осязанье,

Иголки ловит ускользанье,

Синицу или журавля,

Покуда прежнее везенье

Не надоест до оборзенья,

Другим оставив угрызенья,

На всех глазея с корабля.

 

Очнись и выйди на дорогу

К иному празднеству и к Богу,

Ищи защиту и подмогу,

В невзгодах имя сбереги, –  

Мозги захлёстывает влага,

Прибой кобенится, как брага, –  

И укрепляется отвага,

Чтоб слышать вечности шаги.