Азбука
В ссылке в Тобольске,
Когда мне не было и трёх лет,
Мама обучала меня азбуке.
Она пекла крендели – буквы
И, давая мне кренделёк,
Разрешала его съесть,
Если я правильно называл букву.
Вот этот жук – буква Ж.
Мама Женя.
Вот эта баранка – буква О.
Если её сломаем,
Получим две буквы С.
Папа Сербский Соломон.
А если сложим два кружка,
Будет одна буква В.
Витя.
Я повторял: – Витя, –
И отправлял в рот кренделёк.
А вот буква М.
Мама.
Отломим от неё кусочек,
Получится буква Л.
Положим рядом знакомые буквы.
М. Л. В.
Мама любит Витю.
И мы вместе, смеясь, съедали
Это предложение.
Очень вкусная была азбука.
В лагере на Колыме
Обучение оборвалось –
Крендели заменила пайка,
Которую не терпелось тут же съесть.
Оборвалась и мамина жизнь...
А меня потом долго
Никто не мог научить читать.
В первом классе я «сидел» два года, –
После маминой азбуки
Книжную я не понимал.
Беседы продолжаются
Вновь и вновь,
Мама,
Смотрю на твой портрет,
Увеличенный со снимка,
Сделанного бутырским фотографом
Двадцать седьмого октября
Тридцать второго года.
Заостроённые черты лица,
Грусть-тоска в бездонных глазах
И дума. Уже потаённая
Материнская дума обо мне.
Она помогла тебе выстоять
В адской круговерти террора.
К сожалению, очень недолго, –
Всего 5 лет,
Но этого хватило,
Чтобы я остался жить вместо вас
На нашей прекрасной планете.
... Рядом подобный портрет отца.
На его небритом лице
Презрение к палачам
И добрые напутствия мне...
Постоянно беседуя с вами,
Мои дорогие,
Я узнаю много нового
О вашей и нашей жизни
В разные времена.
Спасибо за откровенность.
Бутырки
Фотографии из Бутырской тюрьмы
Без печатей на лицах.
Высылая их мне,
Майор госбезопасности Мокин
Из Курского управления КГБ
Отрезал номера на груди,
Дату съёмки и вид в профиль.
Остался анфас:
Мама,
Смотрящая с нежной грустью
Взглядом,
Даже в тюрьме излучающим тепло, –
У неё под сердцем уже был я, –
И отец,
С горькой усмешкой
Взирающий на «победителей»
И сквозь них
В моё счастливое будущее.
Они надеялись...
Майор Мокин стал подполковником.
Встреча с отцом
Здравствуй,
Отец.
Мне 56,
А ты 60 лет
Шёл к этой первой
Встрече со мной.
И вот она –
Тюремная фотография
Двадцать девятого года
С казённой печатью на лице,
Присланная мне
Харьковским КГБ.
Здравствуй.
1989
Детская память
Я услышал стук в дверь
И голос мамы: – Минуточку.
Они вошли втроём.
Я запомнил только третьего –
Солдата с ружьём, вставшего у двери.
Мама сказала: – Тише, ребенок спит.
Они увели отца.
Солдат с ружьём вышел последним.
Это всё, что осталось в моей памяти...
Перебираю копии документов
Из дела № Р-8786,
Сверяю даты и места событий.
Ссылка.
Тобольск. Туляцкий переулок, 2
Четвёртое июня тридцать шестого –
Очередной арест отца.
Мне только что исполнилось три года.
А через месяц – третьего июля –
Взяли меня и маму.
Об этом детская память
не сохранила ничего.
...У солдата, уведшего отца,
Было ружьё со штыком.
Штык я запомнил.
Он преследует меня всю жизнь.
Запретная тема
Когда ты приходила ко мне во сне,
Мы говорили обо всём,
Только не о лагерях.
Твои близкие –
Сестра Мина и подруга Ашхен,
Прошедшие гулаговский ад,
Так же вели себя –
Ни слова об этом.
Хава Волович,
Проведшая в лагерях 20 лет
И написавшая о них книгу,
Отмечает, что она
При «расторжении договора», –
Так называлась процедура
Освобождения из Озерлага, –
Дала подписку «о неразглашении»
И теперь её могут привлечь...
Ты больше не приходишь ко мне,
Мама,
А то бы я спросил тебя:
«Неужели прежде, чем убить,
Тоже отбирали расписки?»
Но, скорее всего, ты права:
Эти рассказы не для детей,
Даже если они уже деды...
Наследство
Дом не достроил,
Книгу не дописал,
Дерево моё срубили.
Сыну всё начинать сначала.
Национальность
Мама,
В спектакле «Свеча»
Поставленном по нашим беседам
В молодежном театре-студии
«Откровение»
Олегом Черниговым,
Тебя – армянку – играет
Юная азербайджаночка
Севинг Мамедова,
Не знающая ни слова
На языке своих предков.
Первый её вопрос ко мне:
– Кто вы по национальности?
Вот она –
детская непосредственность.
И как обьяснить ей
Да и самому себе,
Что все мы давно стали русскими?
А национальное самосознание,
Дружбу народов и
Интернациональную солидарность –
Все это придумали
Взрослые ученые люди.
Об этом
Шёпот и истерика
Со всех сторон:
– Надоело об этом.
– О чём об этом?
– О Сталине и репрессиях.
О замученных и расстрелянных.
– А о татаро-монгольском иге
И войне с Наполеоном
Не надоело?
А об Октябрьской революции
(или перевороте?)
И гражданской войне,
А о второй мировой
И погибших на ней
Не надоело?
А об Александре Сергеевиче,
О жизни и смерти,
О бессмертии души?..
А не надоело ли
О рождестве Христовом?..
В искусстве неважно – о чём.
Важно – как.
Чтобы никто не мог упрекнуть,
Что ты просто об этом.
А я, мама и папа,
Вновь и вновь о наболевшем:
Пусть никогда не надоест
Помнить.
Последняя фотография
Мы вновь встретились с тобой,
Мама,
Пятнадцатого сентября
Девяносто второго
В братском отделении МБР
(Бывших ВЧК-ГПУ-НКВД-МГБ-КГБ),
Где мне выдали твою фотографию
Из дела № Р-37297.
На одной карточке профиль и фас,
Номер 576, дата съёмки - 20/II 29 г.,
Искажённые фамилия и отчество
(Имя – Евгения – впечатано без ошибки).
Тебя ещё не допрашивали,
Нет «постановления
Об избрании меры пресечения»,
Но тебя уже объявили преступницей,
Изъяли кошелёк, в котором
«Денег 7 рублей 27 копеек»
И вещи: «4 шт. головных шпилек».
Это твоя первая фотография
В Бутырской тюрьме.
Необычная причёска (отобрали шпильки)
Только подчеркивает красоту лица,
Внутреннюю одухотворённость,
Мягкий, но решительный взгляд:
За убеждения – хоть на эшафот.
Эшафот пришёл в тридцать седьмом на Колыме,
Но перед расстрелом не фотографировали –
Эту процедуру к тому времени
Уже считали излишней.
Может быть, твой последний отпечаток
Закрепился в глазах убийц?
Мне кажется, что ты, как живая,
Смотришь на меня из стеклянных глаз
Этих персональных пенсионеров.
Похороны
Дорогие мама и папа,
Из вашего расстрельного «дела»
Лет пять назад я получил
Копию бумаги о том,
Что вместе с вами мотал срок
В лагере на Колыме.
За четыре года удалось
Вырвать из УВД Магадана
Официальную справку,
Но и она оказалась
Недействительной
Без заключения прокуратуры.
Я написал в прокуратуру
Заявление о реабилитации,
Но получил только справку,
Что являюсь пострадавшим
От политических репрессий
( – Ишь, чего он требует:
Живой, а хочет назваться жертвой).
В чем же тут разница?
А разница в том, что
По решению правительства
Жертву должны похоронить
За счёт государства
(Поминки справят родственники).
Это уже какой-то прогресс:
Вас голыми зарыли
В общей яме без креста и звезды...
А теперь вот государство
И нам отказывается
Сказать последнее «прости».
Что же было в начале?
У меня (нас миллионы)
Система отняла
Родину, родителей,
Родственников, родословную,
Дом и семью, детство,
Национальность, родные языки,
Дату и место рождения,
Место жительства,
Здоровье, будущее,
Ещё неродившегося
Загнали в тюрьму,
После рождения – в лагерь,
А потом на всю жизнь
Сослали в Сибирь.
И вот выясняется, что нас
Никто не репрессировал, –
Я, например, просто сын
Своих расстрелянных родителей,
Да и это ещё должен доказать.
Конечно, в России все,
Включая палачей, –
Жертвы и пострадавшие.
И всё-таки...
Справка
Мама...
Я получил справку из Магадана:
«Причина смерти – расстрел».
И ты перестала приходить ко мне
Во сне.
Перед этим многие годы
Я часто видел тебя.
Сначала улыбающуюся, молодую.
Потом задумчивую, средних лет.
Позже стареющую, мудрую.
Наконец, добрую старушку.
А теперь ты умерла
Вместе со справкой...
И старше меня никого
В нашем роду нет.
Дед...
Срок
Очень хотел бы считать,
Что у меня случайно,
По недоразумению
Самый длительный срок
Внесудебного наказания,
Начало которому –
В утробе матери,
А конец придёт
Только с моей смертью, –
Мне, ещё не родившемуся,
Определили пожизненную
Тюрьму и ссылку...
К сожалению, моя судьба ординарна.
Таких людей – миллионы.
Одни сами об этом не знают,
Другие знать не хотят,
А третьи – значительное меньшинство –
Стараются рассказать об этом
Всему белому свету,
Но их не слышит никто.
Такое возможно в стране,
Где утрачена нравственность
И права человека – ничто.
Американцы, случается,
Определяют подсудимому
За его преступления
Срок тюремного заключения
В 300 и более лет.
Только оттянул ли у них кто-нибудь
5-6-7 десятков, как мы,
Без следствия, суда
И вынесения приговора?
Богатство России
Прирастает Сибирью.
Уроки географии
Учительница географии, ботаники,
Зоологии, химии и
сталинской конституции
В Бирюсинской школе во время войны
Александра Ивановна Дрыгина
Удивлялась моей способности
в пятом классе
Моментально находить на карте
Любой город, пролив или вулкан.
А ещё я знал, где что растёт
И что где добывают,
Но указать источник знаний не мог.
Только пенсионером, познакомившись
С вашими «делами» в КГБ,
Открыл, что моя биография –
Это сплошная география.
Прежде всего – тюрьмы:
Курская, Воронежская, Бутырская
(В самой столице нашей Родины –
Москве!) –
Там ты сберегла меня в себе,
Мама.
Наконец Верхнеуральский изолятор –
Моя малая родина.
Затем этапы, ссылки и лагеря:
Уральск, Петропавловск, Тобольск,
Снова тюрьма – Омская, Транссиб,
Владивостокская пересылка,
Японское и Охотское моря
Через пролив Лаперуза,
Бухта Нагаева, Колымский тракт,
Эльген, Верхний Ат-Урях –
ОЛП имени Берзина,
Расстрельный лагерь Серпантинка.
Детприёмники и детдома:
Магадан, Владивосток, Иркутск,
Тулун, туберкулёзный Барлук,
Квиток на гулаговском БАМе
И на несколько лет Бирюса.
Какие звонкие названия!
Детский ум легко усваивает
новый материал.
Аттестат зрелости по географии
Я заработал до поступления в школу...
Миллионы соотечественников
Прошли свои уроки географии
в ГУЛАГе.
Могилы их безымянны...