Вадим
Смоляк

Адам

С той поры, как Бог со́здал Еву в упрёк Лилит,

У Адама дёргает слева и бок болит.

В кипарисовых рощах бродит он, обнажён,

И по-тихому ропщет, вроде, на выбор жён:

«Командир! Без обид, чего там… – бубнит смеясь,

– В гости к Еве заходит чёрт, он на вид змея-с,

Подарили Вы море, горы и в небе бра,

И фемину, что мне покорна, взамен ребра,

Но скажу я Вам, Боже, рожу свою воздев,

Мне гораздо дороже общество юных стерв,

Эту страсть не отбили розги, псалмы и бром.

Возвращайте, как было, Чёрт с ним, с моим ребром».

* * *

В лавчонку разных мелочей

Над пропастью во ржи

Заходит ёж незнамо чей

И просит паранджи.

Хозяин лавки поражён,

Стоит, разинув рот,

А ёж ему со списком жён

Бумажку подаёт.

«Я снял размеры с их пижам, –

Рассказывает ёж,

–Но, может статься, ты ежам

Товар не продаёшь?»

Мотает лавочник башкой:

«Я вовсе не ханжа!

Но не могу понять, на кой

Ежихе паранджа?»

Вздыхает ёж: «Я стар уже,

Мне около семи,

И должен быть настороже

В кругу большой семьи.

Не спрятать жён от глаз чужих,

Не запереть на ключ.

Уж я-то знаю, жизнь прожив,

Как мир к ежам колюч!»

* * *

В тёмную чащу поздней порой приду,

Буду метаться в ужасе мелкой рысью.

Всё потому, что тот, кто сидит в пруду,

Не отвечает, как ты ему ни лыбься.

Много не надо, лишь головы кивок,

Пусть подмигнет, приветливо дёрнет веком…

Тот, кто сидит в пруду – человеку волк,

Хоть номинально числится человеком.

Так и мотаю, точно отсидку, страх,

Видя засаду в каждом лесном движенье,

Но из всего, что чудится мне в кустах,

Нет ничего ужаснее отраженья.

Жизнь – это как мелодия, но без нот.

Может быть в ритме марша, а может – вальса.

Ночью мне снилось, будто бы я енот.

Я выходил на берег и улыбался.

* * *

Вот девчонка Дороти, та же Элли.

Как её желали и как жалели!

По дороге жёлтого кирпича

Шла она к волшебнику, трепеща.

Подойти потрогать её нельзя, но

Если ты летучая обезьяна,

Налетай и тискай, тащи в обоз.

Обезьяна – важная птица в Оз.

Заходила к Урфину выпить джуса.

Кто такой, откуда, какого жуза?

Притулился с филином у перил.

Как пилил он лихо, ох, как пилил!

Во дворе валялись сандал и ясень.

Собирал солдата он из балясин.

Генерал командовал, строг и ал.

Как строгал он грамотно, как строгал!

Говорил Страшила ей: «Между нами,

Лучше жить со вшивыми жевунами,

Чем искать загадочный изумруд.

Всё равно когда-нибудь все умрут.

Наша жизнь – орлянка, бура да сека.

Продадим Железного Дровосека.

Льва заморим голодом – бох за нас.

Пропадай он пропадом, твой Канзас!»

Растворилась родина, как Бастинда.

Элли, та же Дороти, как не стыдно

Замочить за детские башмачки?

Так у нас не делают девачки.

* * *

Когда бы не был мил я небу

И веселился на потребу

По мановению вельмож

И был везде без мыла вхож,

То, раболепие питая,

Сверкал бы в перьях из Китая

И, на лету серсо ловя,

Свистал бы пуще соловья.

Но мил я небу. И поныне

Хлебаю зелье из полыни.

Душа, как чистая скрижаль,

Чужда продажности.

А жаль.

* * *

На АЗС в неоновых лучах

Заходит гость, высок и худощав,

И, подойдя к залапанной витрине,

Он говорит сидящим при свечах

Двум продавщицам – Анне и Марине:

– Я Пастернак. Какой у вас дубак!

Налейте мне скорее полный бак.

Я должен срочно ехать восвояси.

Искусства нет, кругом один кабак.

Я обречён, как ронин Кобаяси.

Чем дальше в лес, тем всё мерзее здесь.

Здесь никогда никто не даст нам днесь,

Но за пустяк замучают счетами.

Там у колонки серый «Мерседес»…

– Вы Пастернак?

А мы вас не читали.

– О, череда фатальных неудач!

Ну, как же так? Февраль, чернила, плач

У каждой дуры с котиками в ленте!

Я заплачу, скажите мне, how much,

И полный бак, пожалуйста, налейте!

В ответ он слышит вежливый отказ.

– Бензина нет, но можем брызнуть газ, –

Сказала Анна, пухнущая с пива.

– Вглядись, Марина, в профиль и анфас.

Ведь он наивно косит под Шекспира.

В небесный бак вливается рассвет.

Бряцает цепь, скрипит велосипед,

Переживая бремя человека.

По облакам взбирается Поэт

В безбрежный рай Серебряного века.

* * *

По бульвару трамваи бегут, звеня,

До конечной и снова в обратный путь.

У меня ещё утром была семья.

Настоящая женщина – ноги, грудь.

Я мотался на службу всегда к восьми.

Возвращался средь ночи едва живой.

Ради женщины той я бы лёг костьми,

Потому что любил и считал женой.

Ничего в ней такого – совсем не мисс

Ни вселенной, ни города, ни села.

Отчего-то я каждый её каприз

Исполнял, чтобы только она цвела.

А сегодня остыл мой порыв к труду.

Разорвало на службе трубу – потоп.

Я решил, что пораньше домой уйду,

А работу доделать смогу потом.

По бульвару трамваи – второй, седьмой.

И тринадцатый тоже бы подошел.

От него чуть подольше идти домой,

Но по солнцу не холодно. Хорошо.

На рекламной растяжке – Бали, Пхукет.

Заработаю денег – туда махнём.

У старушки горбатой купил букет,

А вина не решился, что толку в нём?

Поднимаюсь по лестнице. Сломан лифт.

На четвертом выносит ведро майор –

Пачку «Кента», бутылку «Шато Лафит».

Присмотрелся получше – ведро моё.

По бульвару трамваи бегут, звеня,

До конечной и снова в обратный путь.

У меня ещё утром была семья.

Настоящая женщина – ноги, грудь…

* * *

Поначалу цель не казалась трудной –

На просторах клетчатого листа

Притаился маленький однотрубный

В неизвестной бухте. Одной из ста.

Я считал, что стоит расставить мины,

Прочесать фарватер от «А» до «Ка»,

Чтоб увидеть, как проплывает мимо

Однотрубный труп моего врага.

Задымилась палуба у эсминца,

И красавец крейсер пошел на дно.

Им давным-давно ничего не снится,

Да и мне не спится давным-давно.

Я утюжу волны прямой наводкой,

Корабли сжигаю, как письма жгут,

А последний, будто подводной лодкой

От беды залёг на бумажный грунт.

Мы с тобой на поле морского боя.

Мы бурлим, как два судовых котла,

Щеголять пытаемся, хвост трубою,

И спалить стараемся всё дотла.

Но когда судьба к нам бывает грубой

До морганья век, до дрожанья губ,

Выплывает маленький однотрубный,

Уцелевший в море сожжённых труб.

* * *

Сколь ни плыви из варяг в пресловутые греки,

Всюду кусачие раки, глубокие реки.

По берегам буераки, а в них бандерлоги,

И берега не сказал бы, что очень пологи.

Сциллы везде поджидают и с ними харибды.

Что же не молишься богу? Похоже, охрип ты.

Слёзы текут по щекам и смыкаются веки –

Так человек из варяг превращается в греки.

Если тебе по пути не изменит отвага,

Ты одолеешь дорогу, как доктор Живаго.

От перепада погоды немного сопливый

Выйдешь на берег и сладко уснёшь под оливой.

В прошлое канут морские твои передряги –

Раки кусачие, сциллы, харибды, варяги.

А на рассвете наивны, как чуки и геки,

В танце сиртаки появятся чудные греки.

Ешь ананасы и рябчиков кушай от пуза,

Звукам бузуки внимай за бутылочкой узо,

Лето пройдёт и, подобно побитой дворняге,

Снова из грек поплетёшься обратно в варяги.

Твари

Жили-были у Вари

твари

носатая сопливая

рогатая бодливая

большеротая голодная

колченогая негодная

страшненькая странная

старшенькая старая

то ли прилетели из космоса

то ли из потустороннего мира

Варя расчёсывала им волосы

одевала кормила

хоть малообеспеченна

пела песни вечером

«Ах вы твари-тваречки

я куплю вам маечки

полетите твари

на воздушном шаре

облетите землю всю

от москвы и до хонсю

и сю

да вернетесю…»

на первое мая

да на восьмое марта

Варя всем тварям

дарила по подарку

носатой платочки

рогатой цепочки

большеротой косточки

колченогой тросточки

страшненькой по бусинке

старшенькой подгузники

всё-то сказки-вымыслы

вот и твари выросли

аксакал-ворожей

отыскал им мужей

носатой курильщика

рогатой точильщика

большеротой пекаря

колченогой лекаря

страшненькой слепца

старшенькой скопца

раскатились твари

от твери до бари

осталась Варвара

одна у самовара

а в начале месяца

твари вдруг как взбесятся

будто на пожаре

и мужей сожрали

носатая копчёного

рогатая толчёного

большеротая целиком проглотила

колченогая костылём подкатила

страшненькая с сыром и луком

старшенькая с сыном и внуком

гони Варя печаль

беги тварей встречай!

Жили-были у Зои

зомби…

* * *

У менеджера среднего звена

Рассыпалось, монетами звеня,

Совсем ещё новёхонькое сердце.

«Возможно, это всё из-за вина.

Возможно, это всё из-за меня, –

Заметила супруга управленца.

– Не слушайте досужих небылиц,

Мы жили очень скромно для физлиц,

Подсчитывалась каждая копейка.

Пока одни воцапили из Ницц,

Я чатилась на форумах больниц,

И тут уже попробуй не запей-ка!»

Что ждёт её, бедняжку, впереди?

Знакомство с интересными людьми

И ложе пожилого коммерсанта,

И сладкое томление в груди,

Когда ей в спину шепчет: «Приходи!»

Охранник, так похожий на Ассанте?

А менеджер в хароновой ладье

Плывёт по человеческой воде

В чертоги управленческого ада.

Он скоро пропадёт незнамо где.

Скажи ему последнее «Адье!»

Пока пред ним ни в чём не виновата.

* * *

у розы

к которой никто не липнет

из-за острых как спицы углов

был карл

по фамилии

либкнехт

у никулина – вицин и моргунов

у карацупы

была собака

всего за тарелку супа

из лошадиных останков

солёных и вяленых

у остапа

был воробьянинов

у бубновой дамы –

пиковый валет

у конфорки – спичка

у вилки – розетка

а у меня лично

никого нет

с кем я мог бы пойти в разведку

* * *

Что изменится в мире, когда запоют соловьи,

Зацветёт бузина и вернется из Киева дядька?

Если завязи нет, то прогорклую зависть сорви

И со мной на дорогу у старой калитки присядь-ка.

Я горазд зимовать, я умею быть тёплым внутри,

А весна для меня – это радость на грани припадка.

Сердца тающий лед, будто слёзы, с порога утри

И скажи пару слов на прощанье, скорей, для порядка.

Реку времени мне не осилить ни вплавь и ни вброд.

Я барахтаюсь в ней недобитым врагами Чапаем.

Я был сложен с тобой, как надёжный моральный урод,

А теперь нищебродом из суммы надежд вычитаем.

Вечно юная птица, родная моя травести,

Ты настолько ясна, чтобы вовсе презреть непогоду.

Неспособный летать и ползти я, рождённый грести,

Буду плыть по волнам, ненадолго ныряя под воду.

* * *

Зима. Страдаю в монохроме.
Симптомы выдуманной хвори:
полночный вор,
слепой таксист,
внезапно вспыхнувшая штора,
шуруповёрт в руках у вора
и бой часов,
и ветра свист.

Забытый другом и врагами,
мечусь в бессоннице на грани
исчезновения.
В окне,
как удивительные стразы,
ночные звёзды автострады
летят, подмигивая мне.

* * *

Еловый спас – эстетика зимы,
Продолговатый плод некруглой даты.
Подтаял наст, где сеттер Казимир
С утра рисует жёлтые квадраты.

Кругом рябит, но всё не в свой черёд.
На чашах век ресницы, будто гири,
И тот, чей бинт, зовёт того, чей йод,
Чтоб уничтожить след от харакири.

Не просыпайся, если не резон,
Не оставляй реальности ни шанса
Ворваться в твой вращающийся сон,
В его спираль хрустальную вмешаться,

Покуда вновь отравленная явь
Не проберётся в дебри квазимира,
И не очнётся пьяный Голиаф
С разбитым лбом в картине Казимира.

* * *

Когда жена уедет с Якиным
В машине студии «Мосфильм»,
Я стану пить вино со всякими
И называть её Эсфирь.

Я полюблю ночные бдения
И в непроглядной темноте
Начну ловить руками тени я
И жечь на газовой плите.

Прощу испорченные чоботы,
Забуду наглое враньё,
Заменят шорохи и шёпоты
Мне голос ласковый её.

Минуя прелести и хитрости
Соседки снизу Розы К.,
Я буду ждать, как божьей милости,
Междугороднего звонка.

Когда жена, собрав котомочку,
Уедет с Якиным на юг,
Я покурю на кухне в форточку,
Накину лямочку на крюк,

Смастырю кожаную пе́тельку,
Размер сверяя с головой…
Я опровергну арифметику
И разделю себя на ноль.

* * *

продать ружьё не видя проку в нём
купить верёвку и кусочек мыльца
сбежать с дождём в ближайший водоём
как говорят у висельников смыться
на витраже жанпольвинилхлорид
едва заметен даже при наклоне
один джордано дважды не горит
и потому он курит на балконе
где вечер стелет серый шевиот
луна блестит как яблоко раздора
он ей шепнёт
она ему шепнёт
у них немало тем для разговора

* * *

Если бы вдруг не весна и не март,
И не хрустально блестящие лужи,
Так и жила бы, слепа и нема:
Кофе с утра, на обед и на ужин.

Долгая, словно сиеста кота,
Ночь при мерцающем бра монитора,
Где никому не известно когда
Призрачна радость, а горе притворно.

Связано время узлами зимы,
Крепок рукав на смирительной робе.
Мысли замедлены, заземлены
И переварены в зимней утробе.

Так бы тянулось: ни дня, ни числа.
Разве бывают в безвременье числа?
Если бы вдруг не случилась весна,
Если бы март невзначай не случился.

* * *

Для стареющих принцев весна – это месть, это стресс.
Это поиск сбежавших невест и уснувших принцесс.
Это скачки для сердца, для ног озорной спотыкач.
«На участке сиеста, – бурчит озабоченный врач.
– Театральные страсти уймите и спрячьте уже!
Ваше дело – в антракте грустить о висящем ружье».
Но ведомые принципом принцы седлают коней:
Не догнать чаровницу, так хоть погоняться за ней.

* * *

Они играли в ниточку.
Они курили в форточку.
Потом влюбились в Витечку,
Сидящего на корточках.
И поступили в техникум
Трамвайный и троллейбусный.
Они хотели в Мехико,
А ездили по Энгельса.

Вези, судьба рогатая,
Туда, где солнце ясное
И слёзы льют богатые,
Когда съедают кактусы,
На завтраки у Тиффани
По ямам и колдобинам
Искать любви с субтитрами
И в переводе Гоблина.

Они коммуникабельны
И свеженьки, и новеньки,
Как две сестрицы-капельки,
Пока не стёрли дворники.
А Витечка? Да ну его!
Не скурвится так сколется.
Влюбиться надо в Хулио,
У Пабло есть любовница.

Но проводами-рельсами
Дорога закольцована.
Ни шагу в неизвестное,
Ни миллиметра в сторону.
Общественными банями,
Рабочими столовками
Ползёт мечта трамвайная
Со всеми остановками

На танцы в клуб дорожников
Для тех, кому за молодость,
Искать лицо меж рожами,
Но как-то не устроилось.
Ночами было муторно
Считать сплошные прочерки.
От Павлика кондуктора
Досталось им по доченьке.

Шумит на кухне вытяжка,
Висит на стенке фоточка,
На ней пропавший Витечка
Сидит себе на корточках.
Маршруты перевязаны
Печалями и грёзами.
Одна сошла на Вязовой,
Другая на Берёзовой.

* * *

Так напряжён в ожидании каждого утра,
Будто краду медяки из кармана у бога.
Нежное нетто скрываю за кряжистым брутто,
Вижу, где круто, но еду туда, где полого.

Жадную совесть сменял на беззубую зависть.
Баста! Наелся до спазма, до дробной икоты.
Всласть по просторам натопался, строясь и старясь,
Код мирозданья деля за бабло на пинкоды.

Статус по Сеньке. Как в сказке, продукты по списку.
Счастье глядит на дорогу сквозь дыры в авоськах.
Грей свое место, лелей свою круглую миску,
Клоун в отставке, седая слоновая моська.

* * *

Из осколков стекла и обломков Лего
Мой коллега собрал колесо для бега.
Консультант по продаже магнитных бурь
Просто взял и однажды запрыгнул внутрь.

Говорили вахтёры в курилке, будто
Колесо – это скрытая форма бунта.
Самосудом грозили за самосад
И подспудно винили во всём Моссад.

Но беглец раскрутил колесо рысцою,
Напевая мотив «Огурцов» из Цоя,
А когда финансисты гасили свет,
Он устало насвистывал «Sweet» и «Slade».

Каждый день он выкладывался по полной.
Мы пытались накрыть сорванца попоной,
Волокли кока-колу и бизнес ланч,
От которых он ловко пускался вскачь.

Секретарши любили его за скорость,
Проходящие мимо, шептали: «Форест»,
Представляли, как кружится гол и бос,
Если льнул к ним за ужином потный босс.

Мой коллега достиг бы чего угодно:
Мог выигрывать в игры и бить рекорды,
Стать иконой здоровья, как доктор Берг –
Вот такой был у парня задорный бег!

Только жизнь, потоксичнее рыбы фугу,
Продолжала носить беглеца по кругу,
А цветное мельканье и тусклый блеск
Создавали иллюзию смены мест.

В результате естественного износа
Колесо укаталось, как все колёса.
И теперь за него ни гроша не дашь.
Это самая грустная из продаж.

* * *

Она пришла ко мне под градусом.
Уткнувшись взглядом в «Хуавей»,
Она сказала мне: «Возрадуйся!»
И я возрадовался ей.

Мы ели палтуса и сибаса,
Цедили терпкое вино,
И, как судьбе я ни противился,
Соединились с ней в одно.

Заполыхало пламя адово,
Зарделись дерзкие сердца.
Пылала алая помада на
Сковороде её лица.

О, пробужденье – тема вечная!
Холодной бледностью чела
Она была очеловечена,
Но хуавее, чем вчера.

* * *

Не уходи пока не вышел срок.
Пока не крыса выморочный кучер,
И микрочип в моргающей Суок
Ещё не скис, а чуточку заглючил.

Пока из рая строем без вещей
Нас не попёрли с песнями под горку,
Пока лишённый пенсии Кощей
В яйцо пашот сует свою иголку.

Пока волками хвастает пастух,
А полтора усталых землекопа
Впотьмах терзают заступами слух
И вдаль несётся вялая синкопа.

Пока досады бранные слова
Сидят в устах, одеты и обуты,
У нас есть час, а может быть, и два.
А, может, нет. Ни часа, ни минуты.

* * *

Время грешить прошло,
Каяться – не настало.
Чувствую хорошо,
Только немного странно.
Будто на этаже
Замер в застрявшем лифте,
Но не звоните в ЖЭК,
Кнопочек не давите.
Страшно и в тот же миг
Сладостно в равновесье.
Пляшет глухой жених
Танец слепой невесте.
Тросов задверный визг,
Скрежет стальной пружины.
Съездили вверх и вниз,
Вроде бы жизнь прожили.