* * *
а и б сидели на трубе...
предметы двигая в себе
переставляя, пыль сдувая
сидели молча на трубе
три буквы ждущие трамвая
а пыль ложилась под кровать
и вырастала до перины
три буквы едут воевать
седые плачут балерины
война войной как на войне
стрельба насквозь или гангрена
три буквы истину в вине
теряют но через колено
гремит колёсами трамвай
по облакам, стальной мокроте
три буквы едут воевать
клубится пыль на повороте.
* * *
сказано – сделано: будем мести по сусекам;
жить колобками – эх поле меня накати!
заколосись на стога перекошенным сеном,
не оставляя в живых никого на пути.
мор и война. и изба, уходя в небоскрёбы,
корни пускает для этого, зрит семена.
и высевает взрастая в окрепшие рёбра –
клетка грудная стучит и стучит письмена.
* * *
позабуду всё – на том и буду
буквы насыпаются в слова
развяжи верёвочка Иуду
чтобы не болела голова
платьев тополихи не снимают
чистые поскольку изнутри
ничего, смотрю, не понимаю
глядя на пустые фонари.
* * *
ртутным столбом давили,
и всё: почитай, труп.
с губ стрекозу ловили
и под стекло луп.
лучше во тьме мелом,
на глубину лип.
что же стоять в белом,
слушать грудной хлип?
хуже: во тьме лапать
доски и отгибать
гвозди. лежи, лапоть:
завтра тебе вставать.
* * *
во дни растений и кузнечиков
я возвращался в дом конечный
и был обычным человечком
но из пластмассы изувеченной
густою тенью прирастали
ветрами рвущиеся полосы
а где-то лес горел местами
я не имею права голоса
на дом на тень и на огонь:
они сказали мне – не тронь…
* * *
среди стекла природы дождевой
осколков и потёков боковых
ты по следам, намеренно живой,
впечатывался в проголодь травы
казалась рядом выставки картин
сетчатка корневая на руках
но это был обычный карантин
тем более когда издалека
тем более – не болевой захват
а просто для острастки до нуля
упасть но этим почерком чреват
какой-нибудь придурок у руля
стоит не тот кто кажется таким
ты посмотри в стекольное ушко:
забиты в дождь по шляпки мотыльки
а то что было – было и прошло.
* * *
не прихожу в себя
не ухожу без стука.
солнечный частокол
и солона трава.
а насекомых кукол –
сосками подсобя –
выкормил бы: халва –
рыхлая как монгол.
перелетая верх
теменем обнажиться
и сединою глаз
пересказать письмо.
через жену кружится
в опочивальне снег
а седина – бельмо
или под землю лаз.
вот и хрома сосна
вещны святые мощи
не выдаётся Бог
заживо на ура
или спросонья ночи
высыпется луна
перьями из пера
ангелом из-под ног.
* * *
гуртом и ртом сквозит печаль
скользит как лунный ацетон.
от леонида ильича
отходит тетраграмматон.
а мне четыре, и ещё
орехов грецких скорлупа.
а он в ячейку помещён
и был поставлен на попа.
я истязаю пластилин –
леплю больного старика.
мне для вареньевых малин
температуру жмёт рука
на лбу.
кремлёвская звезда
глядит в закрытое окно.
гремят костями поезда.
трясётся шторное сукно.
Стансы холода
мёрзнут зимние веранды
все сирени на коленях
ведь не верится не снится
а мерещится в углу
щерят доски злые щели
шепчут сквозняки и минус –
цельсионную подушку
поголовную тюрьму
–
псы цепные отсыпные
вахты порознь и вместо
во дворе легла телега
завалился огород
плодородием небесным
аксиомами земными
между тропами забора
подберёзовых пород
–
что-то птицы не стучатся
с крыш не сыпется кустарник
никакого оберега
хоть выкалывай глаза
мёрзнут зимние куранты
плачут скорбные сирены
из печи выходит ворон
но не узнанный пока.
Хронометраж
кино кривозеркалья
закручено в цветы
подробные в расцвете.
поскольку декабря
не убыло в паркете
по линиям руки
затягивая воду
крадутся пауки.
в усталые пожатья
разжатая земля.
торопитесь к обеду
как люди-ледоходы.
а с четверга на среду
из сумерек стола
возносятся опилки
и выдохи стекла.
* * *
лаборатория Торы
сеет разумное доброе встречное
всё пересыпано этим
белым шипящим и сильным
будка с кланяющимся шлагбаумом
разговаривает голосом диспетчера
*
собака ползёт по тропинке
скулит и плачет
я тоже плачу и ползу навстречу
вытираю ей слёзы, целую и глажу
и понимаю: я тоже собака
а это мой ребёнок-инвалид
и сам я тоже инвалид
с камнями слёз по карманам
*
мы ползём к железной дороге
чтобы нас переехали
и тогда нас станет четверо:
двое здоровых и двое больных
больные умрут – отмучаются
а здоровые будут жить дальше
и хорошо
*
а пока поезд сворачивает на другую ветку,
падает с дерева от ветра –
покачиваются ранетки от снегирей
снегири – кровяные фонтанчики
собранные в детские кулачки
маме дают поклевать еды
чтобы было не холодно
*
а папа выходит из-за шлагбаума
стряхивает и застёгивает
переворачивает страницу
всматриваясь в Бардо Тхёдол
молчит рыбой безответною
и в зеркале с поволокой
не отражается.
* * *
вот атомные люди в новизне
зимы на остановках догорают
маршрутки их в рентгеновской весне
и в кадрах километров замотают
случайные выходят из дверей
и Роспечать их ласково встречает
как могут встретить маты матерей
но им никто в ответ не отвечает
а вот мои решённые следы
с плевками и бычками по соседству
в себе несу убитые сады
и волны подступающего сердца
не видно новогодней кожуры
и полный рот зубов универмага
лишь снеговые чёрные жиры
обочин и порватая бумага.
* * *
1.
орлы над полем делают курлы
а в профиль всё из греческого теста:
до середины было интересно
потом ещё сильнее. сяду в кресло
осеннее из дарственной золы.
2.
не занимая ангельских речей
с бумагой перемешанных случайно
я вынимаю души из печей
снимаю насты снежные с плечей
не легче но теплей необычайно.
3.
когда бы знать какая светотень
достанет кольт из долгого кармана
я вовремя бы выскочил с экрана
во время криминальных новостей
из головы Вадима Балабана.
4.
но жизнь порежут кадрами. из линз
плывут глаза водой на процедуры.
над полем реют бройлерные куры
я вкалывал – чтоб от температуры
или на хлеб. но кадры порвались.
© Вадим Балабан, 2011–2021.
© 45-я параллель, 2021.