Ульяна
Валерьевна

Александрит

Он ничего не говорит. 

И глаз его александрит 

меняет цвет: от бирюзы

до красной меди.

И вот когда он смотрит так,

ей кажется она – пятак,

на рельсе ледяном лежит,

и поезд едет,

стучат колеса: бух, бух, бух...

Она не ропщет на судьбу.

Вот только пасмурно с утра,

и низко птахи.

Ей верится: ещё не всё,

и человек ее спасёт,

и сбережёт, себе забрав

в карман рубахи,

где сердце близко так стучит,

звенят монетки и ключи.

Ей быть теперь одной из них –

блестящей, плоской.

И, ничего не говоря,

он гладит тонкие края,

а пальцы пахнут givenchy

и тёплым воском.

Возможно по этой причине

Возможно по этой причине 

врачи не лечат родных и близких.

Читать стихи своему мужчине –

определенные риски.

Тут сколько ни прячься в аллюзиях,

аллегориях и метафорах,

всё равно перед ним ты – голая,

и работы – поле непаханое.

И вот  он хватается за голову, 

твоё сердце уходит в икры,

и дыхание загнанное, 

ты никак не привыкнешь

к тому, как быстро запотевает стакан,

в который наливается ледяной сок.

А твой мужчина смотрит, словно издалека,

как бы спрашивая: «Это всё?»

Детективная история

Здравствуйте, я – Ева, живу на Пресне. Со мной – кот и дракон. Они любят мёд с молоком, я - двойной эспрессо. Когда я остаюсь дома, находит такая лень, что хожу голой целый день, пью кофе, по телу – истома. Можно сесть на пол, сутулясь, или качаться на стуле, прислушиваясь к сытому драконьему урчанию.

Но по совпадению /совершенно случайному/

тадам!

Приходит Адам,

приносит «Агдам»

и на закуску «Маасдам».

Говорит: «Прикройся, Петрова! Расселась коровой, всегда и везде говоришь о еде, придумываешь животных, а настоящее – вон тут. Смотри сюда, и сюда, вот сюда! – кроссы родной «adidas» изгадил блохастый»...

Да. Господин судья,

Убила Адама я.

В портвейн добавила яд.

Кот убежал, а змея и не было, говорят.

Для настроения

Настроение, словно тебе целых шесть, 

крутишь попой у зеркала в маминых «лабутенах» 

не знаешь этого слова, но уверена – счастье есть, 

солнечными лучами пляшет на стенах, 

звенит тонкими браслетами на плече, 

свистит дырочкой в огромном мяче! 

Или папа купил тебе молочный коктейль,

оставляющий белые усы над губой, 

сладкую вату, которой пропах апрель, 

и шарик, стремящийся вверх, голубой! 

Ты знаешь - можешь взлететь вместе с ним, но дома – кот.

Хотя, любопытно, что делают шарики высоко-высоко.

Калыханка о кошке

Расскажу тебе про кошку,

что мурчлива, мягколапа

и на солнечных обоях

оставляет след когтей.

Залезай под плед – он тёплый

и глаза не слепит лампа,

молоко под толстой пенкой

истомилось на плите.

Злейший враг у кошки – Туча,

Туча – так зовут овчарку,

что живёт в огромной будке

у соседа во дворе,

где жена соседа Светка

изучает мантры-чакры,

а их сын Серёга рыжий

очень громко ставит рэп.

Так про что же я? – Про кошку.

Лучший друг у кошки – Кеша,

Кеша – это Иннокентий,

очень важный попугай.

Угощает кошку сливой:

«Кеша умный и красивый!».

У него местами перья

и всего одна нога.

А вернее будет лапа,

говорили, Кешин папа

на пиратской шхуне плавал

в Сомали и в Уругвай,

пил он ром из личной плошки.

Да, о кошке, я о кошке ...

Глазки закрывай, хороший,

Тихо-тихо засыпай!

Колдунчики

... Это вовсе не одиночество –

у тебя есть не только плюшевый заяц,

которого ты называешь по отчеству,

боишься, что он слишком много знает,

следит, не забыли ли полить столетник

и герань в запертой комнате бабушки,

чтобы ты не лазила в шкаф, не копалась в столе,

не трогала коллекцию бабочек.

Есть ещё тот, кто точно расколдует,

когда ты расставила руки, играя в колдунчики,

запасает для тебя шишки туи,

чтобы стрелять из пластмассовой дудочки

в водомерок с носа дедовой лодки,

а вместо ужина вместе кормить чаек 

последним куском утренней шарлотки.

Одиночество – когда ты только зайца и замечаешь.

По тридцать

Она записалась в зал 

и качает пресc,

подход при мысли о нём –

по тридцать.

У неё появился азарт 

и живой интерес:

когда на животе проявятся кубики.

И вообще она могла бы стать автором постоянной рубрики

«Как лечить расставания вискарём

и не спиться» –

раз! –

и даже вести мастер-класс , –

два! /по тридцать/

Она научилась молиться –

шепчет: «Пожалуйста, пусть у него случилась любовь,

а не больница!» –

три! /по тридцать/

А ещё она, пожалуй, боится,

что он вернётся – всё повторится, –

четыре!

пять! –

дыхание перехватывает, сводит поясницу,

и опять, –

шесть!..

«Господи, если Ты есть,

дай нам силы все это вынести!» –

и она увеличивает нагрузку до пятидесяти.

Про Алёну

У Алёны – дом у болот, цветик аленький да кот.

Пригорюнилась на завалинке всё ждет:

Пусть не принца, но надёжного (чтоб «ни-ни»),

А встречаются художники одни.

Сарафан у Алёны шёлковый да в пол.

Замечталась и жизнь прощёлкала – ушёл

Тот, кто рядом был, да одной лишь ей угождал –

У Алёны – старость с кошками и нужда.

Что пошло не так?..Ведь могла родить, для себя хотя б

Не Ерошка бог и помог б, поди, подняла б дитя

Ну, а так сидит, облетел цветок, затянуло гать,

Саван-сарафан. Не найдут её – некому искать.

про поэзию

Интересуется, что останется после меня-поэта?

Ей отвечают: «Ну зачем об этом?

У тебя – дети талантливые,

глаза красивые, 

на запястьях браслеты,

ногти раскрашены лаками,

а как поёт дочка!

Дались тебе эти буковки, строчки

и критики!

Да в белых тапках ты их видела!

А у детей –

яркий мир без прикрас и затей,

одежда удобная, обеды полезные.

Тыжемать! Далась тебе эта поэзия!»

Она смиряется. Главное – семья.

Засыпает. Ей снятся зёрна граната,

которые, если хорошенько размять

или на просвет, – цвета заката;

ветер-гаврош, пританцовывающий на улице,

и кругом всё рифмуется.

Три топора

Бритвы, сказать точнее, бритвенные станки –

Три топора в стакане (сына, отца и мужа).

Женщина шепчет в небо: «Господи, не покинь!»

Хочет увидеть Сену и ананас на ужин.

Женщина врёт подругам: «Я не люблю мужчин.

С ними одни расходы, с ними одни проблемы».

Сделав отцу уколы, варит густые щи,

Жарит картошку с мясом. Мужу звонила Лена.

Женщина выпьет чаю. Чай, как назло, горчит.

Кто-то курил. На кухне пахнет палёным сеном.

Папе бы в санаторий, как говорят врачи.

Сын завалил историю. Кто же такая Лена?

Женщина шепчет снова: «Господи, не оставь».

Бог забирает Лену, бритвы и прочий стафф.

Хурма и кеды

Сейчас бы свёл меня с ума

вопрос из девичьей анкеты.

В ответах: «лучший фрукт – хурма,

прикид – джинса, а обувь – кеды».

Читай, листай, бросай в огонь,

гадай на сложенном листочке,

ты не изменишь ни-че-го.

С инициала и до точки

плетётся парками сюжет.

Фарш никогда не станет стейком.

Пускай не прокрутить уже

вальсок на школьной дискотеке

и небо цвета королька

в глазах друзей не отражается,

но вот тебе моя рука.

Держи, держи её, пожалуйста.

это так просто

Это так скучно, просто 

писать про звонких и острых,

с жилкой на шее, 

с бокалом вина, с губами рубинами,

им слово, что украшение,

ты про обычную расскажи, чтобы до слёз пробило!

Про соседку в маршрутке,

ей завтра на сутки,

у неё под глазами круги чёрные,

шапка в узелках и в катышках,

она в трубку рассказывает увлечённо так,

что вчера стала бабушкой,

ей, кажется, тридцать с хвостищем,

она принца всё ещё ищет,

внука нянчить собирается,

просит остановить у забора. 

Вот как бы так прочувствовать разницу,

а то всё философии, красивости да любови.

Яблочное

сидела тонкая она 

плечами в шали

над ней кружилась тишина

вот-вот  ужалит

хотелось яблок и вина 

но больше яблок

жужжала в уши  тишина

а я бы я бы

смогла на этот раз шагнуть

за  край понтона

или закуски взять к вину 

да-да  антоновок

он приходил внушал вину

острее жала

и сокрушался что вино 

подорожало

* * *

Ты варишь кофе с имбирём –
Благословенны неизбежность
И осознанье – все умрём,
Останется лишь гуща в джезве,
И мы – в рисунках и стихах,
Расшаренный посмертный сборник...
Но вечны – пробки на Соборной
И этот, самый липкий, страх.
А я безмолвия боюсь
И лести глянцевых красавиц;
Что опоздаю к февралю
Покинуть Малоярославец,
И там осяду навсегда
(На берегу замёрзшей Лужи)
Неблагодарной и ненужной,
Как самиздат
И лебеда.

Перемены

и вроде бы горшочек не варил
и третий рим дождями был затоплен
распутная как эмма бовари
распутывала блюзы дженис джоплин

он целовал мизинцы на ногах
цитировал меня и полозкову
и таяли подлунные снега
под скрип матраса странно и раскованно

я заполняла синий молескин
от титула до шёлковой закладки
где в рифму умещалось не покинь
где жизнь казалась ласковой и сладкой

и верилось двоим что смерти нет
а если есть то может быть достойной
кипели мы и тени на стене
горчили губы хвойною настойкой

пожалуйста ещё!..

и с хрипотцой
наяривала блюзы крошка дженис
ей подпевал бессмертный виктор цой
на перемены в общем не надеясь

Горькое

Выцвело небо, высохло и горчит,
Как поцелуи.
Серые без причин
Спорят со штормом чайки и катера.
Белые ночи – сумрачная пора.
Снова пишу тебе, что, замкнувшись, круг
Сжался до бездны в некую точку ру.
Мы научились правильно вспоминать:
«Запись не найдена» – этим-то и ценна.
Тахикардия невских полынных волн
Не позволяет выйти сухими вон.
Врут, с...финксы, врут, даже когда молчат.
Мне твой пиджак как-то велик в плечах.
Лютики вянут.
Скоро начнёт темнеть.
Мёртв Мариенгоф.
Мы ещё вроде нет.

Примерочная

Примерим быт как ветхий палантин
Став пылью отражением в виниле
И в чём бы нас потом ни обвинили
Смолчим и обойдёмся без прости

Примерим смерть как жёлтый макинтош
Всем велика а нам пойдёт такая
В подсказки мирозданья не вникаем
Брак циников кабален для святош

Примерим жизнь и ну её любовь
Не купишь хеппиэнда на Удельной
И что лицом к лицу не разглядели
Расскажет внукам мёртвый Мариенгоф

смотрим в потолок

казалось бы исправить можно всё
пока мы живы и бумага терпит
свиданий тайных шок и нервный трепет
как раньше не вставляет не трясёт
и попадает мяч под колесо
но это колесо
велосипеда

а мы лежим и смотрим в потолок
перевернувшись с животов на спины
разглядываем люстру и лепнину
и муху никуда не уволок
паук
ворчат часы всё ок всё ок
да ок

на ум приходит старый анекдот
тяжёлым хрусталём сверкает люстра
и ты сжимаешь пальцы мне до хруста
представь а если люстра упадёт
мы два цыплёнка табака на блюде
о как же хрупки и нелепы люди
особенно
без линз и без трусов
как неудобно перед доном педро

ожидание мёда

пятистопный коньяк отдает аспирином с клопами
выдыхаем февраль и не ищем от брака добра
абажур в перепелках и тусклая лампочка в бра
нам бы в отпуск где можно тюленить с кампари под пальмой
во дворе снеговик на ковре выцветают медведи
будто кобра скольжу на ветру распушив капюшон
неуклюжий троллейбус к чужой остановке подъедет
и не нас отвезет в тридесятое «всё хорошо»
не хандри не хандрю это точно оргазм а не астма
ожидание мёда по-прежнему слаще халвы
переходим на Вы замерев между белым и красным
и никто ничего не забыл не заныл не завыл
так слагается жизнь и шифруются в строчки недели
то мороз то капель молоточки стучатся в виски
умножаем себя друг на друга и больше не делим
слишком часто наивны отчаянно редко близки

В моей весне

У вас на Маяковской гололёд,
И выложен на красном плиткой профиль.
У нас Башмет Стравинского даёт,
И спорят Берлиоз и Мефистофель.
У вас на Беговой свежа лыжня,
У нас – высотки, ставки, дамы в туфельках.
И на Ходынском поле без меня
Собаки ищут клады или трюфели.
На Достоевской мрачно и у вас.
И в пирожковых пышки дорожают.
На Молодежной – самый вкусный квас.
И Парк Победы глубже, чем Страстная.
Два города: не взбалтывать, смешать.
Над Чкаловской кружат бакланы-лодыри.
В моей Москве живёт твоя душа.
И огари оранжевы до одури.

Улун

Женщина злится на снег, потому что летит он,
Портит ей вид и лишает её аппетита.
Ну для чего он, такой неуместный в апреле?
Это кино мы уже в январе посмотрели.
Хочется вишен пьянящих и трелей стрижиных,
Чтобы спонтанно, раскованно, не по режиму,
Глупо, тепло, босоного, нелепо, подлунно...
Женщина верит, что снег прекратится к полудню,
В пряном улуне всенепременно растает.
Вместе со снегом злость растворится пустая.

Пуэр

Нас в правильную логику не втиснуть.
Настаиваешь? Приведу пример:
Заваривать в кофейнике пуэр
Лишь потому, что в чайнике – нарциссы.
И в воскресенье утром вместо сна
Идти смотреть на ивовые почки,
Где иволги по-своему лопочут.
Речь жёлтых птиц беспечна и ясна.
Весна вкусна. Весной трава нова.
Лимонницы летают. Снег растаял.
И пахнут свежим чаем из Китая
В кофейнике нарциссы
И слова.

Ройбуш

Вот и случилась... Солнце – хоть загорай.
Снег ноздреватый дышит, не спит ручей.
Ты говоришь: «Солнышко, чем не рай?»
Лаймы синичьи вторят: «Чем-чем, чем-чем».
Ройбушем пахнут ветки, стволы осин
тянутся к небу в утренних потягушках.
Так любопытно всё. «Ну, спро-си, спро-си», –
Щебетом подстрекают меня пичужки.
Нас накрывает трепетностью апрель.
Гомоном птичьим полнится лес и мир.
Если ты мне не веришь? Пора, поверь
или прими, просто, – «При-ми, при-ми».

Перелёты в Канзас

Он ей писал, что ад и есть Канзас,
что все в него вернутся после смерти,
и тысячи озёр в её глазах
однжды станут первозданным смерчем.

А девочка в нелепых башмаках
смотрела на лимонную брусчатку,
Тотошке наливала молока
и в смыслах исправляла опечатки.

Переставляла буквы «АД» на «ДА»,
и чудеса случались в самом деле.
Живущим в изумрудных городах
так не хватает смелости и Элли.

Брось меня

Брось меня
майкой на стул в детском саду.
Спи-отдыхай – выпущен из угла, прощён.
Я простая не сложенная вещь,
Сама не уйду.
Я свисаю со стула, испачканная борщом.
А потом,
когда закончится тихий час,
Ты оденешься, скажешь: «Моя, моя».
Будешь во мне.
Я – как твоя часть.
На нашей общей груди,
гляди,
нарисован маяк.

А после...
ты
меня
перерастёшь.
Маяк погаснет.
Если будет дождь,
мной вытрешь пол
там,
где ты наследил,
когда входил.

Осенняя весна

Когда у нас осенняя весна,
Тревожность остаётся в мрачных снах,
В хвосте кота, следящего за птицей
Сквозь стёкла облюбованной квартиры,
В «Что? Где? Когда?» при счёте пять-четыре.
И самый сложный выбор – выбор пиццы:
«Я помню, чтоб без лука и грибов».

Забота – это точно про любовь.

Надеемся на счастье без утрат,
Расслабленные, нежные с утра,
В глазах блестят сокровища сорочьи.
Мы вновь проснулись на одной подушке!
И в комнате так солнечно недушно.
Уютный запах глаженой сорочки
В кофейности мечтательного дня

Придумай повод обнимать меня.

В вечерний чай добавить розмарин.
Целуя, ничего не говори.
Всё пустяки: долги, затор на Трёшке,
Нечаянно возникшая неловкость.
А если вдруг споткнусь – держи под локоть.
Стоят по росту куколки-матрёшки,
Заплакана от радости свеча.

Быть вместе – это главное сейчас.

Котики бесспорно

А мы такие на серьёзных щах
Калории считаем в овощах,
А по ночам заказываем пиццу.
Хрипит нам Лебединский про года,
Которые бегут. И ночь седа.
И звёздным небом порознь не напиться.
Когда мешаем сны и алкоголь,
Наш Босх внутри – иного рода боль,
И пофигизм не равен эскапизму,
Где никакие власти не в чести.
Не выплеснуть, а значит, донести
И рассмотреть сквозь радужную призму.
Эй, менестрель рифмованных полей,
Ты не наглей – всем поровну налей,
Хорош болтать и разводить топорно!
Захлопнутся девятые врата.
Согреют мир любовь и красота.
И котики...
И котики бесспорно.

Под зонтиком оттенка авокадо

День укрывает сфинкса от дождя
Под зонтиком оттенка авокадо,
Танцуя, стёртых пяток не щадя,
Под радугой от Стрелки и до МКАДа.
Ночь врёт в лицо, что сажа не бела,
А раньше вот была бела, но бог с ней.
Всем страждущим воздастся по делам,
Сомнения страшней чудовищ Босха.
В глазах, что неба кисти Грабаря,
Расплёсканы чужие ожиданья.
Тревоги и без нас отговорят,
Метелями спеша за поездами.
Москву-реку неровный скроет лёд,
С Невы потянет корюшкой и хвоей,
И лучшее для всех произойдёт.
Молитвенное.
Мирное.
Живое.