Все стихи Сергея Грущанского
В батумском кафе
Кувшин вина – и винограда гроздь,
шашлык, салат. А в близком отдалении
колотит в теплоход морская злость.
И солнца нет, как в первый день Творения.
Сезон дождей, – размыва древних глин,
кочевья птиц среди болота пляжного.
Красавец город смыл весёлый грим
и загрустил – для всех, но не для каждого.
Ведь есть кувшин, кивающий в бокал,
есть виноград, как жизнь полупрозрачный.
И в тюбетейке набок аксакал
выспрашивает: «Что такое злачный?»
Глухой узбек недавно заселён
в пансионат «Нико Бараташвили».
Он здесь впервые пальму видит, клён,
а дождь воспринимает как идиллию.
На месяц он забыл плато Устюрт,
где бил мотыгой в солончак безвременья.
Глядит в кувшин… И ягодка меж губ,
и письмена годов на потном темени.
Ветер
Когда сквозняк перебирает
бумаги в доме – жди плохих вестей.
(Народная примета).
Что-то, наверно, случится,
с кем – я пока не пойму.
Флюгер зашёлся на спице.
Ветер… На крыше. В дому.
Словно дыхание чьё-то
вырвалось к свету. И вот
нагло невидимый Кто-то
мой отворяет блокнот.
С хрустом листочки мелькают –
сводка имён… адреса...
Форточку я запираю
и закрываю глаза.
Кто-то шагает по крыше.
Кто-то колотит в окно.
Делаю вид, что не слышу.
Думаю: «Мне – всё равно...».
Ворон
Кто-то вкрадчиво стучится
со двора в моё окно.
Подошёл – а это птица,
ворон в чёрном кимоно.
Смотрит на меня учтиво,
званым гостем хочет быть.
Весь такой красноречивый,
да не может говорить...
Из детства
Масло на хлеб – и во двор.
Там по траве на коленках
ёрзает с утренних пор
вечно голодная Ленка.
«Будешь?». Потупит глаза:
«Что я, не видела хлеба».
Всё же берёт... И слеза
катится капелькой неба.
Кушает молча. Спешит.
Грязная… Дома нет мыла.
Мамка её – алкашит,
папку на шахте убило.
Только о том не спроси!
Враз, и навек осерчает...
«На-ко!» – даёт откусить.
Вроде бы как угощает.
Каменные бабы
Пыль до небес, – такой настал черёд.
Сужалось в щёлку трепетное око...
Великой степью двигался народ
вслед за стадами – в смутное Далёко.
Под чей сапог ложились ковыли –
изгоев ли? захватчиков ли? Бог весть…
Волной к волне кочевники прошли,
ещё в прологе оборвали повесть.
Но, затоптав прощальные огни,
мир идолов из дымчатого камня
на взгорочках оставили они –
в бескрайности языческого храма.
Давно уже иссякли родники
в колдобинах от древней колесницы.
А идолы – безвременно крепки.
Под ними степь... Над ними – только птицы.
Ночь хороша молчанием Луны.
Глагол эпох точней в изломах камня.
Так чаще стой на кромке тишины,
откуда шаг – до искорки познанья.
И хоть живёт в столетиях навет
о том, что истину рождают в споре –
ей по душе угрюмый кабинет
и полусвет в глуши лабораторий.
А диспуты коллег по ремеслу?
А голос большинства, как суть закона?
Утихнет всё... И чутко прорастут
в молчании посеянные зёрна.
Ноябрь
И снова зима… Необъятная стынь
уныло молчит в перелесках.
Пустынно в природе… И мысли пусты
от глупого снежного блеска.
От холода Время замедлило ход.
Не теплятся вовсе желанья.
И бледен, как вечный покой, небосвод –
потухший экран мирозданья.
Есть память... В ней сочные вижу цвета –
малиновый, жёлтый, зелёный.
В реале – серебряный траур куста
и лиственниц ватные кроны.
Создатель пошёл на отчётливый брак…
Цепочка следов анонимных
маняще ведёт в заметённый овраг
и – только. Живого не видно.
И сам я, вдали от весенних сует
покинувший ленту дороги,
шагаю по снегу – и тянется след.
А в сердце – кристаллик тревоги...
Подумалось
Пока Искусство бережёт секреты,
пока закон таланта вне игры –
с верёвкой не взойдут на табуреты
чеканщики, поэты, гончары.
Не дай нам Бог дожить до идеала
и суть его на формулы разбить!
И музыки бы новой не звучало,
и живописцы бросили б творить…
Поединок
Дантес дорогой столбовой
катил к весёлому Парижу.
Он думал, Пушкин – не живой,
а Пушкин благодатно выжил.
Сильна у Ганнибалов кровь!
Милейший Даль – отменный доктор.
Поэт не бредит. Он здоров
и для себя решает что-то.
«Мне выпал путь», – глаза в глаза –
шепнул жене в потёмках залы.
«Гони же!», – кучеру сказал.
«Без отдыха на постоялых!»
И в Польше – упредив метель –
остановил коней Дантеса.
Перчатка брошена... Дуэль!
Мрачнеет Геккерен-повеса.
Хлопок… От пороха дымок.
Поют псалом вороньи глотки...
Садится Пушкин в свой возок
и выпивает рюмку водки.
«Теперь – домой! Наташа ждёт».
А кучер на небо кивает:
«Ох, чую, барин, заметёт!»
И заметает… Заметает…
Предание
Человек захотел половодья.
...И отжала небесная мгла
мокроту на лесные угодья,
на хибары глухого села.
«Пус-че! Пус-че!» – ликуя гундосил
в перестуках дождя имярек.
Собирались безумные лоси
у слияния взмученных рек.
«Пус-че! Пус-че!» – и с древних погостов
по течению плыли кресты.
Замогильно чернели откосы
и в плоты превращались мосты.
Утонул человек тот нездешний.
...Старики со слезой говорят:
«Половодья хотел он, сердешный.
Половодья – в снегах января».
Приметы главного
Кто ищет ландыш посреди зимы…
Кто пьёт вино от Ветхого Завета…
У нищего, на донышке сумы,
теряет блеск фальшивая монета.
И горек мёд, отжатый впопыхах.
И сладок яд в пилюлях наркомана.
И Арлекин, с ухмылкой на губах,
тайком плюёт на сцену балагана.
Философ пишет: «Горя вовсе нет!
Мы за него печали принимаем».
Гадалка шепчет в сторону комет:
«Ужели близко третья… мировая?»
Тень летописца – Данте со спины,
а хроники божественно трагичны.
Покойников уводят от стены
Московского Кремля на суд публичный…
Холмы таят глубокий сон руды.
Леса пичуг выпуливают в небо.
Но главное... Вот – к домику следы
и запах выпекаемого хлеба.
Там...
В краю, где балом правит шут,
в любви к потомкам разуверясь –
там папоротники цветут,
в Луну тычинками нацелясь.
Там в колокольне – часовой,
чтоб звать на Пасху не пристало.
Там прокурор – само собой –
начальником лесоповала.
Там бойко пляшут и поют
в часы кладбищенских застолий.
Там с боем каждый сноп берут
у неприкаянного поля.
И там, в шинелишке до пят,
фантом из «Манифеста» бродит.
Но он ни в чём не виноват,
как флаг на танковом заводе.