Все стихи Саша Ирбе
А бабушка все пела
Был жаркий день… А бабушка всё пела,
на дольний мир раскинув два крыла.
Она впервые пела, как хотела.
Она впервые пела, как могла.
Шумела дочь: «С ума сошла старуха!
И голос-то совсем уже не тот!
Вчера божилась, что не слышит ухо!
Сегодня, вон: расселась и поёт!»
И муж ворчал: «Ну, дескать, ты распелась!?
Здоровье, что ли, мать, побереги!»
А самому ему сказать хотелось:
«Хоть отмерли у бабы две ноги,
а как поёт!.. И хороша, как прежде!»
И, покурить пристроясь у крыльца,
он замечал и красоту, и нежность
её тоской изрытого лица.
Она же пела всё сильней, всё проще.
И, точно бусы, звуки из груди
выстраивались в те леса и рощи,
которые остались позади.
В саду – кусты заслушались клубники,
плетень, обнявший яблоню слегка.
И солнечные блики, блики, блики
всё больше заполняли облака.
_____
Закат алел... А бабушка всё пела...
Дочь мылась в бане... Муж готовил щи...
А песенка, как ласточка, летела,
светилась, точно пламя от свечи.
Теперь в саду один остался – мальчик,
песочный замок строивший впотьмах.
Он смутным был смятением охвачен,
он растворялся в звуках и в мечтах.
То шёл в огонь, плечо подставив другу,
а то корабль пиратский штурмовал,
то в цирке мчал на лошади по кругу,
то на ракете к звёздам улетал.
_____
Закат погас… А бабушка всё пела...
Ещё поёт!.. Уже прошли года!..
Поёт легко, свободно, неумело,
через озера, горы, города.
И двор затих... И яблони не стало.
И баня накренилась на плетень.
Но бабушка петь в небе не устала.
Одна поёт над миром – целый день.
И, прислонившись к старенькой калитке
и вспоминая замок из песка,
бросаю милой бабушке улыбки,
через века бросаю, в облака.
_____
Теперь скажу немного про искусство:
я выучила бабушкин урок –
искусство там, где наполняют чувства
параболу тобой рождённых строк
уже не для похвал и не для славы
(и не в ферзях спортивный интерес).
Оно не бередит – а лечит раны
и оттого касается небес.
Москва – Петербург, ноябрь 2019
* * *
В кипении чайника, в самом непраздничном быте
есть капелька праздника, если два любящих рядом.
Есть мир из чудес... И леса, и моря для открытий,
когда согревают друг друга два любящих взглядом.
Есть солнце под крышей, что в мир их без устали светит.
Есть радость и слезы, восторги, надежды, печали.
И сладко, когда за окном начинается вечер,
а ветер в душе замолчал и пребудет едва ли.
За окнами – холод... Но холод сердец не пугает,
когда добротой наполняются мысли и взгляды.
Вселенная дома нас лечит и оберегает!
Мне кажется даже, что прочих вселенных не надо.
Приеду домой – и уже забываю про горы,
чужие моря... И такое во мне ощущение,
как будто бы там, за стеною, и горе и годы,
а здесь – ничего, только вечная мера прощенья.
А чайник кипит!.. И, как Ноев ковчег, проплывает
над миром наш дом, наша комната, окна и двери…
Я знаю: у многих на свете такое бывает!..
Увы, не у многих!.. Но мне в это хочется верить!
* * *
Говорят, если в чудо не верить,
не случается чудо совсем,
но стучится в закрытые двери
ветер чуждый чудны́х перемен.
Всё, что было страданьем и болью,
зарастает, как розами сад,
озарённый твоею любовью.
В нём уже не шумит листопад
среди ягод рябины притухшей.
И не кажется страшным уже
мир,
в котором мне сделалось лучше
на твоём и моём вираже.
2015
* * *
Двенадцать – мне... Ему?.. Уже тринадцать,
но нам казалось: оба старше мы, –
а я ещё училась целоваться
на сочных дольках яблок и хурмы.
Его лица и имени не вспомню,
но помню гордость, что во мне цвела,
когда по людным улицам и тёмным
я с первым в жизни кавалером шла.
А он – смущался, хоть высок был ростом.
Носил очки... Был, кажется, худым
и, кажется, что мне казался взрослым,
а был, как я, безбожно молодым.
2021
* * *
Дом… Ночь… Вокруг такая тишина
баюкает и счастьем согревает,
что странно думать, что идёт война,
что где-то там война ещё бывает.
А кажется, что не наступит боль,
что даже смерть наш дом проскочит мимо.
Великая любви досталась роль:
нам только с нею жизнь необходима.
А если б у любви и тишины
хватило сил, чтоб дом наполнить каждый,
тогда бы в мире не было войны
и даже б смерть закончилась однажды.
2019
* * *
Как выглядит счастье?.. Я думаю, выглядит так:
смотреть на зарю, когда солнце горит нестерпимо,
и маленький мальчик – весёлый и светлый чудак
бежит по росе благодатного, южного Крыма.
А море шумит, спотыкаясь о выступы скал,
и тихо вокруг, потому что щебечет природа.
А после – спешить в суету, в кутерьму, на вокзал,
чтоб ждать в городах наступления Нового года.
Как вступит зима в свой широкий и белый разбег,
как втянут дела (так, что будет и некуда деться),
я к берегу Крыма тогда прибегу на ночлег –
пускай лишь во сне – но чтоб солнцем наполнилось сердце.
Я руки омою в прохладной и плотной воде.
Волшебный Форос и в кругу заточенная Ялта
таинственных гор – они будут мне сниться везде,
из суетных дней в моей памяти время и чартер.
И, встретив рассвет и набравши в охапку лучей,
я утром проснусь – и зима эта будет счастливой!
И в памяти каждой найдётся хоть пара ключей,
что делают жизнь ощущением счастья красивой!
Когда она случается – любовь…
Промозглый день... Остатки жидких щей...
И в парке предобщаговском, ручейном
жгут фонари остатками свечей
и счастьем заблудившимся, ничейным.
А мы, схватившись за руки, вдвоём,
ручьёв и фонарей не замечая,
восторг любви, как воздух, горлом пьём,
всю бренность дней на щепки разметая.
Когда она случается – любовь
высокая, почти что неземная,
не думаешь... Она – и плоть и кровь.
Не даром так рифмуется... Иная
при ней и суть, и форма бытия,
иные облака, иные лица,
а мир не разобщен на «ты» и «я»;
им только вместе можно насладиться
и каждый час судьбы благодарить.
...Но это в прошлом! ...Тени – точно замки...
Деревья обрамляли счастья нить –
дорожку в парке… Не гудки – шарманки,
не голоса – а песенки неслись!
О, как неслась!.. О, как бурлила жизнь!..
И мы вдвоём, врываясь в царство света –
общага, лифт коричневого цвета, –
неслись, как небожители земли,
на наш этаж в зелёной краске – пятый.
Каскады звёзд мерцали нам вдали,
а город спал, как чёрный пес лохматый,
что задремал в ночи у наших ног.
В сближенье губ мы обретали крылья,
в пространстве, где влюбленных любит Бог.
А разлучить их?!. Вся земля бессильна!
…Но это в прошлом!.. Стали фонари
всего лишь в скудном парке фонарями.
И больше в наших жизнях нет любви,
чтоб волшебство и мир творила с нами.
Но мы – запомнив выси бытия –
в их мягкий свет до времени летаем.
И где есть ты – там вечно буду я!
Не знает мир – но мы об этом знаем!
2019
Матушка
Мне долго прослужил её совет:
«Не в том секрет, чтоб приближаться к свету,
а в том, чтобы в себе увидеть свет,
его хранить и с ним идти по свету».
Двор монастырский... Лестница-дуга
в прохладу келий... На душе – усталость.
Мне – восемнадцать... В сердце – духота.
А я тогда и вправду задыхалась.
По небу – мерный звон колоколов,
а по земле – тропинки, клумбы, грядки.
Хотелось, чтобы приняли без слов
и чтобы приютили без оглядки.
Сбежать хотелось от понятья «жить»,
как будто вечность простоять на пирсе
над морем тем, которое кружит,
уносит в бездны и бросает в выси.
Пускай другие плещутся, плывут,
ждут кораблей, с пучиной жизни спорят,
смеются, плачут, ссорятся, поют
и по ночам любимых беспокоят.
Пускай они!.. Но тут она вошла.
– Ты, дочь, ко мне?
– Хочу у вас остаться!
– Ты верующей сколько лет была?
Молчу... Потом приходится признаться.
– Сюда не жить приходят – отдыхать!
Но для мирских наш отдых необычен!
На службы в пять приходится вставать!
Взгляни на двор!.. Он тоже не вторичен!
Ты грядки полешь?.. Я опять молчу.
– Переночуй!.. А там... – домой с рассветом.
Всё, что дано нам в жизни, по плечу;
ты вспоминай, пожалуйста, об этом.
И в том и суть, чтоб в мире сеять свет.
И в том и путь, чтоб через все тревоги,
через десятки самых разных лет,
и не по общей – по своей дороге!..
_____
Двор монастырский... Звон колоколов...
Сиянье белых стен над Вяткой сонной.
Ах, матушка, я б заглянула вновь,
но даже имя не сумею вспомнить.
Ах, матушка, я помню твой совет,
но сил для бури жизни не осталось.
Спокоен стал и холоден мой свет,
и всё сильней душевная усталость.
Нет... Я сбежать от жизни не хочу,
в ней многое, о чем приятно вспомнить,
но многие, о коих я молчу,
давно ушли из этих дней и комнат.
И – ты прости – не радостен уход.
Я помню, что по силам и даётся,
но каждый новый, каждый светлый год,
в нём кто-то не спешит, а остаётся.
И как дать силы, сколько нужно рук,
чтоб те, кого люблю, в кого я верю,
не замыкали этой жизни круг,
а снова в жизнь распахивали двери?!
Москва, декабрь 2019
* * *
Мне хочется с тобой поговорить.
(И не беда, что не сложилось счастья!)
А сердце, вспомнив, всё ещё болит,
вернее даже – рушится на части.
Прижавшись к чуть забытому плечу,
смотреть в окно, в глазах искать ответа…
Ты пишешь мне – а я в ответ молчу!
Но знал бы ты, как мне не просто это!
Ты пишешь мне, а я тебе в ответ
лишь о делах... (Душевное увечье!..)
Ты пишешь мне и зажигаешь свет
в моей душе в простой и тусклый вечер.
2018
Москве
Это я – голытьба татарская
без тебя – не сказать – жива.
Не петрова столица – царская,
с мягко-женским звучит – «Москва».
Возвращаюсь в тебя нагадано,
как с ключами в свой отчий дом.
И стоят фонари оградами
на Садовом и на Тверском.
Ты – страна, что дана не каждому
и не каждый тебя поймёт;
точно в землю домишки всажены,
в жёлтых ризах, наперечёт.
Кремль-чудило пурпурной кручею,
точно яблочный взбит пирог.
Если Бог бы задумал лучшее,
он бы лучше создать не смог.
Эх, Москва – пестрота татарская
и церковен славянских ряд,
а душа у тебя цыганская,
слишком гордая, говорят.
Не полюбишь – так планы начисто,
а полюбишь – так впрок, сполна.
Все препоны твои, дурачества
наблюдает в неон страна.
Мною парки твои исхожены,
но спешу к ним, как в первый раз.
И стихи про тебя все сложены,
а я снова пишу сейчас.
Потому что душа излечится
от бульваров твоих и стен,
потому что ты тоже женщина,
что не раз угождала в плен.
То царёвой была, то ханскою,
то боярской, а то чумной.
Эх, ты доля моя цыганская
на широкой меже земной!
На сеновале
И эти дни волшебные бывали
под блеянье козы, на сеновале,
под мерный стук внизу идущих ног.
А мы в такие бездны уплывали,
где нет ни коз, ни ног и ни дорог.
О, эти дальней юности ласканья!
И дедушка (пускай и знал о нас)
не нарушал цветенья, целованья
и первой страсти, вольностей прекрас,
пока бродили запахи, как тени,
и руки, ноги путались в траве,
и он шептал: «Ещё разок… последний!..
Лишь поцелуй!..» И омут в голове!
___
И дедушка под вечер улыбался,
и даже щёки рдели у него,
и думаю, что в мыслях возвращался
в тот сладкий час волненья своего,
когда ему семнадцать, может, было,
быть может, двадцать – но не в этом суть,
и девушка красивая всходила
на сеновал с ним тоже отдохнуть.
И точно так коза в хлеву шумела,
и запахи дурманили весну
его любви… И только с телом тело
над миром нарушали тишину.
2021
* * *
Нас с тобой не спасёт одиночество
и чужая любовь не спасёт.
Ты живешь теперь, как тебе хочется,
а вернее, как жизнь понесёт.
Ничего не кляня и не празднуя,
пьёшь с усмешкой задумчивый день.
А дороги у нас теперь разные,
и от прошлой осталась лишь тень.
И хранит нас с тобой одиночество
на своих утомлённых руках,
но, пройдя все земные пророчества,
мы с тобою живём в облаках.
И не важно: что здесь с нами станется
и чему здесь не велено быть.
Сердце с сердцем вовек не расстанется,
если память не в силах забыть.
2007
* * *
Не расставанье и не встреча –
а удивленье и покой.
Какой простой и странный вечер!
Уже когда-то был такой.
Какое лёгкое молчанье
и разговоры ни о чём!
Меня тобою примечанье:
рукой касание… плечом…
Мое тобою удивленье!
C десяток рук чужих и глаз
вокруг устроили круженье –
сближенье нас.
Какой простой и странный вечер!
Уже когда-то был такой.
Единственно – мне стало легче
с тобой сродниться,
как с тоской.
Теперь чудес не замечаю.
Зачем мне в мире чудеса?!
Ты не смотри, что я скучаю,
что я – не та.
Что от твоей невольной власти
теперь стремглав не полечу.
Я знаю: в ней не будет счастья!
Я не хочу.
Какой простой и странный вечер.
Уже когда-то был такой.
Твоя рука мне давит плечи,
как шар земной!
2013
* * *
Он позвонит!.. И скудный быт кляня,
про все забыв и сдав ребёнка маме,
косыми каблучочками звеня,
его встречать поедет на вокзале,
прихорошится, сколько хватит сил,
и даже о болезненном не спросит:
зачем ее он нынче навестил
и где его теперь по свету носит.
Уснёт в кроватке позабытый сын
(его родной, но он о нем ни слова).
С ней проведя всего лишь день один,
зайдёт в вагон и в ночь уедет снова.
И в позабытом городе большом,
оставшись жить воспоминаньем встречи,
она притихнет за своим окном.
_______________________________
А за окном опять начнётся вечер.
Плач Ярославны?!. Но какой тут плач?!
Мечты-мечты... В тени домов старинных
её ребёнок вскоре бросит мяч
и побежит среди проспектов длинных
за тем мячом, как за судьбой своей
(о чем не нужно – он молчит, не знает).
А кто уехал – он теперь ничей
и долгих встреч, как прежде, избегает.
Она его заранее простит...
Заранее ни просьб, ни обвинений.
О всем, что больно – с болью промолчит.
Но грянет час, и вновь откроет двери
своей души, как только он войдёт,
хоть десять лет промчись, а хоть бы двадцать.
А чем жива?!. Да кто её поймёт!
Как может так спокойно улыбаться?!.
Увы, живёт такая не одна,
готовая любить без промедленья,
и чашу пить без устали, сполна,
не требуя ни слов, ни сожаленья.
И что важней: так много на Руси –
в России нашей этих славных женщин,
готовых все, что ведомо, простить,
и, только этим злобу приуменьшив,
растить детей и тайный крест нести,
к отмщению богов не призывая,
способных мир терпением спасти,
и потому Любовь – она живая.
Первые снега
В ту зиму счастье было невозможно.
Но счастье шло из каждого угла.
Оно казалось с каждым вздохом схожим.
И я в ту зиму счастлива была.
Последний класс до дыр избытой школы,
а за окном снега.. снега… снега...
Мой первый принц – высокий и весёлый –
меня манил в чужие берега.
Пожатья рук – как чудно и как сладко!.. –
и слаще, может, тысячи ночей.
Он был моим капризом и загадкой.
И важно, что не занят был, ничей!
Снега, снега... До дома без оглядки,
нет, мы не шли – летели и неслись.
В снежки играли и играли в прятки.
О, как неслась, о, как спешила жизнь!..
Зима промчалась!.. Счастья стало меньше!..
Принц стал серьёзен!.. Близился итог!
В далёкий город собирая вещи,
просила: «Ты черкни… хоть пару строк!»
Не написал... А я, как прежде, помню:
блеск фонарей.. снега... снега... снега...
Мир белым был – а стал сегодня тёмным.
Снега ушли в чужие берега.
Навек простясь с моей любовью первой,
я до сих пор скучаю и грущу,
что тех снегов – больших, душистых, спелых –
я никогда теперь не отыщу.
Но чистота в душе моей осталась
тех самых первых, трепетных снегов.
Я вижу снег – а ощущаю шалость
и дальний свет манящих берегов.
И хорошо, что так легко и верно,
но чуда не свершилось, не срослось,
что той любви – большой, красивой, первой –
нам после запятнать не довелось.
И хорошо, что все идёт, как надо;
далёк и ярок наших жизней путь.
Пускай в мечтах, но все-таки я рада
из этих дней в ту зиму заглянуть.
Москва, март 2019
Под символом детства
Холодные прутья кровати,
промозглые стены
и возгласы Кати
о том, как отец умирал,
о том, как себе не простил
её маме измены
и целую ночь,
обернувшись в подушку,
орал.
Горжусь своим детством.
Оно не такое, как надо.
Оно интернатское,
с привкусом горя и хлеба,
а Катя была
тем нежданным, большим листопадом,
что вдруг появился
над майским проваренным небом.
Не помню лица –
её голос отчётливо помню,
как папу звала,
задыхаясь от грусти и боли.
Как мама брела
к её папе по улице темной.
Потом – как в больничном
в крик маму звала коридоре.
Ромео с Джульеттой?!.
Здесь пафоса жизни не надо.
Он умер от рака,
и год не проживши с другою.
А мама её
своё горе наполнила ядом,
оставив ему
все бесценное, все дорогое
под именем Катя.
Мы с Катей почти не дружили.
Лишь только за завтраком,
в косы друг другу вплетая
ажурные ленты,
о счастье в любви говорили,
о всем же больном,
недосказанном
чаще молчали.
Не знаю, куда
и исчезла та самая Катя.
Уехала к лету,
а после уже не вернулась.
Но долго висело в шкафу
её тёмное платье;
в десятки других,
точно в тёплую шаль
обернулось.
А наш воспитатель –
высокая, статная баба,
встречая его среди прочих,
упорно твердила:
«Ещё месяцок подождём
нашу Катю хотя бы!
Дай Бог, что у ней всё слеглось,
все, как надобно, было».
__________
Ещё помню мышь,
что жила у нас прямо за стенкой.
Её не ловили, а даже, скорее, держали,
как хлеб ей несла из столовой
вихрастая Ленка,
как пойло для мыши
она разводила в пенале.
__________
И первый роман,
что случился у Ирки с Серёжкой,
не то, что отчётливо,
даже и с завистью помню.
Дедтомовец – он,
а она – голытьба, недотрожка,
встречались под вечер
под лестницей старой и темной.
__________
Ещё помню двор
и дрова, что когда-то рубили
заместо уроков,
как мёрзли на холоде руки.
И все же мы счастливы,
искренне счастливы были
под шёпот листвы
и под шорох воинственной вьюги.
__________
Прощай, моё детство
и дом с вечным привкусом каши,
с рядами железных кроватей,
столь с нарами схожих,
Столь многое было,
но все-таки не было краше
той дружбы, которая
в праздности вызреть не сможет.
Не знаю теперь,
где живут эти Катя, Иришка
и где обитает бунтарь
и новатор Серёжа…
И, если по жизни
нам встретиться даже не вышло,
но знаю, что нас наше детство
спасло и поможет
в миру удержаться,
не сдавшись печали и злобе,
и даже и падая,
даже и веру теряя,
остаться людьми,
для которых жестокость не в моде
и верность в любви – не пустяк,
а подобие рая.
Горжусь своим детством.
Оно не такое, как надо.
Не правда, что жизнь интернатская
губит – не лечит.
Я небу всегда лишь за то
благодарна и рада,
что все, что потом,
оно было и проще: и легче.
Но вот в чем беда:
сколько б жизнь мне потом ни дарила
волшебных друзей
(и дома были больше и краше),
но первых друзей
я сильнее люблю и любила.
И первый наш дом
с вечным привкусом горя и каши.
Сухаревка. Москва. Сентябрь 2017
Признание
Ты знаешь: я хочу с тобой дружить,
бродить ночами, ветки задевая.
Хочу тобой, как светом, дорожить,
как цветом нескончаемого мая.
Во избежанье и обид, и слёз
смотреть в глаза, как в самый первый вечер.
И верить в сказку детскую всерьёз,
что мир Любви – он и красив, и вечен.
Одна мечта, один беспечный взлёт –
и губы, воцарённые губами,
расскажут, как табун коней идёт
по пастбищу, как полон мотыльками
весенний воздух... Единенье рук
и тишины полночное звучанье.
Ты крепко спишь, мой самый нежный друг,
и воцарилось в комнате молчанье.
А мне теперь так хочется сказать,
но не словами, а движеньем, взглядом,
где есть любовь – там холода нельзя,
где счастье есть – там грубости не надо.
Когда ж вся ночь опустится на «нет»,
перешибая и мосты, и сроки,
пусть за меня расскажут эти строки,
что до тебя, за много-много лет,
моя душа не видела рассвет.
2016
Причал
Что вспомнить я могу о первом муже?!
Нет, он не умер... Просто мы другие!
Не стали ни удачливей, ни хуже.
И любят нас другие дорогие.
Пожалуй, вспоминаются свиданья
(луна над миром – чернота над бездной)
и первое любовное признанье,
неловкий поцелуй в подъезде тесном.
Катание в троллейбусе до дома,
кромсание семейного бюджета;
и булочка, как общая истома,
в неделю раз торчит в бюджете этом.
Обиды слов… отчаянье… пелёнки...
И вдруг надолго замолчала память.
Скучает дом с оставленным ребёнком.
Гремит вокзал... Перрон... На сердце – камень.
Закончен пир с обидными речами.
И, точно запоздавшая обновка,
последний кадр... Москва гремит ручьями...
А мы вдвоём сидим на остановке,
мороженое сочное жуём;
нам сладко оттого, что мы вдвоём.
А было то мороженое с болью,
с тревогой перемешано, с любовью;
и оттого мороженое это
я часто вспоминаю до сих пор.
Была весна и нас слепила светом,
почти безотлагательно – в упор.
Что вспомнить я могу о первом муже?!
Никто из нас любви не предавал.
Мы вышли в море жизни – вышли в стужу,
к нам был суров пустой его причал.
Любили так, как ветви любят ветер,
вода – песок... Мы верили в судьбу.
Беда лишь в том, что вырастают дети,
и на любовь теперь у них табу.
Но жизнь течёт своим привычным ходом.
И что скрывать?! Мы не в ладу с судьбой,
что по чужим вокзалам, теплоходам,
а все-таки ведёт нас за собой.
Но счастье в том, что вырастают дети.
И дай им Бог, чтоб легче был причал,
чтоб их не злой – а самый добрый ветер,
на жизнь с любовью первой обвенчал.
Москва – Петербург, апрель 2019
Старик и мальчик
Здесь скудное пространство для стихов.
Вокзал... Перрон... В Москву уносит поезд.
Среди метелей, рельсов и снегов
бредут вдвоём – мои душа и совесть –
старик и мальчик – мальчик и старик,
чуть шевеля замёрзшими губами.
И мальчик тихо к дедушке приник,
так, как всегда мечтал приникнуть к маме.
Уехал поезд… (Это не из книг!..)
Бредут, плечом друг друга подпирая,
старик и мальчик – мальчик и старик.
И белый снег, над станцией витая,
один запечатляет этот миг.
Промчатся годы – мальчик подрастёт
и дедушка сойдёт к себе в могилу.
И только та, что ехала, поймёт,
что не вернёт всего того, что было.
И будут вновь над станцией снега,
и поезда нестись по свету будут
через снега в Москву и на юга,
от скудных дней к свершениям и к чуду.
Старик и мальчик, мальчик и старик –
так беззащитны, так невозвратимы...
Сюжет из личной жизни – не из книг,
но мной они по-прежнему любимы.
Не в силах время сдвинуть человек:
и деда нет, и мальчик тот – мужчина,
но та картина, что приметил снег,
она во мне живёт неотвратимо.
Живёт – как куст… Пускает поздний цвет,
всю серость дней прошедших прикрывает.
Как часто то, чего в помине нет,
для нас потом всех памятней бывает.
Иерусалим, февраль 2019
* * *
Теперь хочу, чтоб ты был счастлив там,
где нет моих капризов и различий,
где, просыпаясь с женщиной обычной,
ты будешь растворяться по утрам
в себе и в деле, в детях и в жене,
в покупке холодильника и крана.
Хочу, чтоб больше не ходил ко мне
ни ночью поздней и ни утром рано.
Хочу тебя всей болью отпустить!
(И пусть потом вовек не позабуду).
Ещё тебя мне хочется простить
за то, что я той женщиной не буду,
что вылепить меня ты не сумел,
какой мечтал, какой всегда хотел.
Что мастер оказался мягче глины.
Но и расставшись, мы с тобой едины.
2015
Ты говорил
Ты долго говорил по телефону.
Ты говорил, когда тебе звонила,
потом, когда в квартиру заходила
в огромной шляпе и в пальто зелёном.
Ты возглашал о банках и о сайтах,
паденье цен, безмозглости рабочих,
о музыке, зажатой в килобайтах,
испорченной и в частности, и в общем.
Ты говорил – я чай попить успела,
накрасить губы и поправить чёлку.
Ты говорил – я на тебя смотрела
обиженно, отчаянно и колко.
Когда звонила этому, другому,
ты говорил, секунды не теряя,
и, дверь закрыв, по снегу голубому
ушла, в руках ключи перебирая.
Ты мне звонил, слал в эсэмэсках строчки,
я на твои звонки не отвечала.
Вот так легко и просто ставить точки
на том, что было дорого сначала.
Не понял ты… Да и поймёшь едва ли…
Зачем любить, когда любить устали,
когда в сердцах и в доме нет тепла?!
Густая ночь лежит на одеяле,
а за окном – зима
белым-бела.
2009
* * *
Что так сердце болит
и опять нереального хочет?!
Это прошлая жизнь,
где всему воплощеньем мечты.
...Как безумно темны
эти первые, чуждые ночи,
где на смену мечтам
заступает пора тишины.
Принимаю, как есть!..
(Очень многие жизнь принимали
без особенных схем:
– Всё, что свыше дано, береги!
Ты не в зоне войны!
Не живёшь каждый день на вокзале!
Раз ещё есть друзья,
две руки есть ещё,
две ноги.
Раз ещё есть любовь,
пусть по жизни она не такая,
как встречалась в мечтах,
но к тому все сшибающий быт.
…Я живу, каждый день
в себе прежнюю память ругая,
но порою не память,
а сердце во мне говорит.
Говорит эта девочка –
я же из первого класса.
Она смотрит в глаза мне –
мне стыдно в ответ посмотреть.
Знаю, это бывает,
к тому же случается часто:
все рождённое чахнет,
потом превращается в твердь.
Но я с девочкой той
не посмею отныне расстаться!..
И выходят мечты,
точно войско,
врываясь в мой быт.
И я снова учусь,
точно в детстве,
всему удивляться.
И учусь не смиренью,
а просто и верно
любить.
* * *
Я родом из детства, из тихих его городов
с наличием строек, бульваров промозглых и длинных,
с наличием скорых, спешащих сквозь ночь поездов,
с наличием серых развалин и зданий старинных,
сидящих на лавочках строгих и стройных старух,
голодных собак и детей, про игру позабывших,
где редко «люблю» произносится гордо и вслух,
где много уставших, где много себя опустивших
в спасительный омут безмолвной и пряной тоски.
Я родом из детства, в котором душа затерялась,
где дружеской важно ещё ощущенье руки.
...Но вместо тоски пробирается в сердце усталость.
И я – хоть давно по иным переулкам брожу
и часто в потоках огней уезжаю на скором –
немую усталость из тихого детства ношу
и эту усталость, я знаю, избуду не скоро.
Я родом из детства!.. И детство зачем-то светлей
всего, что светлей, что потом в моей жизни случалось.
Мне хочется в омут промозглых и пряных аллей,
где птица-душа под покровом ветвей затерялась.
Мне хочется в мир, где ещё поднимали глаза
в просторное небо, где звезды на крышах встречали,
где мимо неслись – но ещё не несли поезда,
где пели печаль – но ещё не встречали печали.