Сагидаш
Зулкарнаева

* * *

А кровь её – небесного состава,

И крылья есть, но только счастья нет.

Вчера она бежать за ним устала,

Пускай поспит, Ты не включай рассвет.

Вернуть его пытался дождь поддатый,

И даже лес пошёл наперерез...

Но он ушёл! Сломав замки и даты,

Наверно снова в ад к чертям полез.

Он там тусит под песни бедуина

И кличет ветер, стоя на краю,

И в коконе слепого кокаина

Он ловит кайф, зараза, мать твою...

И ей, представь? Вот этот демон нужен –

Больной, обросший, раненый – любой!

Когда луна клонируется в лужах,

Придёт он к ней, чтоб пить её любовь.

А завтра на ладонях мокрый ветер

Им принесёт апрельское тепло.

Я так хочу, чтоб ей на этом свете

Леталось... Слышишь?

Всем чертям назло!

* * *

Без тебя я уже не могу,

Привязалась, мой милый, к тебе я.

За тобой и в пургу побегу,

А одна, как ребёнок, робею.

Говорят, это всё не любовь,

Привыкают, мол, просто с годами.

Почему же ревную я вновь,

Если кто-то стоит между нами?

Много было на нашем веку,

Глупых ссор и обид со слезами.

Всё равно без тебя не могу –

Привязалась, как видно, с годами.

* * *

В моей деревне полный штиль,

Смотрю в окно – вся даль открыта:

Дорог степных седая пыль

Дождями частыми прибита.

Там на ладонях берегов

Река уснула до морозов,

Набрав в карманы «матюгов»,

Гусей гоняет дед-Спиноза.

На нитку улицы дома

Нанизаны неплотным рядом.

А вот идёт – сойти с ума! –

Соседка в новеньком наряде.

Достану чашки и суфле,

От тёплого окна отлипнув,

И, нарушая дефиле,

Модель села на чай окликну.

* * *

В соломе света день сияет ныне!

Теплее молока вода в реке.

Пастух, хмельной от зноя и полыни,

Как тучу, гонит стадо вдалеке.

Под вечер жар вдоль берега спадает,

Духмяно пахнут травы на лугах.

Как зев печи, закат огнём пылает.

Несут коровы небо на рогах.

* * *

Вот и май. Туманом нежным

Занавесило село.

Заневестилась черешня,

И в саду белым-бело!

На полях бороздки – цепью,

Трактора гудят вдали,

Пролетая по-над степью,

Ветер гладит ковыли.

И, набравшись первой влаги,

Распустился первоцвет.

И трава из-под коряги

Выбивается на свет.

* * *

Выпив ночь из синей чашки, жду, когда нальют рассвет.

Тень в смирительной рубашке мой обкрадывает след.

Обернувшись тёплым пледом, обойду притихший сад.

Пахнет горько бабье лето неизбежностью утрат.

Звёзды светят маяками. Может, в небо, за буйки,

Где цветные сны руками ловят божьи рыбаки?

И по лунам, как по рунам, выйти в космос напрямик

По дороге самой трудной, где полёт – последний миг.

Только в доме спит ребёнок. Захожу, скрипят полы.

Не скрипите: сон так тонок! В степь пойду, нарву полынь,

И травою горькой, дикой окурю себя и дом:

Блажь полёта, уходи-ка! Полечу потом, потом...

* * *

Держусь средь ритма суеты

На нитевидном пульсе снега.

Безумен город пустоты,

Холодных глаз, слепого бега.

Уеду в глушь, где топят печь,

Где дремлет Бог на старой крыше,

Где, все тревоги сбросив с плеч,

Я поднимаюсь к небу выше.

Где всюду призрачна канва

Сквозного, тонкого наитья.

В эфире неба – синева!

Зима, зима, снегопролитье… 

* * *

Михаилу Анищенко

Жизнь погасла спичкой на ветру

Скоротечно, нет обратно ходу.

Снова Миша тянется к ведру –

Некому носить Татьяне воду.

Некому заборы городить,

Некому строкой на лист пролиться,

Некому с утра хмельным ходить

В доме по поющей половице.

* * *

За треснутою чашей – пустота.

За пустотой – стихи на дне, а дальше

Не устают мне врать его уста...

А небо шепчет: досчитай до ста

И выходи на пятой ноте фальши.

Сошла на лёд, а под ногами рать

Кровавых листьев, дней – война ненастья.

Кончается, качаясь время... Встать!

В подернутую инеем тетрадь

Записывать – ноябрь, небо... счастье?

* * *

Засыплет осень боль моих потерь

Листвой беспечной – яркая округа.

Я знаю, Бог, стена для сильных – дверь,

А я сдаюсь, бороться – та же мука.

Зима придёт, запорошит тетрадь,

Слюду реки, следы осенних слизней.

А завтра, завтра... новые ветра,

А завтра – свет в другой наступит жизни.

Чтоб не горчил степной ночи чифирь,

Льдом подслащу и забелю метелью.

И так уж это важно ль, в самом деле,

Что ближе небо мне, чем бренный мир...

* * *

Клубок суеты бесконечен,

Мотай, не гляди в небеса.

И вот уж опущены плечи,

И смотрят с печалью глаза.

Уйти бы из жизненной гонки

Под ветра разбойного свист,

И стать невесомой и тонкой,

Как этот с прожилками лист…

* * *

Лес оделся в краски охры,

То и дело дождь идёт.

За окошком ветер мокрый,

Словно бес в ночи поёт.

И, нахохлившись уныло,

Спит ворона на ветле.

Сухолядою кобылой

Скачет осень по земле.

* * *

Московское время проточно проходит, минуя врата

Деревни, где темные ночи, но светлая в окнах вода.

Где скромно живет и обычно, не рушась на этих и тех,

Народец простой, горемычный, открытый душой к доброте.

Пусть бедно, зато неопасно – посеял, а завтра нашёл.

Вот так и становится ясно, кому на Руси хорошо.

И так хорошо, что аж плохо без тьмы самогонного дна,

А там за шкворчащей картохой совсем мужику не до сна.

А в целом тут мало соблазнов — живут в основном старики.

Жила здесь бабёнка отвязно, и та подалась от реки.

И нет здесь угрозы пернатым, и, может, ещё посему,

Раскинувши руки крылато, летает дурак по селу...

* * *

На местах начальники правят вкривь и вкось,

На дорогах «чайники» едут на авось.

Депутаты праздные вешают лапшу,

Молодёжь отвязная курит анашу.

Где борец за истины, за права людей,

Где идальго истовый, бравый лицедей,

Чью отвагу песнями славили певцы?

Дон Кихот на пенсии солит огурцы.

* * *

Неделю моросило беспрестанно,

Как будто дождь привязан был к земле.

Но, наконец, снежок пошёл на раны,

Забинтовал округу на заре.

Ни строчки на моей странице белой,

Который день сама с собой борюсь.

Качаю грусть в душевной колыбели

И выплеснуть на зимний лист боюсь.

* * *

Обессилев, разбилась оземь,

Что ж ты плачешь, душа, молчи.

Утону с головою в осень,

Пусть кричат надо мной грачи.

И, забыв о свободе, крыльях,

Заживу, как усердный крот.

Буду честно бороться с пылью,

И готовить варенье впрок.

Но однажды, в начале марта,

В час, когда оседает снег,

Подо мною земля, как карта,

Вдруг предстанет в тревожном сне.

Ощутив себя вновь крылатой,

Разучусь по земле ходить.

Прежде чем улететь, над хатой

Буду долго ещё кружить.

* * *

Перерезав пуповину

Бесконечности сует,

Вдаль, где рыжие овины,

Ускользну на склоне лет.

Запустив ведро и веник

В самый синий водоём,

Обернусь не птицей Феникс,

А пугливым воробьём.

Ты меня в руке согреешь,

Но под утро – лишь перо.

Несерьёзную жалеешь,

Мой задумчивый Пьеро?

Но когда, как чашка оземь,

Разобьюсь, пойдёт молва,

Ты скажи, мол, вышла в осень

И сгорела, как листва.

* * *

Повесился месяц на сучьях.

Светает. Сажусь за весло.

На том берегу в заколючье

Забытое дремлет село.

Дощатое тело деревни 

Свой век доживает мирской.

В дворах одичалых сирени

Отчаянно пахнут тоской.

Здесь время как будто бы сбилось,

И дом от затишья оглох.

И бабочка в моль превратилась

В плену паутинных углов.

Завял на завалинке ветер,

Не треснет в саду суховей,

И только в глуши о бессмертье

Поёт и поёт соловей...

* * *

Последний дождь отчаян –

По снегу мажет тушь.

От осени отчалив,

Нырну под снежный душ.

И по осколкам будней

Босой душой пройдусь,

Держась за солнца бубен,

Как Будды сын – индус.

Под Новый год остыну,

Впустив домой сквозняк,

И сразу с сердца схлынут

Тоска и депресняк.

Отмою душу в вёснах

И стану просто – я –

Наивной, несерьёзной,

Как юбка пёс-тра-я.

* * *

Прости меня, Небо, за то,

Что часто ропщу я стихами.

Укрывшись от солнца зонтом,

Линую окошко штрихами.

В загаженном дне бытия

Порой не живу – прозябаю.

И лживых словес сладкий яд

За истину я принимаю.

За то, что обиды в горсти

Держу, и отбросить не смею –

Прости меня, Небо, прости

За то, что прощать не умею.

* * *

Смотрите-ка, небо пробито –

Упало на крыши и лес.

И черпают люди в корыто

Несметные звёзды небес.

Лукавые бесы лакают

Луны просочившийся свет,

Один лишь прореху латает –

Непризнанный небом Поэт.

* * *

Среди окраин и разрухи, где шифер мхом оброс на крышах,

Живёт иконная старуха – молись на лик, и Бог услышит.

Она месила век руками. Всё было: голод, униженье,

Почёт – ведь вровень с мужиками пахала до изнеможенья.

С супругом поднимала стены семьи и дома – было дело. 

Душа в рубцах, а руки в венах, одна осталась, овдовела.

Сынок и дочка – всё богатство, чего желать душе без кожи…

Глядит старушка без злорадства глазами Бога на прохожих.

Хлопочет в доме спозаранку: то хлеб печёт, то кормит живность,

То прёт бидон с водой на санках – и так кружит по кругу жизни.

Чтоб от хлопот охолониться, включает телик: «что там кажуть?»

И здесь спокойно не сидится: глядит на мир страстей и вяжет.

А дети редки на пороге, с годами вовсе едут реже.

Из-под ладони на дорогу глядит она, надежду теша...

Мироточит окно наружно. Дрожит осенняя осина.

И невдомёк святой старушке – на них и держится Россия.

На них и держится – на сильных, прямых и крепких, как лопата. 

Но всё же хвори подкосили, и в этом старость виновата.

А пред уходом Маня смолкла. Лежала тихо с образами.

В окно мучительно и долго смотрела волглыми глазами...

* * *

Тончайшей паутиной тишины обвиты дни, дома, плетенья веток,

Залистанной до дыр дорогой лета ушло тепло, страницы сожжены.

Деревья, крылья веток теребя, глядя с тоской вослед высокой стае,

С пернатыми прощаются до мая и снова возвращаются в себя.

Во рту небес луна, как леденец, бледнея, тает, тают в небе звёзды,

И замолкает ночь в небесных гнёздах, играет день на клавишах крылец.

Гусиным пухом полон огород, в траве краснеют поздние ранетки,

Сосна заснула, стоя у ворот, октябрь вянет на небесной ветке.

Степь, цепенея, дремлет в тишине, пропитан воздух свежестью и негой.

Такая тишь, что слышно в вышине, как прорастает снег сквозь толщу неба.

* * *

У бабы Мани всё как встарь:

На кухне – книжкой календарь,

Портрет с прищуром Ильича

И борщ краснее кумача.

А во дворе кричит петух,

Слетает с неба белый пух.

Старушка хлеб в печи печёт,

И время мимо нас течёт.

* * *

Утлая лодка утра, яхта ясного дня

Будут тебе смутно напоминать меня.

Будет моим ликом ночью луна в окне.

И напевать ливни осенью обо мне.

Будет в ночи ветер имя мое шептать,

С ветки летать на ветку, тишь за окном шатать.

Будет гудеть печка, грусть навевать все дни.

Тихо скрипеть крылечко: «Где же она? верни...»

* * *

Харуки Мураками, я к вам письмо пишу!

На сердце тяжкий камень, который год ношу.

(Тут муж пошёл налево, но не об этом я,

Зато, как королева, – сама себе судья).

На днях в Инете фото попалось ваше вдруг,

На нём грустны вы что-то, неведомый мой друг...

Вы любите картошку, баранинку с лучком?

А водку под окрошку не пили утречком?

Попробуйте – сшибает. Сама-то я не пью,

На Новый год, бывает, бокал «Suri de mu».

Харуки Мураками, мне вас бы пригласить,

Своими пирогами с капустой угостить.

От вас мне, видит Боже, не надо ничего,

Вы просто так похожи на папу моего.

...Он так любил картошку, баранину с лучком,

Ну да, и под окрошку...

Четверостишия

* * *

Как пуля в ране, стих болит во мне,

А то порой бушует, как цунами.

Уйдёшь на дно – достанет и на дне,

Пока на лист не выдернешь с корнями.

* * *

Не ясно: какая заглохнет из троп,

Все вьются и манят – пойдём!

Где дерево – лодка, где дерево – гроб, –

Не видно в лесу молодом.

* * *

Всё на свете бренно и непрочно,

Есть концы у руны и струны.

Спит лишь вечно в черносливе ночи

Золотая косточка луны.

* * *

За окнами, как курица слепая,

Крадётся ночь безмолвно – время сов.

Под утро просыпаюсь, просыпая

Цветные семена последних снов.

* * *

Луч божьей силы слаб и тонок, 

И от того дышать мне нечем.

В двуногом стаде человечьем 

Я потерялась, как ягнёнок.

* * *

Я оденусь в шёлк июля,

Не зови меня – ушла.

Пусть молва летит, как пуля,

Зависть жалит, как пчела.

Над ручьём и над канавой,

Где скопился сельский сор,

Напрямик шагну я с правой,

Всем врагам наперекор,

Улыбнусь песочным сотам

Муравьиного вождя

И не стану старым зонтом

Заслоняться от дождя.

Прощевай, моя избушка,

Прощевай, моя земля…

Я свободна, как лягушка

В чёрном клюве журавля.

* * *

Я помню: с мамой моем окна,

От чистоты визжит стекло.

И ваты хрусткие волокна

Меж рам кладём – беречь тепло.

И руки мамины, как птицы,

Летают с тряпкой по окну...

Ах, мне туда бы возвратиться

Сейчас, вот только дверь толкну...

От осознанья невозврата 

В пространство детской скорлупы

Я цепенею, словно вата

На подоконнике судьбы.

* * *

Я родинка на Родине скуластой,

Смородинка во рту шальных небес.

Порой себя я чувствую балластом

В слепой стране, в которой правит лес.

Меня распилит век на половины

Когда уйду: Россия – Казахстан,

И выбросит, как веточку, в лавину,

Забыв мой азиатский лик и стан.

Забудут все мою степную поступь,

Но знаю я, придёт ещё пора

Моим стихам, написанным так поздно

Неопалимым кончиком пера!

* * *

Такое состояние души,
Когда не хочешь больше мельтешить,
Приспособляться к правилам и нормам.
А хочешь жить и жито ворошить,
И в речке гладить камни-голыши,
И зарываться в избяную норку.
Такое настроенье, mon ami,
Когда желаешь выключить сей мир,
И взять себя не в руки, а на ручки.
Чтобы вернуть обратно – до-ре-ми,
Наладить связи, связки меж людьми,
Чтоб свет не разлетался на кусочки.
Такая накатилась вдруг тоска...
Забыть бы о прицеле у виска,
Достать крыла и отворить заслонку...
Но к переменам жизни дверь узка,
И волк по следу ходит в двух бросках,
Грозится лопнуть неба перепонка.
А ты забей, забей на всё свой гол,
Опрятен ли, не вычесан и гол,
В какого Бога веруешь по жизни.
Оставив код, ошейник, клетку, стол,
Поставив это время на прикол –
Взлетай! И будь собой до самой тризны.

* * *

Заснуло время в чашах гнёзд,
Сошли на землю дрёма с негой.
Подушка неба пахнет снегом,
И пухом птиц, и духом звёзд.

Нырну с главой в цветные сны,
Ничто не тронет многоточья –
Ни шорох крыльев лунной ночи,
Ни шелест листьев тишины.

Просплю до марта, в каждом дне
Живя неспешно, пантомимно.
Пускай зима проходит мимо,
Не разглядев меня во мне.

* * *

Живёт здесь Люба, вяжет макраме,
Разводит кур и ходит за водою.
До города – три сотни вверх км,
В селе – тоска глотает всё живое.
Опять не гас в соседнем доме свет:
Три дня в загуле рыжий друг Емеля.
Ну что ему неймётся, в самом деле...
Стучит в окно: «Любовь, физкульт-привет!»
Любая колея здесь – ветка в жизнь,
Любая Люба лешему – голуба.
«На брудершафт!» – попробуй, откажись.
А там стакан до лобызанья с Любой.
Прогнать взашей не трудно мужика,
Кулак тяжёл, и Люба – баба в теле.
Прибить его б как рыжего жука,
Но жалко Любе бедного Емелю.
Уйдёт сосед, он год как без жены,
Живи себе на воле диким ветром...
Но можно сгинуть в захолустье этом
От передозировки тишины.

* * *

Мир скукожен до окошка,
Зимний месяц косит сны.
Подожди ещё немножко,
Век остался до весны.
Всё идёт на белом свете
По часам календаря.
До зари наждачный ветер
Точит небо декабря.
Всё как будто бы по плану –
Недолёт и перелёт.
Убывает в небо плавно
Окаянный старый год.
За окном стенает вьюга,
Стынут стены, чуть дыша.
Отбивается от круга
Чья-то бедная душа...
Хрустнет ветка за спиною,
Словно выстрел холостой.
Это время ледяное
Скоро смоется водой.
Подожди... дожди надежды
Свет отмоют от теней.
Мимикрирует одеждой
Мир под краски летних дней.
Всё пройдёт – я знаю точно!..
Сгинет время безнадёг.
И в конце строки, сквозь точку,
Боль в былое упадёт.

* * *

Среди окраин и разрухи, где шифер мхом оброс на крышах,
Живёт иконная старуха – молись на лик, и Бог услышит.
Она месила век руками. Всё было: голод, униженье,
Почёт – ведь вровень с мужиками пахала до изнеможенья.
С супругом поднимала стены семьи и дома – было дело.
Душа в рубцах, а руки в венах, одна осталась, овдовела.
Сынок и дочка – всё богатство, чего желать душе без кожи...
Глядит старушка без злорадства глазами Бога на прохожих.
Хлопочет в доме спозаранку: то хлеб печёт, то кормит живность,
То прёт бидон с водой на санки. И так кружит по кругу жизни.
Чтоб от хлопот охолонуться, включает телик: «Что там кажуть?»
И здесь рукам дела найдутся: глядит на мир страстей – и вяжет.
А дети редки на пороге, с годами вовсе едут реже.
Из-под ладони на дорогу глядит она, надежду теша...
Мироточит окно наружно, дрожит осенняя осина.
И невдомёк святой старушке – на ней и держится Россия.

* * *

Всё смешалось – мёд и яд,
Время ядерное в мире.
До чего же жить, как в тире,
Устаю порою я.
Воздух горек и горюч,
Слово камнем режет душу,
До чего же больно слушать,
Хоть закрой себя на ключ.
В желчекаменном краю
То с горы иду, то в гору,
До чего же нынче горько
О житье своём пою.
Тонет утро в молоке,
За туманом будет ясно.
До чего же, Боже, разно
Жить в небесном кулаке...

* * *

Из пустого в порожнее лейте, рыдайте в ночи,
Распадайтесь на атомы, падайте листьями с веток,
Спите, стоя как дерево, станьте огарком свечи,
В двери неба стучите, лечитесь обманом таблеток.
Свет качайте в окне и грозите всем вечным богам,
Утоните в тоске, истончите незыблемость сути,
Растворитесь в вине, разберите себя по слогам,
Выньте разум из рам, меж минут потеряйтесь на сутки.
Аффирмацию – будет! твердите и в дождик, и в снег,
Достучитесь до Будды, будите все вышние силы,
У дверей безнадёжья ключи отберите навек,
Будьте дуба сильней, и все страхи отдайте осине.
Все былые следы сохраните до каждых секунд,
Звуки, запахи, смех запечатайте в памяти сердца.
Обретите крыла, поднимаясь в себе высоко,
И опять опускаясь, ударьтесь о некуда деться.
Окликайте по имени, фото затрите до дыр,
Позабудьте покой, подменяйте событья и лица,
Отомстите врагам, прокляните безжалостный мир...
Только всё это зря. Никому не дано повториться!

* * *

За окном зима и лихолетье,
Дуло ночи целится в висок.
Чем мне выжечь это беспросветье...
Достучаться до немых высот.

Выхожу из всех радаров мира,
В тишине приходит в душу Бог.
Вот уже не так темна квартира,
И не так сплошна земная боль.

Скоро мир накроет вьюги бездна,
Станет стыло в снулой темноте.
Но согреет дом и душу песня,
Зашкворчит картоха на плите.

Стол накрою скатертью в ромашках,
Сядем стайкой малою – втроём.
С молоком чаёк закружит в чашках,
Залопочут ложки на своём.

Замурлычет кот, свернувшись рядом,
Запоёт за стенкою сверчок.
При такой живительной отраде
Отдыхает ангел за плечом.

Не бывает взлётов без падений,
И без боли крыл не отрастить.
Бог приходит к людям в час смятений,
Только надо свет держать в горсти.

* * *

Монохромный снег тоски крестит окна до утра.
Потолки мои низки, и на лавке – два ведра.
Нет ни капельки воды, смыть бы с мыслей липкий страх.
Плечи стойкости худы, и у крыльев хлипкий взмах.

Все тетради на полу, на столе луны моток.
Кто я, что я? не пойму... то ль колючка, то ль цветок.
Вновь по жизни без весла, слово босо и смешно.
Светоносная весна, загляни в моё окно!

Кляксой ворон на листе белоснежного двора,
Млеет тыква на плите, в окна тычется хандра.
Тихо в доме, как на дне, тонут тени в тине дня.
Синий март парит в окне, клён танцует у плетня.

Значит, надо мрак морить, выходить к степной реке,
С духом неба говорить на духовном языке.
Насушить насущный хлеб – и оставить на потом,
Спрятать в шкафчик скучных лет допотопное пальто.

Снова браться за весло – и вести свой дом и кров,
Выметать стихами зло, мглу из угольных углов.
Все обиды отпустить, и на зорьке золотой
Два ведёрка принести, полных светлою водой.