* * *
П.А.
Бог с восточными глазами,
на умащенных шелках
отдохнуть нам не позволит
твой заботливый аллах.
Бог с оливковою кожей,
ты уносишь мои сны
за арыки и барханы,
и мечети Бухары.
Я зачем тебе, желанный,
я в гаремы не гожусь,
от прабабки Роксоланы
мне досталась только грусть,
мне достались только дали
в золотых колосьях ржи.
Бог с миндальными глазами,
отпусти… не ворожи!
* * *
Борису
Мальчик ветреный, бледный, северный,
дар неоновых фонарей,
я люблю тебя песней жадною,
черноокою и гортанною,
на закате стрелою пущенной,
с табунами степных коней.
Пир мой северный, князь серебряный,
сероглазой Невы король,
я люблю тебя грустью южною
и луною в реке жемчужною,
в камышовых изгибах спрятавши,
поцелуи свои и боль.
* * *
Измаилу
Мальчик татарский с оливковой кожей
И взглядом миндальным на берегу.
Сколько ещё мне купить шаурмы,
Мальчик татарский, чтобы ты полюбил меня,
Правнук великого хана, разный у нас с тобой бог.
Южный нарцисс, не в моём ты цветёшь саду,
Бредит в глазах твоих ночь,
Губы инжира слаще, тело – табун лошадей.
Мальчик татарский, только в мечтах ты мой.
Мужчине напротив
Что может поведать женщина,
мужчине, который напротив?
Что всё ещё может статься,
и в общем – она не против…
В кальянном тумане плоти,
духов, декольте, гламура
припрятана пара крыльев,
мишень и стрела амура.
В движеньях кошачья нервность,
озноб ожиданья, жалость.
Сгорая меж тонких пальцев,
дымит сигаретный фаллос.
* * *
Убереги от нирваны,
Переходящей в раны,
От сочинений пустых
Без бороды толстых.
От бородатых, толстых
Плачут на рельсах скользких,
Анны размазав грим,
Поезд ушёл к другим.
Виснет над горизонтом
Небо каренинским «зонтомъ»
Знак уступить дорогу.
Живы? И слава богу!
Эдко
Мы будем знакомы всю жизнь,
А может и больше, кто знает,
Куда эта Лета впадает.
Мы будем знакомы, а толку?
Я волосы прячу в заколку,
Их прядями выбелит время,
Саднит православное бремя
На грешной бугристости кожи,
Мы будем знакомы, и может
В каком-то нескучном саду,
Похитив на время луну,
Пойдём по вершинам, где боги
И сами не знают дороги.
В чужих городах и постелях,
В заботах, субботах, неделях
Рассветы утратят свой смысл.
Мы будем знакомы всю жизнь…
* * *
Я не жалуюсь, Отче, на свое бытиё.
В этом мире подлунном только тело – моё.
От Лукавого – средства, от Всевышнего – цель,
Двери в рай по наследству не сорвать мне с петель.
Алчет вечность-гиена недопрожитых лет.
Ей оставлю на память хромосомный портрет.
Я жила так бездумно, словно в вене игла,
Как прожилки на листьях, как на ветке смола.
* * *
Я села в поезд. Прошлое с перрона
размазалось по грязному стеклу,
и рельсы под колесами вагона
заплакали: «Могу, могу, могу».
Стекляшки в подстаканниках вопили,
пейзажные наброски и холсты
транс наводили кадром 25-ым,
вид из окна страдал от пустоты.
Петляло время тощею змеёю,
катился поезд к чьим-то городам,
наполненный постельною трухою
и актами банальных светских драм.
Штормило чай в стакане и желудке,
толпа напоминала саранчу...
«Могу, могу» – печаталось в рассудке,
могу-могу, но знаешь, не хочу.
* * *
Пулату Абдураимову
бог восточный, Амир-Пулат,
карим лезвием острый взгляд,
женщин сводит с ума, их пламя
прорастает в саду цветами,
затанцует – и солнце встало,
и зоря розовее Лала,
а полюбит – над ним звезда,
ни архангела, ни Христа…
на горячих его губах
то шайтан поёт, то аллах…
* * *
Борису
металлом
с привкусом дождя –
так пахнут
рельсы горизонта,
которые уводят
от тебя,
событий, дат…
и натюрморты
овощей,
цветы в вазонах,
светотени
мир превращают
в фиолет
и в буйство
чувственной сирени
густеет…
сумерек камедь,
ленивый бог
в пурпур одетый
переплавляет
солнца медь
на две монеты
тебе и мне…
* * *
пьяна вчерашним днём, пьяна –
в нём привкус мёда, мяты,
вино сочилось медной струйкой в пах,
шафраном и корицею пропах диван,
где мы с тобою улыбались,
и третьим Римом надвигался шкаф,
и стены колоннадами качались…
* * *
февраль полощет мокрое белье,
и снега одеяло прохудилось,
вновь, умирая возродилось,
святое нежелание моё
твоим богам молиться в упованье
на райский сад до самого утра,
на астмою измученном диване,
с периной из «ни пуха, ни пера» –
мне и другим, и третьим, и десятым
двадцать девятым високосным днём,
сводя повествованье к многоточью,
а рифмы – к оправданию «живём»…
* * *
…человек человеку – так, приключенье.
Елена Шварц
человек человеку бог,
преподобие Образа с парой ног.
человек человеку нечет
или чёт – может быть, ни чета,
по вере даётся –
не поймёшь ни черта,
отнимается просто так,
человек человеку – дурак,
тварь дрожащая
и порог – вышел вон
и исчез в паутине дорог…
2000
явление
в твоей башке клопы и тараканы,
«общак» и недопитые стаканы,
в моей замшелой лавке букиниста
хранились фолианты лет по триста,
ты прозы избегал – я не пила вина,
вот и досталась муза нам одна,
циркачка Коломбина средних лет,
пятнадцатый магический браслет
взорвался у арены на глазах,
квадрат Малевича преобразился в шкаф
посыпались упрёки, требуха,
пыль, вопли, перья, чьи-то потроха,
цирк залила гуашевая кровь,
и появилась новая любовь…