Михаил
Войкин

Бабушка

Учись я с папой в одной школе,

мы вряд ли бы стали друзьями,

но с бабушкой мне повезло.

Не оттого, что она, будучи дояркой, любила Майкла Джексона.

Жалела его и про себя защищала.

И не оттого, что парное молоко

прекрасно сочеталось с булкой и вареньем.

А каждую субботу в избе убиралась двоюродная сестра,

тогда как я был всегда почётным гостем, и уборка меня не касалась.

И даже несмотря на то, что когда-то за свои сломанные часы бабушка учила меня сырой тряпкой уважению и аккуратности – она всегда была среди тех, кто поддерживал мои песенные и стихотворные начинания.

Она улыбалась и плакала,

как может только бабушка улыбаться и плакать от гордости.

А ещё она плакала оттого, что дедушка

не дождался меня –

заболел и в свои сорок восемь остался в восемьдесят шестом.

Но потом успокаивалась и снова улыбалась,

ведь она меня дождалась.

В наш с ней предпоследний раз мы слушали запись концерта короля в поддержку Африки.

Последний – был в больнице.

Бабушка умерла 17 июня 2009 года.

Король умер на восьмой день.

На девятый – весь мир оплакивал мою бабушку, как свою королеву.

* * *

В лучшей песне о любви нет слова "любовь".

Думаю тоже самое с войной.

Ей хорошие мальчики не показывают пальчик,

ведь она и так во всём однозначна.

А ты такой мальчик, что хочешь всегда быть первым,

И ты уже первый, но только в этом своём одичалом одиночестве тебе тесно.

Поэтому возьми знакомое небо и отпусти в потолок.

Замени позолоту Икеи на солнце.

И, может быть, вскоре твой мальчик повзрослеет и пойдет.

Он конечно не будет совершеннее, но зато в новом качестве станет более цельным.

Хочешь – не хочешь, а ты с ним подружишься.

Ты перестанешь ругаться с родными людьми.

Отца наконец-то будешь называть "папой",

а мама ещё успеет сварить свой самый лучший борщ

и неожиданно окажется другом.

А ты, дружок, окажешься полным дураком,

если не откажешься ввиду чужого мнения

подрывать свои близкие отношения.

* * *

Ты, как Цветаева,

которую играет Джуди Фостер,

а значит будешь спасена.

Всегда, когда я напиваюсь, мне хочется тебе писать

и пригласить на рюмку чая.

Вот так, без лишних отступлений.

Пока ещё я не включаюсь в обычный ход вещей и дел,

пока ещё мой приступ лени не победил меня совсем,

а главное, пока боюсь я только силы притяженья

(к тебе, как будто бы к земле),

другие страхи вовсе не предел

и рядом точно не случатся.

Мне кажется – нам просто нужно переспать,

Чтоб перестать себя бояться.

Гога-магога

Она пушистая, но холодная.

Длинноносая и такая же мрачная.

Она на лысых костяных ногах

пробирается в мою комнату.

Ложится в игрушки.

Покусывая любимую,

расталкивает остальные

и сворачивается клубком,

чтобы таким образом мне присниться.

Я даже её не боюсь, но помню её имя

и не помню, чтобы Гога-магога делала мне больно.

С виду злобный оскал мог быть всего лишь особенным устройством челюсти.

Ведь и собаки не всегда кусаются, а она даже не собака, хоть и передвигалась чаще на четырёх конечностях.

Передвигалась она и на спинах уставших людей.

Дождётся ливня или метели,

поймает тебя,

и ты сам доставишь её домой.

Когда ей такое не удаётся –

Гога-магога встаёт за окном,

что особенно страшно на девятом этаже,

долго стоит и смотрит.

Так весь твой страх и высасывает.

А ты, не понимая всей её помощи, начинаешь снова бояться.

А бояться уже не нужно, нужно просто спать.

Дом

Тот, кто возвращается домой только спать,

однажды осознаёт, что, в сущности,

никакого дома не было

и никакого дома не будет.

И лишь то место,

где ты находишься сейчас,

должно называться так.

Но это не всё.

Дом не устроен для того, чтобы твоему прошлому было в нём комфортно,

но он единственный ждёт,

когда ты поймёшь это.

И когда случается это чудо,

даже несуществующие ангелы

где-то рядом начинают радоваться за тебя,

а вечные демоны предлагают выпить и уступить выход.

А потом они все уходят,

как уходили бабушки и первая любовь,

молодость мамы и неуклюжесть сына,

любимый учитель и ты.

А ты остаёшься смиренным,

чтобы предать их всех –

никуда не уйти,

но начать свою собственную уходящую жизнь.

Чтобы каждую ночь,

возвращаясь ко сну,

в ипотечную тень своего настоящего,

становиться своим собственным домом,

потому что ты и есть этот дом.

Инопланетянин

Всё, что со мной было до трёх лет,

как будто и не было.

Как будто это стёрли.

Как будто я родился только тогда,

когда смог, хоть и неосознанно, но фиксировать памятные кусочки своего времени.

Закреплять их, как точки пройденного маршрута во взрослую неопределённую определённость.

Ту самую, в которой уже оказались мои родители.

И теперь это время возвращается.

Из пяти-шести родительских переездов я помню только четыре.

Переезд номер один был переездом из какого-то чудильника в нашу квартиру на берегу Авачинской бухты. Конечно, на самом деле немного дальше, но для детских воспоминаний это было именно так.

Для второго переезда понадобился самолёт «Елизово – Москва», грузовик и несколько месяцев отсутствия папы.

Из аэропорта нас с мамой забирал мой крёстный.

Потому что он был и остаётся большим любителем аэропортов и заграниц. Он ведь всегда куда-то уезжал.

Когда мы стали жить у бабушки, я вполне был рад частному дому с его небольшим болотцем и огородом. Потому что летом грядки с томатами и картошкой превращались в джунгли, а утки – в динозавров.

Тогда я становился настоящим.

Но когда приехал папа – «динозавры закончились», и я пошёл в школу.

Следующий переезд предвещал переход в другую школу, а это для будущего пятиклассника как сменить планету.

Для новых инопланетных одноклассников ты всегда такой же инопланетянин,

хоть и ненадолго, но чужой.

И спасали меня лишь те пути до новой школы, на которых я мог пересекаться со своими старыми звёздными друзьями. Вот так наши планеты оказывались намного ближе друг другу, чем они были на самом деле.

Но одно дело менять город или страну, другое – менять землю на небо, менять вселенные.

Поэтому четвёртого переезда у меня не было.

От меня уехали все,

чтобы я остался один на своей планете своим собственным инопланетянином.

* * *

Когда кончается любовь,

Ты возвращаешься к себе –

И в этом, может быть, единственная честность.

Что повернется и начнет смотреть

В тебя такого непростого,

Такого разного, на треть

Больного (о чём никто не будет знать),

Чтоб разглядеть себя

И оттого все то, что ты задвинул, спрятал –

Случится, как неистовый апрель.

Который слишком был тобой,

Который слишком был,

Который Мишкой был

И плыл над городом, пока

над городом была возможность.

* * *

Крошечный мальчик в изорванной обуви -

Кажется раньше хотелось немного.

Лето пройдёт на зубок тебя пробуя,

Осенью, мальчик, пойди против бога.

Первая вишня блёклыми пятнами

Перезагрузит недавние шрамы.

Вся эта боль перебродит опятами,

Перебивая голосом: "Мама!"

В этой стране иначе не вырасти,

Детство для памяти ляжет в обломки.

Будет и дальше выращивать в сырости

Старенький боженька в старой иконке.

Только бы снова вернуться на родину,

Только без прежних и новых развалин.

Чтобы страну, что могла быть Февронией,

Больше уродиной не называли.

Мама

После сотворения мира каждая космическая Мама

уменьшается и становится мамой-рыбкой.

Она поселяется в квартиру-аквариум,

устраивает своё окружение и быт

и начинает свой водно-земной путь.

Окна её дома наполняются улицей, пространство комнат – семьёй,

добрым сумасшествием наполняются будни и праздники.

Если же будни становятся слишком обычными, она спасается от мироздания домашними делами.

И каждый вечер мама всматривается в звёзды,

чтобы напоминать себе о прежнем величии.

Всему, что она знает, её научила бабушка,

такая же космическая и сумасбродная.

А бабушку – её бабушка,

потому что мамы всегда заняты Сотворением.

И это до тех пор, пока не рождаются наследные внучки.

Когда же мама-рыбка остаётся одна, и ей уже некого больше учить, она оставляет свой аквариум и возвращается в космос.

* * *

На кладбище лежит собака.

Она не спит, она окружности зевает.

А мы проходим мимо –

я, бабушка, родители и брат.

Тут бабушка возьми да сговори:

"Гляди, охранник жизни".

И я гляжу и вижу –

живые смотрят мертвецы.

У каждого над головой

одно большое солнце полу-дня

и полотна прямая синь,

что словно пластик тлеет –

от этого и слово тяжелеет и глаза.

Но плакали мы только первый год.

Ещё лет пять у бабушки плодились слёзы.

Ну, а сегодня привезли столичной, шоколад

и сигарет (не для себя),

ведь деду 30 лет.

Сегодня праздник,

хоть папа с этим вовсе не согласен.

* * *

Найду в пернатости огня

Свою цветочную печаль,

Ты не забудешь про меня –

Мечтай, любимая, мечтай.

Ты как трава, я – победил.

Тебе ещё любить и лгать,

А мне у поля на груди

Какой-нибудь ромашкой стать. 

И раз придется перезреть,

И птицам всю тебя склевать –

Я всё пишу, пишу про смерть, 

Чтоб никогда не умирать.

* * *

Ну, что ж ты снова заболел

и тяготеешь к почве?

В петле проверенных колен,

как будто хочешь.

Ещё раз выйдя на финал

невнятной пеной,

В апрельском море, как русал,

ляг в круг водообмена.

Ты знаешь, молодость прошла

гортанью слов по волнорезу,

Никто тебя их не лишал,

они вернутся в бездну.

Но цель твоя – себе соврать:

Рожденный плыть освоит сушу.

Забыть чешуйное вчера

и не отдать русалку мужу.

* * *

Поэт расстался с формой

и тем решил дуэль,

как уравнение для бога,

ведь бог в расчётах слаб.

К чему считать победы

по мёртвым паспортам,

когда мы все скриншоты

небесного лица –

как постояльцы, как чужие,

и наша смерть всегда в гостях.

Поэты в планетарной были

костьми слова хрустят.

* * *

В каждой мужчине живёт девочка.

Твоя природа нелегка – ты выдумал свою природу.

Ты девочка в дереве подрастающей старости,

которая плачет от каждого мультика Гибли.

И только лишь мебель с тобой заодно,

ведь только она с тобой существует.

А ты так хотел бы соврать о другом.

О том, кто однажды приедет под вечер.

В руках его будет оправданный брют,

в ногах фальшивая усталость,

а между ног – стихи.

И ты поверишь своему человеку.

И бросишься навстречу ему,

как бросается всякая сильная девочка.

Ломая мебель в родительской комнате

так, что даже твой телефон начнёт слать подобные сообщения:

 11ффйй1ййййййййййййййййй11ыЙЙй !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!+!±±+!÷#``!!!!!!!!+!+!!!!!!!!!, ФФФффФФФФФФФФЙФФФФФФФФФФФФЙЙФФф

* * *

Тебе хочется, чтобы я снова обернулся куклой.

Так ведь легче.

Ты сможешь сочинить себе новые истории:

Новые зачины, новые окончания, всё новое.

Ведь ты сможешь?

В твоих руках будет вата в мешке, а мешок по форме - тело.

Рожица этого тела покажется тебе очень знакомой, собственно как и происходило с каждой другой при такой минуте,

Но вас примет лунный свет, где не место трамваям.

Там лишь корабли забывшие дом.

На одном из них Пиноккио захватит остров Дураков,

На другом Пьеро бежит от революции.

Он потом еще споет: "Как хорошо без женщин и без фраз".

Среди кораблей один Арго ходит по кругу,

Других же по факту уже не осталось.

Поэтому лучше трамвай с Окуджавой на борту и цепь фонарей по маршруту,

а куклу, Мальвина, куклу оставь себе.

* * *

Я в детстве степи не любил,

От них мне веяло тоской.

Ох как родителей просил:

Не потерять меня в такой.

Черно громадное пространство,

Но неизвестное – черней.

Где словно чёрная шаманка

Танцует смерть и я за ней.

Она берёт меня под руки,

Ведёт и ждёт, кем буду я.

Как будто взял её в подруги,

А я на блюде бытия.

И почва тает под ногами,

Всё тело вязнет при ходьбе.

Звенит в ушах и мы кругами

То там, то тут, а то нигде.

И вот уже теряю силы,

Как репетицию, как сон.

Но смерть всего лишь погостила,

А я уж досмерти сражён.

* * *

Я начинаю текст, а он меня -

Он тянет выше потолка

И заставляет падать

В тетрадь самсунга, сквозь экран

И оставляет там, пока не выкручусь обратно.

И я кручусь-верчусь, как змей

В китайской кухне,

то умереть хочу, а то внезапно

победить –

и смерть, и жизнь, и прочие

лишенья.

В такой слепой, бездушной позолоте

На масленом пару,

Во имя трех –

белков, жиров и углеводов.

Во славу трех,

Чем славится естественный баланс.

А текст рождает сам себя.

И вот отпущенный на крепостную волю

Читаю по чешуйке с головы,

Потом до самого хвоста.

Бывает, он кусается,

Но мне давно уже не больно,

Мне кажется, я к этому привык.

* * *

Да, вот именно так, не иначе –

от своих допущений закончусь и я,

Так кончается всякая божья искра.

Если и было хоть что-то во мне из такого.

Я такой же, как мир придуманный мной.

В нём немало испорченных жизней,

От которых питалось, и выросло слёзное море.

И теперь это море везде.

Даже, если приедет

какой-нибудь Ной и возьмёт

Эти жизни в отсеки подлодки –

Лодка ляжет на дно и под весом вины –

Не пойдёт, не всплывёт, не обрыбится,

А останется там, где вообще до всего далеко,

Только смерть одинаково близится.

И такое, дружок, повсеместно –

Каждый вписан в библейский стишок.

Так, что будь окончательно честным:

"Это я претендую на главное место."