Марк Эпельзафт

Марк Эпельзафт

Все стихи Марк Эпельзафт

La vida es sueno de la luna de medianoche*

 

Я видел свет твоих глаз, которые

Глядели пристально из-за шторы.

Вниз по проспекту сновали скорые.

И в царства смерти неслись шофёры.

Как устоять в этой дикой драме нам,

Где страх, алчба или гарпий звуки,

Где к изваяниям лживым каменным

Народы мёртвые тянут руки.

Я слышал эхо весталки, вестницы.

Всю жизнь глаголила. И молчала.

Тебе не надобно вверх по лестнице.

За дверь – всю обувь. И жизнь – сначала.

Я вспомнил музыку Гайдна, венщину ,

Как Моцарт ноты из «Miserere»

Фонарь шептал мне: «Взгляни на женщину.

Она стоит на углу у двери».

В твоих глазах отражалось лучшее:

Театры, свечи, картины, Луны –

Я видел души, во тьме заблудшие.

И слышал тайных желаний струны.

Под утро в небе кружа́тся ласточки.

Сидят малиновки на заборах.

Во мгле мерцает луч пыльной лампочки.

Кривых вещей исчезает ворох.

Всей мощью трубы звучат органные.

Ложится Тень безысходной эры

Между влеченьем и содроганием,

Между реальностью и химерой.

И эти звуки, как будто зовы труб

Златых архангелов над эфиром.

Клочки бумаги летают по́ ветру

Над здешним адом, над бренным миром.

И те пределы, где всё решается,

Сокрыты в сумраке душной ночи.

Но от сует любовь отрешается,

Спускаясь в мир сплошных одиночеств.

Закат и ветер. Дыханье вечера.

Деревьев кроны. И судеб руны.

В твоих глазах отражалось вечное:

Театры, свечи, картины, Луны

--

* Жизнь – это сон полночной Луны (исп.)

 

Mondscheinsonate (Почти по Бетховену)

 

Вплывал закат, волной, внахлёст.

И дня не стало.

Лицом зарывшись в сонмы звёзд

Ты волхвовала.

И вглядывалась в темноту

Где некто дальний

Приметил странницы мечту

И лик печальный.

Под вечер, сидя у огня,

Раскрывши том лишь

Моих стихов, ты про меня,

Быть может, вспомнишь.

Пусть ночь плывёт со всех сторон,

Сомкнувши вежды.

Но вспыхнет, светом озарён,

Живой и нежный

Твой взгляд, рождающий во мне

Смятенье, чувства.

Не гаснущий на глубине

Огонь искусства.

Покуда дух ещё не стар,

Пока зарницы.

Пока в окне влюблённых пар

Сияют лица,

Я мчусь, скольжу тебе вослед

По белой глади.

Дыханье зим. Мельканье лет.

И Парки пряди.

Душа молчит. Душа зовёт.

И тишь на свете,

Когда по ряби тёмных вод

Плывут столетья.

Твой силуэт мне, как в кино,

Являют стены.

И всё поведано давно

С незримой сцены

 

 

Безмолвья Жено

 

Как паруса, вздымались крылья

Над сушей бренной.

Когда во мгле тебя открыл я

Во всей Вселенной.

Рыбачьи барки, парки, море,

Фонтанчик, гномы.

Ещё не ясно априори –

Откуда, кто мы.

И ты, воздушна и красива,

Легка, крылата…

По набережной Тель-Авива

Плыла куда-то.

Я помню, было очень рано

На белом свете.

Сказала тихо: «Это странно.

Не слышен ветер».

А после под вечерней кровлей

Ты веселилась.

Душа садов ли, родников ли

В тебя вселилась.

Когда же таяли границы

Зари, печали

Взмывали вверх твои ресницы

И все молчали,

Себя, друг друга забывая,

В блаженной сини,

С червонных гор обозревая

Покой пустыни.

И шли бесшумно, словно тени,

Сквозь города мы.

И мне не по сердцу ни те, ни

Другие дамы,

Опричь тебя, о, bella donna!

Пребудь мне садом,

Поблизости от Аялона,

Где небеса там

Сокрыты в сумраке полночном,

Где мачты сосен,

Куда по трубам водосточным

Стекает осень...

С немногословием солдата

Прошу лишь малость –

Чтобы свершённое когда-то

Не начиналось

С того же времени и места,

Скользя по кругу,

Как будто зимняя сиеста

В метель и вьюгу.

Путь в никуда – путь к возвращенью,

Но предположим,

Что бесконечному вращенью

Предел положен.

И миг от смерти до рожденья –

Миг напряженья,

В котором скрыты все виденья

И отраженья.

Неверной славою минута

Мерцает смутно.

Но даже иго абсолюта

Не абсолютно.

Бесстрастно – холодны́ столетья –

Что наша дрожь им.

Но буду жаром губ согрет я

И даром божьим.

Меня за дымкой голубою

Душа разбудит.

Я знаю, что вовек с тобою

Она пребудет.

В твоих объятиях блаженно

Воскресну снова.

Ты – речь без слов, безмолвья же́но,

Без речи – слово.

 

Бог

 

Могучая сила, единый Господь –

Стремления мощь, не нашедшая плоть,

В томленьи своём воплотиться.

Безмолвная рыба и птица,

Прекрасная женщина, смелый солдат,

Зелёное море, таинственный сад –

Его воплощенья и лики.

Он в трепете алом гвоздики.

Нет Бога отдельно от рек и цветов,

Блаженных ложбин и древесных листов,

Поющих мужчин или женщин.

Он разумом нашим уменьшен.

И всё, что прекрасно на свете – есть Он.

Он жив среди нас – это верный закон,

Прописанный бесповоротно.

И только неверье бесплотно.

 

В пять часов вечера

 

В лун померкших долине, в чертоге утраченных царств,

Розой сумрака мира

Ты сияешь, отныне свободна от плена мытарств,

Сквозь прозрачность эфира,

И сквозь воздух звенящий, сквозь северный ветер-борей,

Сквозь пустоты гостиной

Ты воздушно-пьяняще ступаешь по листьям аллей

И по сцене пустынной.

Здесь пространство свободно, орлом или решкой падёт

В нём назначенный жребий,

Как пространно-вольготно в гипнозе грозы самолёт

Разгоняется в небе.

В пять часов ты паришь. И танцуешь на всех площадях

В ритме звёздной Вселенной

И спешишь, и творишь, и гарцуешь на всех лошадях,

Над невидимой сценой.

И в саду среди роз, и в беседке под гулом дождя,

И в блаженстве нирванном

На извечный вопрос не ответишь, вослед уходя

Облаков караванам

До тех пор мы незрячи, покуда не вспыхнут глаза.

Наши страхи и речи

Вместе с нами влачатся туда, где как будто нельзя

Изменить место встречи

Настоящего с будущим. Не о чем и горевать.

Тут сознанью нет места.

Сознавать – это значит вне времени плыть – пребывать

И замешивать тесто

На закваске такой, что просыпятся зёрна полей

Вглубь амбаров летейских.

Это как избавленье от воли чужой и своей,

От желаний житейских.

А пока на лице всех душевных усилий печать

И пульсаций артерий.

Невозможно молчать. Невозможно в ночи не кричать,

Осознавши потери,

Но осколки зимы растворились в полночной звезде,

В галактической пыли.

О, как долго же мы пребывали неведомо где,

Но мы всё-таки были.

 

* * *

 

В ушах любимый голос

Звенел: «Не жаль. Не жду».

И сердце раскололось

На горе и беду.

Кричит зловещий кочет –

В его пустом глазу

Немая тётка точит

Костлявую слезу.

Лист прошлого дубовый.

Запутанный клубок –

Вначале было Слово

И был вначале Бог,

И небо тёмно-сине.

А нынче в горле ком,

В душе торчком пустыня

И ветер – сквозняком.

Устал любимых звать я,

Слова устал вязать.

Офелия и братья –

Мне нечего сказать.

Ночь надевает маску

Разбойничью и – вах! –

Срывает с глаз повязку

И бьёт ногою в пах.

Но я лечу всё выше,

Прохожих веселя.

И подо мною дышит

Распахнуто земля.

 

Вальс в пустыне

 

Вновь устремляется всадник прочь.

Ночи не побороть.

«Ветру пророчь, лишь ветру пророчь –

Так говорит Господь.

 

Сколько на площади ни кричи,

Страждущих теребя,

Только лишь ветер один в ночи

Выслушает тебя.

 

Пей, веселись, воспевай любовь

Ёрничай иногда.

Но не надейся вернуться вновь

В прежние города.

 

Там в немоту наигрались всласть –

Не на кого роптать.

И не вернутся воля и власть

В эти места опять...»

 

Всадник летит. Он всё позабыл.

Всё, чем жила душа.

В небо не взвился, не воспарил,

Лёгким крылом шурша.

 

Тайные тропы. Весна. Апрель.

И за спиной дожди.

Он обретёт благодать и цель

Где-нибудь впереди.

 

Ну а пока тишина окрест,

Разве что гул веков.

Всадник подальше от этих мест –

В вечность – и был таков.

 

Он не находит любви ни в ком.

Мчит средь песков, пыля.

Только пустыни покой кругом.

Только кругла Земля.

 

* * *

 

Вновь весна возвращается,

Злые зимы сменяя.

День за днём воплощается

Жизнь простая земная.

Всеми новыми гранями,

Всеми «до» или «после».

И закатами ранними,

И прощанием поздним.

Ночь проносится бешено,

Непонятны расклады.

Словно год перемешивал

Эти лица и взгляды.

А под утро – затишье и

Всё виднеются где-то

Наши судьбы застывшие

В робком конусе света.

Всё, что было – запишется.

Остаётся немного

От весёлого пиршества

До его эпилога.

Замирают мгновения,

Затворяется дверца.

Лишь слова откровения,

Обретённые сердцем

Вновь и вновь повторяются –

Возвращается власть им.

И лицо озаряется

Непритворным согласьем.

Всё друг другу прощается,

Всё стремится друг к другу…

И планеты вращаются

По незримому кругу.

 

* * *

 

Душа моя – рука моя и сила –

Под вечер, от тоски и до тоски,

С листа на лист слова переносила,

Как грузчики тяжёлые тюки.

Мой лес шумел от края и до края.

Распелись по-над бездной соловьи.

Смотри, мой милый друг, как умираю.

Как глотку разрывает от любви.

И не видать ни зги во мгле за шторой.

Не ждать и не гадать. Не ворожить.

Мою тоску усиливает город.

Не смерть страшна – ужасно мёртвым жить.

Пока на мне, как на дуде игралось,

И плёл интриги чей-то скудный ум,

Душа моя устало пробиралась

Сквозь заросли итогов, дебри сумм.

И вовсе не насытясь бренной пищей,

Она брела, уставшая, во тьму.

Подачку состраданья, словно нищим,

Выпрашивать нам больше ни к чему.

Уже вокруг ни смысла и ни лада.

Уже не в масть ни год, ни век, ни миг.

И оскорбленьем кажутся нам взгляды

Прохожих равнодушных и немых.

Задумавшись о Лете или Пране,

Сквозь жалкие обломки городов,

Мы на чужбине бродим, как в тумане,

Насытившись безмолвьем от и до.

Мой сон – мечта – лелею лишь его я,

Когда не в масть ни век, ни миг, ни год:

Земля должна быть светом. Всё живое

Должно сиять, как звёздный небосвод.

Мне и в пустыне, в муках повседневья,

Виднеются сквозь сгустки темноты

Родных лесов тенистые деревья.

Родных лугов душистые цветы.

И лишь тебя, мой друг, зову повсюду,

Слезою увлажняя окоём.

Да превратится в золотое блюдо

Пустая миска на столе твоём.

На ветер брошу порванные струны.

Услышь мой зов отчаянный вдали,

Пока являют звёзды, солнца, Луны

Священный дар кормилицы-земли.

 

 

* * *

 

Душа разбивается в кровь ли,

Над пропастью ль жизнь не во лжи –

Весь вечер над ветхою кровлей

Заката дрожат витражи.

 

И что в них за тайна хранится?

Какую подводят черту?

Пора, раздвигая границы,

Изгнать из себя пустоту.

 

Откликнуться словом на горе.

Поднять донкихотство на щит...

Но стынет пространство нагое.

Пространство бесстрастно молчит.

 

А время, стекая из Праны,

Подвластное только богам,

Спешит сквозь века и туманы

Прибиться к твоим берегам

 

Сквозь вёрсты, вдоль улицы вёрткой,

Из сил выбиваясь почти...

И набраны новою вёрсткой

Все знаки на этом пути.

 

* * *

 

Запретное не раскрывается.

Секреты давние хранятся.

Но явленное встарь – сбывается.

Пора над временем подняться.

И вот вплывают в сны грядущее,

Лиманы, страны, вертограды,

Неведомо куда идущие

Прохожие, домов громады.

Рассветы. Сумерки. Минувшее.

Моря и суши. Рек верховья.

И ты – нагая – и уснувшая

С малиною у изголовья.

И, как часы, всю ночь работая,

Стоят такси у тротуара.

Но меньше мы, чем доля сотая

Отпущенного свыше дара.

Быть может, потому – несчастливы...

Уже идёт в атаку смело

Совсем без нашего участия

На злые рифы каравелла.

Пока пределы не положены

Меж «нет» и «да», меж «есть» и «будет»,

Как будто в театральной ложе мы

На фоне праздников и буден.

В нас нет любви, но только ум ручной.

Ни почвы твёрдой, ни основы.

Закат эпохи старой сумрачной

Мы путаем с расцветом новой.

И ненависть – с душевным трепетом.

Слепую мощь – с гранёной формой.

Немым укором где-то в небе там

Синай сияет и Фавор мой.

Но молодое – пробивается.

И гул Земли уже повсюду.

Поведанное встарь – сбывается.

И слово явлено, как чудо.

 

Искусство поэзии

 

Я обучил любви свои слова.

Так сам Господь творил слова вначале,

И я немел, пока не зазвучали

Их гласные. Их небо и трава.

И я словам деревья показал,

А тех, что шелестеть не захотели,

Повесил на суку высокой ели,

Безжалостно сминал их и кромсал.

Мне было очень трудно. Словеса

Должны быть на меня и мир похожи.

Ножом по сердцу и огнём по коже

Пусть полоснут, взмывая в небеса.

Вдруг я услышал: подступает дождь,

Когда слова слагал, вдруг я услышал...

Пока ещё не дождь шагал по крышам,

А только лишь молчание и дрожь

Вдруг я услышал: это дождь стучит!

Как будто стадо вспугнутых оленей

По крышам пробежало в отдаленье

И пыль словес взмелась из-под копыт

И подхватил я самого себя,

Упёрся в берега реки руками...

Я стал мостом. Слова пошли кругами.

Тонули, задыхаясь и сипя.

Тогда я перекинул этот мост

Меж травами, кустами бересклета...

Под ним уже плескалась речка Лета,

И мост висел между камней и звёзд,

Между висками женщин и мужчин.

И я слова погнал по двум потокам.

Пускай они плывут к своим истокам

Средь поездов гудящих и машин.

 

* * *

 

Возвращается ветер на круги своя…

Экклезиаст

 

Лежу в одинокой келье, думая о тебе.

Любовь покрывает мир и красит шафраном

Рогатые ветви деревьев. Реки спешат в гурьбе.

Не замечая суши, поглощаются океаном.

Воды зимы поглощаются океанами голубизны,

Пестрящими облаками, гонимыми к нам с востока.

И люди, ошеломлённые наступленьем весны,

Не знают того, что она, как и любовь, жестока.

Но всё в нашей воле. Любить или саван шить

Себе самому, держась от шипов подальше.

Жестокость преобразить, чтобы вместе жить –

Или прятаться в раковине событий от зла и фальши.

Свойство шипов – рвать плоть, разрывать на куски

Душу. Врасхрист нарушая покой вечерний,

Но и закрывшись наглухо, не спастись от тоски.

И невозможно жить, избегая терний.

Тут говорят. любовь – это гребни дождя,

Лики тюльпанов, вербы прибрежной ветки…

Любовь никогда не бывала в этих краях, уйдя

Ввысь. Далеко. И её проявления – редки.

Глянь на сухие бурьяны по сторонам.

Глянь на пустые поля. Мы одни на свете.

Пусть же по воле нашей да будет нам.

Свищет в ушах холодный и вечный ветер.

 

* * *

 

Любимая, багряным светом

Был озарён вечерний сад.

Закат клубился. И об этом

Шумели липы невпопад.

Весна заканчивалась. С веток

Взлетали птицы в облака

И дивных трелей, песен спетых

Ложилась нá душу строка.

Ты шла от станции. Вдоль леса.

Вонзая в землю свой каблук,

Тумана белая завеса

Скрывала всё, что есть вокруг.

Всё небо. Детство. Время оно.

Застолья шумные пиры.

Объятья в тамбуре вагона,

Летящего в тартарары.

Скрывала лес. Скрывала дачу.

Вступала в жёсткие права…

Но сердце вещее иначе

Познает чувства и слова…

Вам обещали грозы в полдень,

Но грозы за полночь пришли,

И хлынул дождь, собой наполнив

Воронки страждущей Земли.

И он хлестал напропалую,

Катился к городу стремглав,

Вымащивая мостовую

Стеклом зеркальным без оправ…

Над родиной многострадальной

Он шёл, деревья теребя.

А я глядел из дали дальней

На изумлённую тебя.

Тоскуя по дождям и грозам,

Я убеждался в эти дни,

Что дивным бабочкам, стрекозам

Ночная музыка сродни.

Она над нами тихо льётся.

Душе всей чаши не испить,

И потому ей остаётся

Любить. И плакать. И любить.

 

* * *

 

Мелькают в спичах рты и лица,

Свой речевой творят обряд.

А наши души схожи с птицей,

Когда друг с другом говорят.

Где сонмы слов грядут несметно,

Где лексиконы рвутся в бой,

Там птицы-души незаметно

Беседуют между собой.

Им звуков нескольких хватает,

Но силой, облачённой в твердь,

Они бессмертье обретают

И в жизнь переплавляют смерть.

Рожденье просто: взял – и ожил.

И стал собой. И жизнь – на взлёт

Но мир зеркален – и возможен

Привычный сбой. Обратный ход.

Иной узор в пространстве вышит:

Из смерти вышел ты одной –

Гляди, как пламя златом пишет

Оконных рам квадрат сквозной.

Откуда наблюдаешь сцены –

В каком витке ни окажись,

Как шаг за шагом постепенно

Тебя уничтожает жизнь.

Но ты молчишь, не отвечаешь

На шумном празднестве большом.

Лишь постепенно различаешь

Вдруг сам себя в лице чужом.

 

Музыка

 

Колокола звонят вечерние.

И облака над океаном

Улыбкою Земли безмерною

Уже озарены багряно.

В себе я слышу эту музыку.

Как долго я её не слышал...

Но посвящённых слишком узок круг,

Их голоса всё тише , тише...

 

А всё же – совершенство замысла –

Сокрыть свой дар не удалось им.

И всё на свете словно замерло,

Пленённое многоголосьем...

С Землёй и Небом неразлучные,

Всех выводящие из транса,

Целебные и полнозвучные,

Басы наполнили пространство.

Сгущались сумерки. Истаивал

Прозрачный день в лучах заката,

И жизнерадостно над стаей волн

Взвились сопрано ввысь куда-то.

Звенит всей мощию Вселенная.

Вечерний дождь стучит по крыше.

И музыка звучит, нетленная.

Я так давно её не слышал.

 

 

Неведомое

 

Пусть строчат о волшбе тома

И поэт, и прозаик –

То, что сердцу неведомо,

От стихов ускользает.

Слова самого главного

За легендой-былиной

Никогда не улавливал

Острый слух, взор орлиный.

Не «столпы мироздания»,

Не «кипучая лава»,

Не глубокие знания,

Не богатство и слава,

Но крылатая конница –

Жизни пульс и огонь, и

То, за чем всякий гонится

И никак не нагонит.

Его буквы в закате ли,

В облаках, в небе синем.

Здесь бессильны ваятели.

Живописцы бессильны.

Все историки маются

И под грифом «секретно»

Это слово пытаются

Сформулировать тщетно.

Сгустки света, добра дары –

Не сказали про это

Ни певцы, ни ораторы,

Ни шуты, ни поэты.

И его отражение

За туманом белёсым,

В рек спешащих движении

За горою, за лесом.

Опьяняя дурманяще

Запредельным аккордом,

Оно в тайном пристанище,

В одиночестве гордом.

Где угодно – на публике,

В городской суматохе

Его блики и облики,

Его выдохи, вдохи.

В дымке снов тонкой тающей

Или в звёздах полночных,

В не сошедших с листа ещё

Откровениях прочных.

Этим словом уста вели –

Сколько гениев в споре

На него дерзко ставили

Проиграв априори!

Слово тайное – явное.

Суть духовныя жажды

И ничьё, и заглавное.

Но владеет им каждый.

И оно – как сияние.

Чья-то дерзкая шалость!

Всё благое деяние

Лишь ему посвящалось.

Все красоты, сокровища

Принеслись ему в жертву

Но до срока сокрой ещё,

Поднимая фужер твой,

Это слово, встречавшее

Корабли у причала,

И в себя всё вобравшее.

От конца до начала.

 

* * *

 

Под веками ничьими сны ничьи

В том городе, где сумерки, как птичьи

Простые души... Сколько ни кричи

О славе, о победе, о величьи –

Вещественны лишь ужас или страх,

Подобное короткой вспышке Время

И светонадпись на семи ветрах:

СПАСИ, ГОСПОДЬ, СВОЁ ШАЛЬНОЕ ПЛЕМЯ.

Узоры неприглядные в окне,

В краях иных мелькавшие когда-то.

Что делать? На войне как на войне.

Страшнее, если брат пойдёт на брата...

В чем сущность этих смут и этих мест,

Где гибнет род за родом голос вещий? –

В том городе-репейнике, где крест

Несом над миром вечной жизнью – вещью,

В том напряжённом холоде, где Дух –

Дно Иеговы – нас влечёт к истокам.

Здесь тьма, и свет, и зрение, и слух

Сливаются в одно пред высшим оком.

Мы вздрогнем в пробуждении ночном.

А где-то вспышки слепят. Взрывы рушат.

Идёт война. И темень за окном.

Идёт война. Спасите наши души.

 

Поэты

 

Мелькнувшею тенью стираются жизней лавины.

Нагим седоком на Пегасе бескрылом летят

То Жизнь, а то Смерть – мироздания две половины –

И где-то в потёмках, обнявшись, друг в друга глядят.

А книга стихов – это словно увядшая осень.

Разбросаны строфы, что чёрные листья в снегу.

И голос, читающий их, поздний ветер уносит

Куда-то туда... А куда – я понять не могу.

Куда-то туда, в направлении необъяснимом:

Поэты – деревья, на коих печали плоды

И сохнет листва от тоски по далёким любимым,

И светятся кроны. И музыки вечной лады.

Поэты – посредники между людьми и Вселенной –

Она открывается взору при помощи слов.

И вещи, чужие по духу толпе неизменной,

Поэту друзья, непостижен их смысл и улов.

Исчезли дороги, пройти удавалось по коим

Тоски караванам. Лишь поле кровавящих роз.

И лишь потому шаг поэта ночами спокоен.

И лишь потому дух поэта и твёрд, и тверёз.

А книга поэта – мёд терпкий, златой и небесный,

Сочащийся мерно из сотов незримых души.

На арфе поэта не струны, но жгучие песни,

Нагие сердца и созвездий далёких ковши.

Поэзия – Жизнь и Корабль. Навстречу прибою

Плывём мы по ней, созерцая окрест чудеса.

И ранят глубоко, исполнены праведной болью,

Поэтов небесных звенящие в ней голоса

Поэты во тьму, в бесконечность плывут и уходят,

Сливается с Богом строка, и строфа, и глава.

И мир сотворяя из книг и чудесных мелодий,

Серебряной нитью печатают в небе слова.

 

* * *

 

Рассвет забрезжил. Золотая

Заря над городом плыла

И ведьма Аннушка, взлетая,

На рельсы масло пролила.

Но только мастер, а не бес я...

Кот хохотал. Кот пьян был в дым.

И я взлетал до поднебесья

По старым лестницам кривым.

Моё окно опять открыто

На самом первом этаже.

Ах, Маргарита, Маргарита -

Не промахнись на вираже.

Я за окном живу. Я – вот он.

Безумен взгляд. Невнятна речь.

Вплыви, подобно вешним водам,

Согрей своей одеждой печь.

Я знал всегда, что ты вернёшься –

Среди беды, в прорехах дня.

Скорей от неба отмахнёшься,

Чем жить захочешь без меня –

Жить одиноко, отстранённо,

Не видеть звёзд над головой...

И ты взлетаешь оперённой

По лестнице моей кривой.

О, эта дерзость или шалость! –

И поднебесье на двоих.

Неведомое отражалось

В зрачках миндальных глаз твоих...

Кот хохотал. Был новый начат

Виток Судьбы... Мельканье лет.

Спроси меня, что это значит?

И где ответ? И в чём ответ?

 

* * *

 

Словно птица над болотом,

Время крыльями взмахнёт,

Незаметно ускользнёт

И пойдёт обратным счётом…

Жизнь исчезнет, промелькнёт

За ближайшим поворотом,

Ты хотел бы с нею слиться,

Но успеешь ли вослед?

Дрожью первою – рассвет,

И пора поторопиться…

Собирай же по крупице

Серебро всех зим и лет.

Пусть обрушились лавины

И основы всех основ,

Словно взмыл поверх голов

Крик прощальный голубиный,

Но остался смысл глубинный

Не желавших гибнуть слов.

И читаются с листа

Эти тайны, знаки, строки,

Горизонта чернота,

Ночи ливневой истоки…

Словно явлены все сроки.

Словно даль уже чиста.

 

Спроси меня

 

Спроси меня как ветер завывает,

И расспроси о холоде камней.

Спроси меня, какой любовь бывает,

И я тебе поведаю о ней.

Спроси меня, и пару строк черкни-ка

О том, как в переулках тишина,

Спроси меня, когда цветёт черника,

Спроси меня, когда идёт война.

Спроси о том, чего и нет на свете

И вслушайся в мой хриплый баритон.

Любовь как ветер, как душистый ветер,

И знать нельзя, откуда дует он

Спроси меня, любимая, живая,

Когда меж нами пропасть и стена.

Любовь – она как влага дождевая.

Она ничья. И всем она дана.

Спроси меня о безымянной бедной

Той осени, о кружащей листве.

Пускай труба златая гимн победный

Играет в бесконечной синеве.

Спроси меня, кто этот шарик вертит,

Таинственное Имя назови.

Спроси меня, любимая, о смерти.

И я тебе отвечу. О любви.

 

Средиземноморская фантазия

 

Наблюдая на глади вод отраженье Луны,

я гляжу, как из волн воспаряет рыба в немом полёте,

как царит над тобою пчела, поглощая нектар слюны

всех безмолвных звёзд, соки ветра и мёды плоти...

я тебе опишу островов зелёных недвижный флот

в море бледной зари и одетое в числа время,

и двенадцати муз крылатых ночной полёт,

и неясных пленительных строф золотое стремя

наготою сияя, промелькнёшь бережком-бережком,

возвращая песку океан, одежды напиток...

и едва прикоснувшись к ней огненным языком,

Солнце выпьет по капле волну из мельчайших ниток,

разбиваясь о мелкие камни, по прихоти терпсихор

прозвенит вода нежной лютней о встречах, разлуках, встречах...

пёстрый голос, и дивную песню, и птичий хор

я услышу на разных прекрасных земных наречьях...

полоса прибрежная, как змея с головою севера и южным хвостом,

расцвеченным антарктическими звёздами, что сапфиры – камни,

уползёт в темноту, растворяясь в заката вине густом,

отнимая у моря рыб и тебя даря мне.

 

 

Сюита испанской Луны

 

Солнечный день хоронят время и колокол.

Дым сигарет и запах коктейлей в барах.

Кто на веранде «Chianti», а кто «Clicquot» лакал.

Пляшут фламенко тени на тротуарах.

Вечер. Извивы улиц. И чары лунного

Света потёрли время и память.

Полночь. Сердце Испании. Золото звона струнного.

Escucha la guitarra*, рыдать и плакать не полно ль?

Ночью испанской глянь на Луну, любимая,

La Luna no recuerda el mal** – скажут в Малаге.

Клонит Луну ко сну. И рука незримая

Лунную розу приносит в рассветной влаге

Глянь, как Луна освещает театр на площади.

И все углы, где Лорка с Дали встречались

В душах испанских она огонь и тепло щадит,

Наедине с собой смеясь и печалясь,

Кронам, кустам, газонам разгладив волосы,

Тайным медовым светом пои́т нас снова.

Как откликается в памяти эхо голоса,

Так же в тебе откликнется моё слово.

Как безутешной химеры громкие жалобы –

Плач семиструнной гитары. Ночные ритмы

Звёздного неба. И всё им в ответ дрожало бы

В танце все горы и долы. И на Мадрид бы

Сверху обрушилось летнее пламя звёздное.

Алые мальвы, горящие колесницы,

Поздние розы на раннем снегу и грозное

Небо испанское. Сполохи и зарницы...

В точке вращенья мира стою, не в теме не

Только звучащих нот, но их круговерти

Слово, как музыка, льётся плавно вне времени.

И всё, что жизни не выше – не выше смерти.

Слово лишь формой и ритмом, как и мелодия,

Явит недвижность древней вазы индийской.

Вновь намечаю несколько карт в колоде я

И наблюдаю в небе звёздные диски

Прошлое и настоящее скрыты в будущем.

Время не отпускает. Берёт за горло.

Ты, как актёрка, люба честно́му люду.

С чем мимо меня проплываешь легко и гордо.

Танец кружит. Любовь – причина движения

Вне времени, вне желания, кроме желания

Преодолеть границы времён. Скольжение

Пар в темноте. Летит над Землёй Испания.

--

*Слушай, гитара (исп.)

** Луна не помнит зла (исп.)

 

* * *

 

Трепещет парус. Тени августа

Спешат в октябрь сквозь непогоду.

Из сот небесных на устах, густа,

Янтарным светом – капля мёда.

Воспоминания размытые

В морских глубинах тонут камнем.

А на Земле резвятся мытари

И пульсом бьёт в висок тоска мне.

Пуста в осеннем парке лавочка.

Лихи дела безумной черни.

И всё свершённое, как ласточка,

Мелькает в воздухе вечернем.

Над миром пасмурней становится.

Деревьев кроны поредели.

И все ясней и горше новости,

Всё чётче бытия пределы.

Вошли в умы простые истины,

На ногу левую хромая...

И только музыка таинственна,

Как письмена ушедших майя.

 

* * *

 

Что от меня тебе останется

На этой стороне земной?

Стихов ли том «Моя избранница»?

Цветы ли, взращенные мной?

Цветы – природы подношение.

Все размышленья – дар ума.

Моим творениям завершение,

Тебе останется зима.

Окатит вечность жутким холодом,

Врывающимся сквозь озон.

Я на гитаре вдарю соло там,

На семиструнной выдам звон.

И романсеро, и балладою

Зажгу сердца волной огня…

Плывёт Вселенная армадою

И всей громадой на меня.

И там, где Млечный Путь протянется

На тонкой грани бытия,

Пусть от меня тебе останется

Любовь нетленная моя.

 

* * *

 

Я различил однажды сумрак вещий –

Его потом иначе назовут –

И в нём узрел: явления и вещи,

И куклы их – слова – во мгле плывут.

Всё спутано, а впрочем, все дорожки

Приводят в Рим, дописана скрижаль.

И сына божья красные сапожки

Распроданы, и вам его не жаль.

Не жаль его. За все ответит Пушкин.

И пишущему не сносить голов.

Пора спешить на новый зов кукушки

И погибать по-новому – без слов

Каким глаголом жечь? Звездой какою?

О подлинности сердца и труда

любви – струною порванной – строкою

успеть сказать в пустое, в никуда,

сказать, что над пожарищем провеять,

ни для чего, в пустое, наобум...

И милые не захотят поверить,

бо нищенства шедевр затмил им ум:

мои волчата – куклы, люди, совы –

иллюзий завершённая глава.

Но встанет Смерть. И встанет Смерть – не-слово.

И волком взвоют волки – не-слова.

Но всё-таки я грезил не напрасно –

«Жизнь – это сон», но явью станут сны.

И я успею выдохнуть безгласно

Остатки пустоты и мертвизны.

 

* * *

 

Хочу в небесах раствориться,
Где Данте средь звёзд обитает,
Где в света сплошном облаченье
Деревьев высоких листва.
Где в неге душа серебрится.
Где сердце любовь обретает,
Звучанья полно. Где значенье
Имеют дела и слова.

За дымкой сплошной голубою
От тени бегу я от смертной,
Любовью неистово-страстной
К Земле навсегда пригвождён.
Любимая, что же с тобою?
Ты в музыке – светлой и мерной –
Виденьем из сказки прекрасной
В мерцании звёзд и времён.

Ты прячешься в зарослях лавра.
В цветах и кустах олеандра.
Твоя золотая на шпиле
Финифтью протянется нить.
Белеют «София» и Лавра.
Индийская блазнится мантра.
И сок всех бутонов и лилий
Без страха я жажду испить.

А в граде небесном повсюду
Пусты иль наполнены чаши.
Я пить разучился. И мало,
Быть может, страдал на Земле.
Метель заметает посуду,
Сердца обнажённые наши.
Куранты бьют время финала.
И кофе остыл на столе.

 

* * *

 

Любовь моя, печалью вещей
В глазах твоих навек распят.
И снова дождь над парком хлещет
Как много-много лет назад.

Листва в осенней позолоте.
Сгустились сумерки. Озёр
Мерцанье. Лебеди в полёте.
И вечной хвои сух ковёр.

Лик роз изнеженных и лилий
Объят усталостью, тоской.
О, как судьбу бы мы делили
Над зыбью пенною морской!

Зачем с тобою мы не птицы –
Курлычь себе на все лады –
Как дым в потёмках растворится
Огонь блуждающей звезды.

Пока молва гудит и судит,
Мы уплывём в такую даль,
Где злое время нас забудет
И не найдёт вовек печаль.

На остров волшебства за морем.
И, времени отринув бег,
Слезами светлыми омоем
Затерянный пустынный брег.

 

* * *

 

В моём начале – grand finale!
Полвека мне. Под гул дождя
Я прожитое вспоминаю,
Из века в век переходя.
Дома росли и гибли где-то.
Шло время – спать и видеть сны.
Но в этом ноябре – приметы
И потрясения весны
А значит – время жить и строить.
Рождать стихи под гул дождя.
Любить. Дышать. Бежать из Трои,
Из века в век переходя.
И время ветру на причале
Лохмотья лодок дёргать вниз.
И мой финал – в моём начале.
Безмолвие – не мой девиз.

Гипнозы жаркого предгрозья.
Под гул дождя полвека мне.
Но соками нальются гроздья.
Но Храм восстанет из камней.
Свет раскалённый в душной дымке.
Падёт на голые поля.
И ранним вечером на снимке
Сольются небо и земля.

И прочное гнездо совьётся
Из старых брёвен и телег.
И пламя новое взовьётся,
Переходя из века в век.
А прежнее – в золу и в почву
Уйдёт. И плоть взрастёт на ней.
Полвека мне. Приносят почту.
Мчат колесницы средь огней.
Во многих знаниях – печали.
Сокрыт событий календарь.
Но мой финал в моём начале.
И слово явлено, как встарь.

 

 

* * *

 

Сегодня от меня ты далеко.
За горизонтом цвета «Кьянти» алым
Сегодня мне не пить с тобой «Клико»,
Сегодня мне довольствоваться малым.
Но я иду с гитарой за плечом.
Ищу ещё не найденное слово.
Романтика страстей тут ни при чём.
Любовь жестоковыйна и сурова.
Воображенье нам велит творить,
На зов любви бесстрашно оглянуться,
Над горечью и болью воспарить,
Над терниями розами взметнуться.
И вот уже над миром, словно дым,
Парит любовь, въедаясь жёлтым в кроны.
И мёдом – и густым, и золотым –
Она стекает на́ души влюблённым.
Сметая рамки. Прячась в глубине.
Почти не различить и не увидеть.
И тень её в античной пелене
Воспели и Гораций, и Овидий.
Мы смертны все. Но вызов брось судьбе
Под неба вечной тяжестью багровой.
А я стихи слагаю о тебе
И всё ищу не найденное слово.
Я старше стал. И мне теперь дано
Любить. Тебе любимой быть. И нужно
Хранить наш дар, как доброе вино,
Алмазный дар средь пыли зимней вьюжной.
Бесценный дар трепещущей души
На кончиках тончайших пальцев нежных.
Пока поют тростник и камыши,
И на устах серебряный подснежник.

 

* * *

 

Немая тётка смотрит косо.
Бросает безучастный взгляд.
Но не дано желаньям сбыться
Старухи с мёртвою косой.
Огня малинового розы
Уронит пред тобой закат.
Вздохнёт восход. И прослезится
Рассвет прозрачною росой.
Прильни ко мне. Всё мирозданье
Сегодня будет на двоих.
Прикроем окна, ставни, дверцы.
Вокруг не станет никого.
Сквозь путаницу и сиянье
Волос божественных твоих
Я вдруг почувствую всем сердцем
Звучание сердца твоего.
Пускай во мгле бездонной тонет,
Пока в ночи горит звезда,
Все неприкаянное наше:
Грехи, страданье, боль и бред.
И мимо нас проскачут кони,
На коих всадником – беда.
И нас минует эта чаша.
И будут лето, море, свет.
Я раздобуду шёлк и бархат –
Тебе дорожку постелить.
Ступай же бережно и нежно
По ткани тонкой золотой.
Качаются рыбачьи барки.
Серебряная вьётся нить.
И море синее безбрежно.
И мир исполнен красотой.
Вся пышность Запада с Востоком
Ничто в сравнении с тобой.
На небе дымка голубая.
На небе радуга видна.
И, преисполненный восторгом,
И не оплаканный судьбой,
Не Бога славлю, но тебя я
На все века и времена.

 

В Тель-Авивском порту

 

На парусах, опущенных ресницами,
Неслись воспоминанья. Не спеша
Пожары догоняли их... И снится мне
Заветный рай. В саду. У шалаша.
И ты стоишь там, разделившись надвое,
На памяти плашкоутах золотых.
Но почему опять тоска сильна твоя
И бьёт тебя под горло и под дых?
Припомни мир с прибрежными притонами,
Кафе «Лондо́н» и звёздные огни.
Вот веселы. Вот счастливы до стона мы
Из пьющих ртов нездешних, и пьяны
До той поры, покуда с башни времени
Сползает тихо старый циферблат –
Плавучий призрак – док, пред коим в темени
Подъёмных кранов буковки стоят
Белым-белы, слагая Имя Чёртово,
Манящее к себе куда-то ввысь,
Чтобы потом низринуть в бездну мёртвую
Свою тележку под названьем «Жизнь»,
Пока её до дна черпает заполночь
До смысла жизни жадная строка...
До той поры огнём твои глаза полны.
И мы пьяны. Но вот, издалека
Плывёт корабль-буксир. Огни сигнальные –
«Одесса-мама» и нептунов грех.
И нечто распадается сакральное
Для нас с тобой. А может быть, для всех.
Платформа, на которой вместе тонем мы –
То вниз, то вверх – а там – парад планет.
И всё так пусто от земли и до́ неба.
И мы-то здесь. А то – нигде нас нет.

 

* * *

 

Год промчался незримо.
Кто молился, кто лгал, а кто каялся.
Тени Третьего Рима
Нависали и контуры хаоса,
Чьи права и границы
До скончанья времён не очерчены.
Но промчат колесницы,
И окажутся снова заверчены
Все земные сюжеты,
Где такие ходы позакручены,
Что от берега Леты
До самой ближайшей излучины
Рябь пойдёт по воде ли,
Сквозь себя ль все пропустим до дрожи мы.
И богами пределы
Злому хаосу будут положены.
Тут конец лихолетьям.
И мгновенно засчитан год за двое.
Повезло тем ли, этим –
Ну, а я заглянул вдруг в глаза твои.
Много лет всё искал их
В перекрёстка вечернего сумраке...
Тьма повисла на скалах.
Гул земли. Нарастающий шум реки.
Это сумрак вечерний.
Это хрупкая память за дымкою
Лет, мгновений и терний.
Проплывает душа невидимкою,
Лепестками жасмина
Цвета кожи прозрачной и матовой.
Это пламя камина.
Это стих просветлённой Ахматовой.

Я хочу удержать
Это в слове. Застывшей минутою.
И бежать. И дрожать.
И томиться неясною смутою.
И зажечь в доме свечи,
Наблюдая, как бабочки кружатся,
И в бессвязные речи
Всех предчувствий внимательно вслушаться,
Ожидая в смятенье,
Пока свечи сгорают и плавятся,
Что незримые тени
Любви у порога появятся.