Ирина
Фещенко-Скворцова

А после по стёклам зеркал неотвязное время стекло...

Ах, если бы живые крылья

Души, парящей над толпой,

Её спасали от насилья

Бессмертной пошлости людской!

Ф. И. Тютчев

А после

По стёклам зеркал

Неотвязное время стекло,

Попытки протеста

Глуша дребезжаньем трамвая.

«Бессмертная пошлость»

Глядится в пустое стекло,

Под маской морщин

Первородство свое узнавая.

Желанных гостей

Баловали на вольных хлебах,

А в этой казарме

Живёт ощущенье сиротства.

И не расхлебать

Ту, что жирной была и густой,

Когда-то казалась

Намного важней первородства.

Астральный свет созревшего листа...

Астральный свет

Созревшего листа.

Осенний свод

Ещё небесней стал.

И проступают чёрные кресты –

Кресты стволов –

Сквозь праздник влажной прелести и прели,

Как первые цветы

Сквозь снег в апреле.

А в глубине –

Упорный рост корней,

Их тел сплетённых

Средь комьев тёмных.

Закрыты от небес тяжёлыми слоями,

В незрячем естестве подобные кроту, –

Так лишь кристалл и свет,

Не врозь и не слиянны,

Так лишь душа и свет

Рождают красоту.

Баллада о тьме и свете

В этой комнате свет,

непрерывно, и ночью, и днём.

Почему-то хозяйка боится остаться без света,

но дело не в свете.

В этой комнате лето – не лето,

а память о лете,

и она непрерывно срывается

в память о нём.

Оба живы ещё,

но в погоне за призрачным раем,

только в прошлом живём,

в настоящем же мы – умираем.

Вот и помнит она,

как её эта тьма окружала,

заполняла её, как сосуд,

запрокинув под ласки свои,

и потом, словно шершень,

вонзала сладчайшее жало,

и, ослепнув, душа

от избыточной жизни бежала,

как чужая бежала, во сне, в забытьи.

А теперь тьма садится на дом

насторóженной птицей,

точно это – гнездо,

из которого люди украли птенцов.

И теперь ничего-ничего

ей из счастья былого не снится,

даже редко любимое видит лицо.

В этой комнате свет,

непрерывно, и ночью, и днём…

Может, в память о тьме?

может, в память о нём?

Боюсь читать её стихи я...

Боюсь читать её стихи я,

Слепая мощь её стихии

Сквозь нежный звук – хрусталь

Пластает душу – сталь!

Грешна ль, чиста ль?

Элементаль...

Растут её слова –

Все от одних корней,

Цветут, разрыв-трава,

Всё пуще, всё родней.

Гордыню – под спуд:

Гортанью растут.

Они, цветаевские крестники,

Из глуби по гортанной лесенке

Растягивают сети-лестницы

Они, цветаевские лиственницы...

Кручей да крутью

Водит страсть:

Чужою грудью

К груди припасть...

В. В. Розанов

Искрило, тлело, угасало:

Не разобрать, добро ли? зло?

И вот – открылось, будто Савлу,

И ослепило.

И ушло.

Каким утешным смутным знанием

Незрячая душа согрета?

И медлит тьма над светлым зданием,

Над белым зданием без света.

И что-то благостное зреет

Поверх блистательных речей…

И понял: тот из нас мудрее,

Чья – здесь – молитва горячей.

Вечер символами полон…

Вечер символами полон,
Только имя улови…
Ночь стирает всю палитру,
Купиной неопалимой
Проступает контур сути,
Отступает суета…
Если так
Стирает старость
Буйство красок
Сладострастья, –
Может там,
За гранью пола,
Тайна истинной любви?..

Где плещутся воды забвенные

Как смолоду билась, металась ты,

Любви ли искала, покоя ли?

Теперь, в бесконечной усталости,

Готовишься к ночи, покорная.

Сулила судьба, не сулила ли?

Мечтала ли, верила истово?

Песок размывает приливами

И дно обнажает скалистое.

Кто ищет любви меж неровнями,

Кто льстится на тайны глубинные…

Пусть будут на старость дарованы

Лишь кроткие сны голубиные.

Пузырится мутною пеною

Всё знанье твоё бесполезное.

Стань лёгкой, помедли над бездною,

Где плещутся воды забвенные.

Говори. Но, подобно молчанию камня...

«Камни молчат. Творческое Слово

Своё Я скрыл, Я скрыл в них.

Стыдливо, целомудренно скрывают

они Его в себе».

Первые две строки древней

Розенкрейцерской культовой Формулы.

До зари далеко.

Говори.

Но – подобно молчанию камня,

Чтобы скрытой хранить

Нить, сквозящую через основу.

Снова камень теплеет,

Согретый твоими руками.

Снова камень теплеет,

Покорный творящему Слову.

Этот звук истончается в звон

И, стихая в стихах,

Оборвется и канет

Сквозь сознание – в сердце,

И в воду, и в глину, и в камень.

Это в камне звучит –

Это очень далёкое эхо

Зовущего звука

Под твоими руками

Сквозящее через основу.

Сквозь усталость –

Говори. Говори. Говори.

Невесомостью звука

Нагревая и, словно взрывая

Давно наболевшую плотность.

Говори.

Чтобы плотью восстало

Сокрытое в камне

Творящее Слово.

Давай улыбаться!

А мне всё: «Построже!» –

а мне всё: «Посуше!».

Ну, может, негоже,

а всё же, послушай!

Вот этой, коварной,

которая дразнит, –

дешёвый ковёрный?

забацанный праздник? –

зажаты

в её виртуальном

режиме,

давай улыбаться,

скудеющей жизни!

В горячем сплетении слёз и волос

сколь было обещано – всё не сбылось…

И, может, по-летнему, глянет последний

и душу разденет, слегка виновато:

рождение – прочерк – и свежая дата.

И всё.

И над жаркой открытостью строчек

сомкнётся краями обыденный прочерк.

Если б мыслям от тёмной воды оторваться...

Облака фонарей

Фонари изнутри

Освещают частицы воды.

Вещество…

Как умеет оно облекать,

Размывая и свет, и следы.

Если б мыслям от темной воды

Оторваться, уйти налегке, -

Умерла бы строка…

Мягкий свет ночника

На листке.

Если временем тоску…
 

Если временем тоску
Не потушишь,
Время катится к виску
Вместе с тушью.

С оборота заплачу
И подушный:
По морщинкам прежних чувств
На подушку.

Если прощаться...

Сны-домочадцы

Машут полою плаща.

Если прощаться,

Значит – любить и прощать.

Равнопричастны –

Снятся друзья и враги.

Если прощаться,

То не забыть про долги.

Снами промчатся:

Помнишь про дальних про сих?

Если прощаться,

Значит – прощенья просить.

Счастье – несчастье?

Нет ни страстей, ни обид...

Ночью – прощаться,

Утром – любить.

Есть такие места…

А. Шаргородскому

Есть такие места, где поляна пуста,

Настороженный взгляд у любого куста,

Здесь людьми над людьми учиняется суд,

И растопчут одних, а других вознесут;

Там ни ягод, ни птиц, ни зверья, ни жилья,

Там когда-то бродила и я…

Есть другие места, затаили красу,

Столько добрых людей, сколько ягод в лесу,

Там на ранней заре собирают росу,

Чтоб прозрачнее зрели слова.

Набери на монисто тех капель с листа,

Чтоб тебя не брала суета-маета.

Если снова придёшь в те пустые места,

Только этим и будешь жива.

Жизнь

Сперва – пьянила, как вино,

Благословила на полёт.

Потом – учила быть одной,

За годом год, за годом год.

Но мы не зря приходим в мир,

Где каждому – по силам – роль,

И жизнь священна в каждый миг,

И если вся – сплошная боль.

Как меркнет свет. Как близок мрак.

Ты снова медлишь у межи.

Всего-то жить. Сегодня – так.

Всего-то – жить.

..........................

Разве это полёт?..

Снова мёртвой петлёй 

виражи, виражи. 

Каждый вдох опалён, 

не прожить, не дыша. 

Как же хочется жить, 

просто жить не во лжи 

каждый миг, 

каждый шаг… 

Зимний полёт

Заманила птицу стая

На рассвете золотая…

Голубыми полотенцами

под крылом её не реки потекли.

Это ранняя метелица,

Поднимаясь, ускользает от земли.

На распахнутое тельце

налетают массы неба.

А в гнезде осатанело

ветер рвёт остатки пуха –

пусто.

Золотая,

отзвеневшая с рассветами вдали,

из забвенья, из затменья вырастая,

как одна большая птица,

эта стая,

улетает, ускользает от земли…

…………………………………

Вся – зимний, зябнущий полёт –

Под сенью смерти жизнь моя.

Потеря радости прольёт

Морозный свет через края.

А день сквозь сито моросит,

А снег замедлен, как во сне…

Спроси,

Чтоб вспомнила, – спроси:

Ведь неспроста

Ты снишься мне…

И ты – живая

Фонарь в окно нахально пялится,

Он тоже занят ворожбою.

Твой перстенёк верчу на пальце я –

Единственную связь с тобою.

И сердце мне напомнит, ёкая,

Что переливом – перевёртом

Он пережил тебя, далёкая.

Да и меня переживёт он.

И зорька мне напомнит ранняя,

Прошепчет ветер мне, стихая.

Что мы природе – посторонние,

Свои ж – безликие стихии.

Но снами, веяньями, бликами,

Чей облик смыт и стёрлось имя,

Витают вечно наши близкие,

Природе ставшие своими.

Ах, как же нынче дождь старается,

Всё постороннее смывая...

Твоё лицо с плиты стирается,

И ты – живая.

Испаряется кровь –

продолжается круговорот...

Долго в гору расти
Первобытно-косматыми
Мхами – веками,
Обрываясь,
Цепляясь корнями
За камень…
Долго в гору расти.
А с горы
Путь лавины недолог
До кремнёвых ножей,
До победного пира ворон.
Свиток неба свернулся уже
Над дымящимся домом.
Испаряется кровь –
Продолжается круговорот.

Как можно легче жить,

земли едва касаясь…*

_____
* Прочла у Мишеля Монтеня и поразилась совпадению мыслей. Так часто бывает, сначала приходит стихотворение, потом встречаешь эту мысль в книге. Конечно, бывает и наоборот.

«...иные люди, чего бы ни желали и чего бы ни домогались, рвутся к этому всеми своими помыслами и изо всех сил. Но ведь бывает столько ложных шагов, что для большей уверенности и безопасности следовало бы ступать по этому миру полегче и едва касаясь его поверхности. Следовало бы скользить по нему, а не углубляться в него...»
Мишель Монтень, «Опыты».

Капризный ребёнок

Капризный ребенок

Опять, неотвязный, приходит,

Заплачет и тянет за платье,

И нет ему, глупому, дела,

Что я ничего не успела,

Что лучший мой лекарь

Со мной так недолго знаком…

Несбывшимся летом,

Как листьями, город устелен.

Не плачь, мой ребенок.

Мы оба немного устали,

Не плачь, у природы

Любое желанье – закон.

Когда кончается терпение

Устала к звёздам – через тернии?

А это всё из-за Коперника.

Когда кончается терпение,

И белый свет – одна копеечка.

Ну, кто слабей тебя теперешней?

Вконец подрублена, подвешена.

Когда кончается терпение?

Оно кончается под вечер

И по-английски не прощается.

«Excuse me», – вслед ему теперь бы я…

Земля по-прежнему вращается,

Когда кончается терпение,

Одолевая тяготение,

Растерянно и постоянно,

Когда кончается терпение,

Когда минутку постоять бы…

Магдалина

1.

Знал, когда лила масла: 

Кровью выкупить могла. 

Знал: одна из тех немногих –

Душу выплеснет под ноги. 

Знал: сама, своей бы волей 

С ним на крест, когда б позволил. 

В скорбном бдении у тела 

Чудилось всё время: звал. 

Первую пришёл утешить: 

Знал. 

2. 

– Не касайся Меня! – Почему – не касайся? 

К вознесенью готовясь, берёг Свой покой? 

Но ведь лишь от неё Он запретом спасался, 

Ведь коснулся Фома равнодушной рукой? 

Взгляд безмерной тоски – эта встреча-прощанье, 

Прежних взглядов любви – о, насколько сильней! 

Взгляд безмерной тоски, как мольба о пощаде. 

Крестной мукой опять – расставание с ней. 

Взгляд безмерной тоски – просветлённей и выше, 

А Ему – напоследок – острее ножа. 

– Не касайся Меня! – Ибо срок Ему вышел, 

А безмерной любовью могла удержать. 

3. 

Судьба моя – сплетенье многих линий, 

И тело – только сплав умерших тел. 

Я помню: Ты явился Магдалине 

Не осуждать – в слепящей чистоте. 

Не пристыдить – в святейшем отдаленье, 

Не грозным: за грехи свои плати! 

Я помню: Ты явился Магдалине 

Единственно доступным – во плоти. 

И в ней, любовью и стыдом палимой, 

Экстаз неявным привкусом горчил. 

Я помню: Ты явился Магдалине 

Единственным из всех её мужчин. 

Так исподволь и так неодолимо 

Даруя свет греховной слепоте, – 

Явись и мне, явись, как Магдалине, 

Когда окаменею от потерь.

Можно вытерпеть всё...

Можно вытерпеть всё,

привыкая к нему постепенно,

шаг

за шагом

спускаясь

к нему

по ступеням

по ступеням недобрых

судьбою подстроенных шуток,

с постоянством состава,

который идёт по маршруту

и ныряет в глубокий тоннель.

С постоянством состава.

Ты меня не узнаешь, такая я старая стала.

Я тонула сегодня во сне, как тогда,

я с натугой пыталась вдохнуть.

Но врывалась, вливалась,

кипела в клокочущих лёгких вода,

разрывая мне грудь.

Это вещие сны, это вести слетают

и рыщут по следу.

Вот она и явилась за нами, слепая,

равнодушная наша беда,

вот она торжествует победу.

Можно вытерпеть всё.

Так спекается чёрный базальт.

Он – почти человек,

ведь всегда остаётся хоть малость

на бедность:

так и быть, укради, утаи.

Это жалость

прольёт осторожный бальзам

на сплошные ожоги твои.

Москва или Париж?..

Вот город – весь, до крыш,
Закатом ранним вышит.
В нём тем же светом дышит
С тобой любой малыш.
Москва или Париж?
Не всё ль равно в итоге:
Высоко ли паришь –
Не ведая, творишь.
О чём ни говоришь,
Ты говоришь о Боге…

На свете счастье – есть!

В. Фещенко

«Обитель дальняя

Трудов и чистых нег»…

Обида давняя:

«На свете счастья нет»…

Холодный свет зимы

И Чёрной речки снег…

Когда-нибудь, и мы…

Всему предел положен.

Но ты идешь домой,

Моя благая весть.

Какие мы сейчас:

Глупее и моложе,

И знаем сгоряча:

На свете счастье –

Есть!

Нагие – в мир пришли

Совсем ушёл.

Со – всем ушёл.

М. Цветаева

То снегом,

то туманом,

то дождём…

А. Шаргородский

Нагие – в мир пришли и, как умели, жили,

Но вечер приустал, и ветер приутих.

И наступает час: за нас решают, мы ли? –

Когда и как уйти.

И шлейфом за спиной

Пурпурно и пунцово

Летит тобой и мной

Присвоенное слово.

А мы косым дождём

Уже идём на Киев

К зашторенным домам и чьим-то вещим снам.

Не говорите нам,

Что мы уйдём – нагие.

Не говорите нам.

Не любят птицы человечьей ласки…

Не любят птицы человечьей ласки:
Ручным – ручные, а чирикнут: – Чур!
Не любят птицы человечьей ласки:
Им всё – слегка, чуть-чуть, не чересчур.
Не любят птицы человечьей ласки:
Смотреть – смотри, а в руки чтоб – ни-ни!
Не любят птицы человечьей ласки...
Для этого – крылатые они.

Не плачь

И снова друг о друге 

Судим праздно 

На шкуре неубитого медведя… 

Не плачь. 

Тревожно, к ветру, 

Заалеет запад. 

Медвяно-терпкий 

Тополиный запах, 

Осевший толстым слоем 

У ограды. 

И винограда 

Запотевшей гроздью 

Осенний воздух… 

Ты счастлива 

И, значит, виновата. 

Не плачь. 

Пускай другие

Будут правы.

Невдалеке от чудищ в глубине...

Я погружаюсь в тёмный океан
отчаянной,
отчаявшейся жизни.
Отчётливые контуры стирает
холодная вода,
стихает
шум подсказок,
под скалами
шевелится живое…
В твоей же воле
всё –
так прочь
из этих мест!
Туда, где мел на дне,
и где резвится стая,
где мелководно
жизнь произрастает
невдалеке
от чудищ в глубине.

Нелюбимая женщина

Нелюбимая женщина,
Постаревшая женщина
Смотрит, как посторонняя,
На своё отражение.

Долго смотрится, зоркая,
Без кривляния, искренно.
Может, всё же у зеркала
Что-то вымолит, высмотрит?

Путь ей вымерен полностью,
Суетой не расцветится, –
Исповедует полночью,
Причастит ли рассветами.

Всё готовится исподволь
Под неспешными звёздами.
Вот и верится истово
В утешение позднее.

Смотрит в зеркало женщина

Непослушная душа

Кафтан дыряв, дыряв.

И. Бродский. Большая элегия Джону Донну

Все на свете кем-то сказано,

Все на свете крепко связано.

Потяни, поди, за звёнышко –

Не под силу: груз велик.

Загляни в себя до донышка,

Множится, мерцает лик.

Мысли бьются, как скаженные,

Чувства втянуты в сражение,

Да – на смерть, не на живот.

А судьба-то, безобразница,

Что ни день – обидней дразнится,

Мол, кому какая разница,

Мёртвый ты или живой?

Так и носит – вечных путников –

Даже ангелы нас путают.

А – не выполнив задание –

Точно люди, в оправдание

Объясняют: – Мы – не Бог.

Так – истица и ответчица –

И дыша и не дыша,

А – сумою переметною,

Не живою и не мёртвою

Меж двумя мирами мечется

Непослушная душа.

А как стану недотрогою,

Как застыну на пороге я

В новом доме нежилом –

Ой, как вспомнятся растроганно

Наши правила нестрогие –

В смежном мире неживом.

Опять болит? Утихнет понемногу...

Опять болит?

Утихнет понемногу.

С закрытыми глазами полежи.

Ну, потерпи.

Ну вот, и слава Богу,

Вот и прошла,

Прошла…

Не боль, а жизнь.

Ощущенье листа

Ощущенье листа.

Под рукой – ощущенье листа.

И поверхность души первозданно тиха и чиста,

Как поверхность реки.

Не видна, до нуля сведена отражением дна,

Глубиною строки.

Мир зеркал

Ощущеньем родства, как суровою нитью прошит.

Поспеши.

Но уже остывает накал,

Начинается рябь, выявляя поверхность души.

Переводчик творит, отдавая...

Переводчик творит, отдавая.

От себя не своё отрывая,

И своё не своим называя,

Кружева выплетает хитро.

Если в текст не ложится ремарка,

Если станет над томиком жарко,

Прилетает на помощь Петрарка

И роняет на томик перо.

На колени по-рабьи не рухни,

По-славянски дубинушкой ухни,

Постигая премудрости кухни,

Выжигая на тексте тавро.

Гений – просто товарищ по цеху,

С колоссальною волей к успеху,

Приглядись к оговорке, огреху,

Переплавленным на серебро.

Если помнить,о чём не сказал он,

Перевод прозвучит несказанно,

А для автора это – Осанна,

Вот и даст он на подвиг добро.

По другу горько и светло поплакать

И опять эти строки…

И снова мы плачем о нём.

Да чего там – о нём,

о себе неприкаянно плачем.

Александр Шаргородский,

«Памяти Высоцкого»

Прислушайтесь, имеющие уши…

У Розанова, – знал наверно он, –  

Прочла недавно: ничего нет суше,

Страшней литературных похорон.

Не в качестве уже ненужной платы,

Но, отдавая дань похоронам,

По другу горько и светло поплакать,

Ведь знаем: будет некому – по нам.

Под аркой Фернанду Пессоа

Слова – вы Вселенную заново лепите,

Все смыслы сокрыты в поэтовом лепете.

Страна из легенды, страна – каравелла…

Что там занялось, заплескалось, запело,

Что там заблистало, когда их не стало –

Сезариу Верде, Антеру Кентала?

Их судьбы, как звёзды, возносит кривая,

Их ритмы с дыханьем Вселенной сливая.

Не русский, но близкий, но ближний – ближайший,

Как «айш» португальское к русскому «айший»…

Да, звуки извечно сшивают наречья,

Наречие звёзд и твоё, человечье…

И вот – над Вселенной раскинулась жарко

Созвездьем стихов Триумфальная Арка.

Что чище рассвета? Что выше, чем Анды?

Поэмы Фернанду, поэмы Фернанду…

Немыслимо воздух спрессован

Под Аркой Фернанду Пессоа…..

Какой непокой ты бессонный подаришь

Бинарному миру, Бернарду Суареш!

По улицам Лисса и Бона пройдя

Не Грином ли? пишешь пейзажи дождя…

Вращается жизнь в заколдованном круге –

Карнейру – Каэйру, как память о друге…

Был День Триумфальный: как новую эру,

Открыл это имя – Альберту Каэйру.

У тихой реки, в зеленеющих травах

Лелеял он мысли – овечек кудрявых.

Поил он овечек, искал он истоки

В прозрачности ясной, всегда одинокой.

Потом изменил своему же обету

Влюблённый пастух, белокурый Алберту…

И – Άлвару – гибкому явору – у тракта средь рытвин – колдобин,

И бредящих странному говору – их жутким виденьям подобен…

Ты камнем в пустошь не канешь –

С горы сорвёшься лавиной.

Неистовый Алвару Кампуш –

Открытый, циничный, невинный.

Любой барьер с разбега, удаль – шутовство:

Alter-ego – Самогó…

Назвался он Рейшем…

Ах, в имени этом блистает корона…

И был он мудрейшим,

Латыни знаток, эллинист и приверженец трона.

И стройностью формы подобен гепарду

Твой слог утончённый, бессмертный Рикарду.

Год смерти Рикарду? Не верьте, не верьте!

Он не был рождён – не подвластен и смерти.

И где-то струятся, как тёмные воды,

Всё новые, новые, новые оды…

Поспи, и всё пройдёт

Благодари судьбу,
Лежи себе в постели,
Уют, домашний кров,
Горячий чай и мёд.
Её рука на лбу:
Вот славно, пропотели,
Теперь глаза закрой,
Поспи, и всё пройдёт.

Поспи, и всё пройдёт:
Болезнь, зима и мама,
Весь мир твоих затей

И этот чёрный кот.
И ты пришёл затем,
И жилы рвал упрямо...
Светает. Пропотей,
Поспи, и всё пройдёт.

Поспи, и всё пройдёт:
Тебе так сладко спится,
Твой жар уже утих
От маминых забот.
Она опять с тобой,
И не ночная птица –
Твоя душа летит

Сквозь лестничный пролёт.

Пространство и время

Пространство и время
смеются над нашей любовью!
Над нашей земной, несвободной и неповторимой.
Мы временем слиты,
но розно пространство торим,
а нас окликают
дороги, ведущие в Рим,
и это по ним
мы с тобой уходили из Рима…
Незримо пространство,
а я поняла:
это время ослепло от слёз.
Ему не смешно
нам отсчитывать сжатые сроки.
Опять надо мной
затрещали тревожно сороки,
вещая отлёт...

Сенека

Земля, нагретая за лето,

Как материнская утроба.

Рожденье – это праздник света.

Зачем же атрибуты гроба?

Есть декорации у смерти,

Как есть условности у жанра.

Но кто сказал, что смерть ужасна?

Её вы с жизнью соразмерьте:

Чуть начал жить, и вот полезли

Слепая дурь людей недобрых,

Затеи зависти, болезни, –

Да каждый – сам себе Иуда.

Нас будто гонят прочь отсюда,

А это значит: мы не дома.

Но, как финальный акт балета,

Уход твой празднично устроит

Земля, нагретая за лето,

Как материнская утроба.

Тем прекрасней, что осталась в прошлом…

Вадиму Фещенко

Эта боль – капканная, стальная,
Но её и с лапой не отгрызть.
С нею пьют, зверея, проклиная,
А потом выходят из игры.

Сквозь века глумлений и палачеств,
Славу, срам и гибель сыновей, –
Покаянно, безнадёжно плачешь
О погибшей Родине своей.

Так бывает, так, наверно, надо, –
Мы с тобой негромко говорим.
Умирала гордая Эллада.
Уходил несокрушимый Рим.

Так уймись, и счастливы мы будем
Друг для друга, здесь, остаток лет.
Помнишь, что сказал об этом Бунин,
Малоросской прелести поэт?

Тем прекрасней, что осталась в прошлом,
Песней и легендой, вне времён…
Ну, а ты? Ты болью этой проклят,
Приневолен, пойман, заклеймён…

Русская, с тобой ли я? С тобой ли?
Разум мой и холоден, и слеп
Пред лицом твоей фантомной боли
По давно оплаканной земле.

И без этой боли – всё пустое:
Русская душа, родной язык?
Все мои стихи слезы не стоят,
Пьяной, злой, отчаянной слезы.

То ли слепо сердце друга?

Век железный, Кали Юга –
Наши горькие истоки.
То ли слепо сердце друга,
То ли истины жестоки?

То ли сами мы из стали,
А душа – довеском лишним?
От себя или от ближних
Мы устали?

Нам до неба не хватает
Человеческого роста.

А наверно, надо просто:
Посидеть – послушать друга,
Последить за птичьей стаей?..

Тревожно загорается свеча…

Есть стёртые образы,
как золотые обрезы
у старых, слегка пожелтевших
от времени, книг.
Свеча,
снова образ твой тёплый
у сердца возник…

В подсвечник мастер не вложил,
А надышал тепла,
И он не жил, а лишь служил,
Он был – и светел был в ночи,
И суть его в огне свечи,
Как бытие текла.
……………………
Живому – живое,
а ты, будто кровь, горяча.
И ты – уже возле,
у самого сердца, свеча.
…………………………
Свечи слабые лишь на вид,
Что там бродит у них в крови?
Ты пойди-ка их разбери:
Мягко светятся изнутри.
Ну, ничем не проймёшь свечу,
Хоть к сожженью приговори.
От неё не светлей ничуть.
А она всё равно горит…
…………………………
В бесформенной
ночи
мелодия звучала
готической свечи.
Тревожно загорается свеча,
своё тепло напрасно расточая,
истаивая соком молочая.
Тогда родится свет
и пальцами
разглаживает глину,
и длится ночи амфора
до звёзд.

У Пришвина оно с глазами лани...

Из желания рождается печаль,

из желания рождается страх;

у того, кто освободился от желаний,

нет печали, откуда страх?

Дхаммапада 

У Пришвина оно 

С глазами лани – 

Желание. 

Не сбудется – желание. 

Вот женщина, 

Устала, пожилая, 

А всё дела. 

Привычные дела. 

Печаль. 

Её не сразу приняла я, 

И оттого роднее поняла.

Читая Пришвина

Всё хорошее в человеке почему-то наивно,

и даже величайший философ наивен в 

своём стремлении до чего-то просто

додуматься…

М. Пришвин

Серёжки на ивах –

пройтись бы весеннею рощею…

Смертельно наивным

для жизни – бывает хорошее.

Плохое умнее,

и лживое, и осторожное.

А, впрочем, не мне…

Я опять – из пустого в порожнее…

……………………………………

Этот абзац отчёркнутый

Будет тебе ключом.

Спросишь меня: – О чём ты?

Я опять: –  Ни о чём.

Разве скажешь отчётливо,

Чтобы ложью не счёл?

Лучше молчи: – О чём ты?

Я промолчу: –  Ни о чём.

Южная ночь

Южная ночь не звенит, а мучительно ноет,                  
Тянутся руки её – запрокинуть и стиснуть.
Как тебе спится, любовь, в окружении
древних инстинктов?
Как тебе спится,
любовь?
 

Тёмное море колышется мерно над нами,
Мутное море, и, разве не рыбы на дне мы?
Только во сне – омывает и нежит дневное.

Вот, из глубин потянуло, плеснуло, подуло.
В сон возвращаемся снова запутанной тропкой.
Южная ночь с откровенной прохладой под утро.
Тянутся руки её – запрокинуть и стиснуть.
Может, озябла любовь во владеньях
могучих инстинктов?
Тонкий её колокольчик хрустального звона –
не трогай!

Ибис

Посвящается
Фернандо Пессоа

Ибис, ибис, ибис белый
На эмали синей дали,
До тебя взлетишь едва ли,
Как ни думай, что ни делай.

Брат в Саккаре погребённым,
В звонкой глубине сосуда,
Затаившимся покуда
Древних мумий миллионам.

Ибис, мой призыв услышь!
Тесно крыльям, тесно белым,
Там, за солнечным пределом,
В сердце зазвенела тишь.

Спрятав голову и шею,
Символ сердца ты явишь.
Ибис, зазвенела тишь...
Как давно тобой болею.

Как давно тобой болею,
Чернокрылый, тьмы частица,
Бел, чтоб утру причаститься,
Выгибаешь гордо шею.

Отрешённость, тени пляска.
Облик тонкий, облик ломкий.
Ходишь медленно по кромке,
Там в начале есть развязка.

Ибис, ибис, ибис белый
На эмали синей дали,
До тебя взлетишь едва ли,
Как ни думай, что ни делай...

Голос
(За то, что смертный он,
за то, что он отчаян…)

Читай меня… Читай меня, читай…
Согретый звук на языке катай,
на языке, связующем гортани.
Произнести –
не разумом постичь,
и свяжется, немыслимо почти,
Вселенная уместится в горсти́,
И ей – твоим дыханием расти,
гортанной и всеведущей печали…
Прости мой голос.
Всё ему прости
за то, что смертный он,
за то, что он отчаян…

Подмоет корни вкрадчивая речь...

Подмоет корни вкрадчивая речь
Так, словно ты – глагол или наречие.
И потеряешь право человечье
От этой некончающейся речи
Себя, хоть на мгновение, отсечь.

Ли бо*
(Перламутровым холодом ранняя рань...)

Татьяне Аиновой

Сила женщины в слабости...
Ах, мне с памятью сладить бы,
Память прожитой сладости,
Память трепетной радости...

Вечеров этих камерных
Обаяние мягкое,
Не вторая ли молодость?
Строчки чертят, как молнии,
След на небе том давешнем...

Посиделки далёкие, будто дальнее зарево...
Будто чувства забытые проживаю я заново.
Нет ни быта, ни времени,
Нет ни роду, ни племени,
Но планета Поэзия... пламя... тонкое лезвие...
Вавилонский, добашенный
Тот язык порождающий...
Боже, дай же мне, дай ещё
Мне того бесшабашного
И далёкого дружества,
Мягкости, а не мужества,
Нежности той таинственной,
Той недолгой, единственной...

Сила женщины в слабости,
Сила в слове непонятом,
Что как ива склоняется
Над спокойною поймою....
Что мерцает загадочно,
Что в потёмках мерещится,
Эта речь, точно рощица,
В водах жизни полощется...

Разлучились и розно мы
С жизнью бились и ладили,
Непохожие, разные...
Только в памяти медленный
Взгляд твой ласковым вечером,
Этот профиль твой девичий...
Эта дружба непрочная,
Та, что в сердце не кончилась...

Сказка о мёртвой царевне

И я сказал: «Смотри, царевна,
Ты будешь плакать обо мне».
А. Блок

1

Стало сердце болеть ежедневно,
А поплакаться – было б кому…
Постарела, поблёкла царевна
В говорящем своём терему.

Тот, который не назван, а зван,
Позабылся в мучительном звуке.
Упырями туманят слова,
И бескровные падают руки.

Ах, поют на лугу хороводы,
Каждый сон – расскажи, расскажи!
Так и выпили тёмные воды
До конца эту бедную жизнь.

2

То по нéбу то по вóдам,
То стремглав с высокой кручи,
То ли сны её уводят
Навсегда в свой мир летучий?

Время – полночь, пусто место,
Заресничено оконце.
Чья подруга, чья невеста?
Где ты, солнце? Нету солнца…

Без дорог стремглав несётся,
Мимо Рая, мимо Ада.
Где ты, солнце? Нету солнца.
Нету солнца – и не надо.

Кое-что о женщине

Старости регалии

Опиума мне не пить,
Да и вино – с опаской.
О любви – не говорить.
Разве что под маской?
Что в эти годы –
Любовные невзгоды?
Спуск под горку длинный –
Не до малины.
Всем известны боли
Стариковской доли.
– Ишь, Америку открыли:
Нету старости бескрылей!
– И что там далее
Про её регалии?
(Это о растущей силе:
– Нету старости без крылий!)
Кто поверит заочно
В чистый источник?
– Ах, не говори́те нам
О полёте ритма!
– И в холодной комнате
Об этом помните?
– Чтоб кухоньку по́лнили
Мысли молнии?
– Средь болячек-лечений,
Да чтоб свет невечерний?!

Всё, чего я не хочу

В детстве, верьте ли, не верьте,
Знает сердце о бессмертье.

Как леталось и блестелось,
Жить моглось, а не хотелось.

Жизнь! Но жизни было мало:
И мечтала, и желала...
Только льнуло, пеленало
И в ночи ко мне летело
Всё, чего я не хотела...

Стало сердце биться реже.
Где ты, воздух побережий?

Так всегда со мной бывает:
Не желай, и не зови –
Снами, снами проплывает
В теле память о любви.

И тянусь, тянусь напрасно
Я к последнему лучу.
Неизбежно и опасно
Всё, чего я не хочу.

Приступы бессилья и лики нелюбовей...

Приступы бессилья и лики нелюбовей,
Крылья не укрыли от холода верховий...
Скудны поленья, но не от лени,
Тлеют, не горят от поздних сожалений.
Да, чего жалеть ей, золушке в карете?
За миг на рассвете Судьбы плети
Грудь полосовали: не на карнавале –
На лесоповале место этой швали...
Лики нелюбовей, дни всё суровей,
В руках-ногах остылых не чует крови...
Мысли – молитвы, да нет силы для битвы,
Жизнь застыла зябко на лезвии бритвы.
Каждое утро бьёт по темени:
Замыслов – тьма, да нету времени.

Все мы умираем

С Адом, да Раем –
такая ерунда!
Все мы умираем
Всерьёз и навсегда.

Есть мысль, и с нею
Легко идти во тьму.
Чем старше, тем яснее:
Жить ни к чему.

Ещё одна поэма?
Ещё одна статья?
Пусть помянут немо
Близкие друзья.

Пусть дохнёт ветер,
Пусть плеснёт волна.
Кому на этом свете
Ты ещё нужна?