Инга
Мацина

-го

я тысячу лет пребывала в состоянии

имаго

высовывала из кокона любопытный нос

и думала

еще не время

а потом неожиданно время пришло

и я родилась ребенком

индиго

возводила числа в многозначную степень

извлекала кубические корни из квадратных субстанций

читала романы толстого справа налево

и слева направо для расширения кругозора

имела прочные связи с тонкими мирами

и очень тонкие связи с миром обычных людей

а потом ребенок индиго стал индейским духом

вендиго

духом вечного голода говорящим голосом ветра

что зовет за собой заблудившихся

тихим шелестом в кроне вечнозеленых деревьев:

следуй следуй за мною путник по моим еле видным следам

у меня горящие ноги у меня ледяное сердце

я не стану тебя убивать я тебя поцелую в висок

подарю тебе дрожь в ломких пальцах

и глаза что прозрачнее и холоднее льда

и отправлю обратно с миром

тебя будут бояться дети и кошки

тебя будет преследовать тихий пугливый ропот

это он повстречался с вендиго

но очень скоро я постарею этот мир мне объявит

эмбарго

тайфуны цунами теракты

и прочие форс-мажорные обстоятельства

согласно заключенному договору

этот мир просто спишет меня со счетов

и я стану черным скукоженным камушком для японской игры

го

буду лежать на доске и думать

еще не время

а время придет незаметно

слева направо справа налево по или против часовой

и придет белозубый младенец что не знает правил игры

он сметет меня влажной и пухлой ладошкой

за пределы игральной доски

... он умеет в два года в уме вычислять интегралы

но не знает где пролегает граница между светлым и темным

между подобием жизни и видимостью смерти...

добрососедское

мой дом всего лишь музыкальная шкатулка

поделка подделка китайского мастера

злая игрушка со сбившейся программой

соседи слева вечные дворники начинают день

в пять утра а летом полпятого

криками гомоном стуком лопаты и лома

голосом сонного телевизора

со сломанным регулятором громкости

соседи снизу вечные истерики завершают день

вечно разбираются кто кому должен

кто что потерял кто дурак и почему

по мне так все они идиоты и без причины

и еще они поют под караоке когда им хорошо

а мне автоматически становится худо

соседи справа который год растят младенца

а он все кричит и кричит и кричит

своим хриплым надрывным просящим голосом

и мне кажется никогда он не вырастет

никогда не заговорит голосом человеческим

а у соседей сверху который год умирает бабушка

и все никак не может умереть

все стонет и стонет все просит чего-то невнятно

я знаю она никогда не умрет

и вечно я буду слушать эти стоны боли

похожие удивительно на стоны наслаждения

и я схожу с ума заглушая их

чтением стихов вслух однотонным боем

по струнам гитары по нервам

по трубе батареи

фугами баха и громкими матершинными фигами

в пол в потолок влево вправо

а они собираются тихо и слушают

как будто я говорю что-то умное

и когда замолкают соседи

я слышу лишь бульканье настенных часов

шум собственной крови стук сердца в ушах

какой-то хаос внутри дикую полифонию

я слышу себя и мне страшно

уж лучше бы соседи орали все разом

днем и ночью утром и вечером

не прерываясь ни на единую минуту

межстоличное (финальное)

не поеду жить в москву мама

запутаюсь там в паутине метро

сгину приправой в стакане

бомжовской лапши

стану табличкой рекламной

которую

носят на груди гости

из ближнего и дальнего зарубежья

превращусь из скво в СКВ

стану мелкой разменной монеткой

которую с размаха бросит турист

с плеском в канал имени москвы

со звоном на нулевой километр –

дабы вернуться

плохая примета

не поеду жить в москву мама

поеду умирать в Петербург

не спеша постучу каблуками

по граниту параллельно Неве

поцелую грифона

в прогретый на солнце затылок

положу ему в рот карамельку

потру ему зуб загадаю желанье

которому просто не останется

времени сбыться

а потом попрошу лучшего друга

отвести меня в двор-колодец

поиграть на губной гармошке

накликать пронизывающий

серый дождь

который мне скажет: по-ра!

и я попрощаюсь с другом

дам – ему на память – дешевый портвейн в бутылке

и – мне на беспамятство – желтую краску в банке

и попрошу замазать и входы и выходы

вначале крест-накрест потом капитально

намертво

и что мне останется

четыре стены вокруг

и один лишь выход

–

наверх

* * *

мы растем

обзаводимся заводами

пароходами

бмв тойтами шкодами

выходами входами

незаконченными высшими школами

неразборчивым штампом в паспорте

нерасцветшим цветком папоротника

двухместным супружеским ложем

целлюлитом растяжками на коже

и прочими радостями жизни –

тоже

обрастаем как дно корабля

ракушками детишками

неосиленными книжками

неоконченными вышками

подгоревшими пышками

и прочими плюшками

а кончается все до банального просто

прекращается рост – и болезнь роста

превращаемся в старых беззубых монстров

совершаем на здоровье большие растраты

покупаем стесняясь массажер для простаты

а дальше все будет ужасней и проще

упакуют наши сухие мощи

в гроб из плюша для тех кто поплоше

в цельнодубовый для тех кто крут

и финиш

у меня нет ни шкоды ни фабии

у меня одни лишь сплошные фобии

что все будет так как у всех

вышка ракушки сгоревшие плюшки

на щечках игривые шпанские мушки

дежурный минутный секс перед душем

дежурный минутный секс после душа

беременность памперсы эсмарха кружки

старение дряхлость

гробик из плюша

и финиш

а я сижу – и пишу стихи

хоть какое-то вложение

в слегка иное посмертие

отчаянное (без)

у меня минералка без газа

и зеленый чай без сахара

сигареты без никотина

и коньяк alcohol-free

и гранит науки без разума

и любовь без присутствия сердца

и естественно секс без оргазма

и даже порой без мужчин

и чувства к тебе

без присутствия тебя

и только чайник со свистком

а фиг ли толку

разлюбовное

я бесспорно тебя разлюблю

если только узнаю что это ты повесил хусейна

это ты предал Христа

это ты устроил дефолт девяносто восьмого

и карибский кризис твоих рук дело

это ты придумал заглючивший windows

и атомный реактор

это тебе грозит мокрая статья

за убийство мертвого моря

и те самые руины замка –

это тоже все ты

я тебя разлюблю

если только узнаю

что это ты виновен

во всех этих грехах

и семи смертных

или если увижу тебя

с любимой женщиной

с кольцом на пальце

с младенцем на руках

но это кажется более невероятным

чем хусейн и Христос

вместе взятые

регенерация

площадь горького

время горькое

восемнадцать пятнадцать

час пик

час зонтиков и нахальных пальцев

которыми по спине шлёп и тык

час голосов автозаводских

возвращающихся домой:

«куда ты прешь со своими крыльями?

сложи их сейчас же немедленно

или плати за проезд

за себя и за каждое крыло

по отдельности

итого двадцать семь рублей!»

мимикрирую

прикидываюсь шлангом

прикидываюсь человеком

с маленькой буквы ч

на часах продолжается время Ч

складываю не складывается

не зонтик же и не пасьянс

говорю извините пожалуйста

я не специально оно само выросло

но никто не желает слышать

и дверь резиновым скальпелем

под громкий собственный шлепот и пых

срезает оба крыла

дверь закрывается едем

но чаще стоим

полтора часа балансировки

на кончиках пальцев на кончиках нервов

по спине пот и кровь

в ушах людской балаган

едем домой

а дома – лицом в подушку

с неистовым криком: были же!

с неимоверной легкостью

за левым и правым плечом

а мозг сообщает теперь мол удобно

лежать на спине поглощая трехтомные книжки

ремарка кундеры гессе и прочих других

ложусь проверяю и правда удобно

читаю и чувствую как через свежий шов

пробивается пух и перо как из плохого наперника

регенерирую

...хо-ро-шо...

рыбное

эта история в уста из уст

вхожа

расхожа

некто сын Человеческий

быть может

Божий

вечерней порой

под высокой горой

насытил толпу

проповедями хлебами и рыбами

коих было соответственно

одна пять и две

говорят Его звали Христом

а рыбки плавали рыбы гребли

рыбы плавали рыбы рубли

а две тысячи лет спустя

на городской околице

мешая церковнославянский с нотой ля

бабка на телевизор молится

о новоявленный наш христос

бородатый единорос

насыть и напои меня вдосталь

а без проповеди быть стало

обойдемся

накорми меня досыта

напои меня допьяна

молока из крови сотвори

и налей

мне на пенсию

ровно в две тыщи

рыблей

* * *

у тебя ко мне страсть

у меня к тебе страх

что какая-то я не такая

угловатая неумеха

у тебя ко мне секс

у меня к тебе смех

нарочитый

пусти не надо же

у тебя ко мне стон

у меня пятьдесят или сто

слов

ласковых

а ты и не слышишь

спишь уже

ну и ладно

...у тебя ко мне – сны

у меня к тебе – сын

Январь-сентябрь 2007.

вместо пролога

они всё снимают хроники риддика

без устали пишут хроники нарнии

средиземья земноморья лукоморья

лихолесья лихолетья

нужное подчеркнуть

по-мудрёному это зовут

эскапизм

по-русски – бегство от реальности

они говорят:

ищите подтекст между строк

между буквами в строчках

между пробелами

ищущий там да обрящет

обрыщет обыщет обыщется смысла

и не найдёт

обрыдло

она выходит на улицу

и ищет своих героев –

обычных ужасно маленьких

с маленькой буквы «г»

в аптеке

за стойкой пивного ларька

под бурно цветущим весенним кустом

уснувших в опавших цветах и собственной рвоте

на ночной остановке в ожидании трамвая

который придёт только утром

на койке обычной убогой больницы –

и как ни странно

находит

и она повествует о них

слепленных Богом из солёного теста

шарахаясь – как от ладана чёрт – от подтекста

они очень сильно горчат внутри

как капля дёгтя в кадушке мёда

как бочка джина в двух каплях тоника

она пишет «хроники хроников»

1. неврастеник

хочешь жениться на мне?

женись – только знай

по углам мне мерещатся странные зыбкие тени

в кладовке моей прописался навечно бабай

говоря по-научному я –
неврастеник

...у меня красноглазым кроликом сердце дрожит

за пазухой

и как струны первые рвутся аксонов тончайших нити

у меня дорогой мой такие страшные нервные спазмы

что порой не спасает ни один дорогой спазмолитик

что уж там говорить о мелиссе глицине пустырнике

для меня это всё как для мумий припарка наверное

повстречался бы мне шестикрылый с мечом в пустыне

нафиг вырвал бы грешный язык мой

и нервы

слышишь стук?

это SOS выбиваю зубами морзянкой

истерически пляшет под бровью

с сосудиком лопнувшим глаз

перед встречей с тобой

покупаю две пачки резинок и валерианку

я волнуюсь

хоть мы делаем это

в две тысячи сто сорок третий раз

2. астматик

он заварит крепкий горячий малиновый чай

к спинке кресла с чашкой в руках притулится

обругается вслух наблюдая в ночных новостях

посиневшее тело пятнадцатилетнего самоубийцы:

«ах дурилка картонная что же тебе не жилось?

у тебя же вся жизнь впереди. была. как мог ты посметь?

мне к примеру за сорок мне адски дышать тяжело

у меня в лёгких воздуха – даже от силы – на треть.

у меня отекает внутри когда снегом летит тополиный пух

у меня там черно когда гарью несёт с торфяных болот

но послушал бы мальчик ты сплетни соседских старух:

погляди-ко, чахотошный, кашляет как – да живёт!»

и он смотрится в зеркало видит снова что он некрасив

и ему одиноко тоскливо бессонно и жутко

он считает заначку затем вызывает ночное такси

с размалёванной миниюбочной проституткой

и вот так повторяется часто из месяца в месяц за разом раз

он под ней он так часто и нервно дышит

а она полагая наивно что в нём созревает грядущий оргазм

начинает дышать ему в такт не считая это бестактно излишним

...и она отработает честно вперёд свой оплаченный час

и уедет в такси не услышав как нервно и горько он плачет

не узнав что дыханье частое – отнюдь не всегда означает оргазм

он – астматик

он просто не может дышать иначе

3. диабетик

она просит наивно по-детски: купи мне внучок конфеток

пирожных и долек лимонных купи мне святого ради

купил бы не жалко денег но бабушка – диабетик

в последней уже запущенной неизлечимой стадии

я долго её уговаривал срываясь на крик от гнева

я приводил ей доводы библейской историей данные

вещал о запретном плоде который вкусила Ева

о том самом райском яблоке прельстившем её и Адама

я к разуму апеллировал тряся медицинской картой

я долго читал ей лекции о скачущем уровне сахара

и я распылялся бы долго себя доводя до инфаркта

но всё же сказал себе: стоп!.. я умолкаю нахрен

я спешно надел ботинки на плечи ветровку накинул

она говорит чуть слышно с наивной и крепкой верой:

«куда ты собрался внучек? чаю что к магазину

так если тебе не жалко купи мне пару эклеров»

4. алкоголик

Бедный мальчик... – вздохнули ангелы.

«Салтыковская – Кучино»

на часах его жизни годовая уверена: двадцать

а внутри у него уже в почках и печени колики

даже будучи трезвым себе он не может признаться

подписать приговор

дорогой мой да ты алкоголик

он стоит

проецируя башню из города Пизы

накачавшись чем-то хмельным и пенистым

тем что стоит намного дешевле виски

тем что бьёт по мозгам посильнее хеннесси

говорит в пустоту

а вокруг говорят: что он брешет

смотрят мимо и то неосмысленно

мельком

...а он знает одно: он младенцу везёт орешков

а он знает одно: он младенцу несёт карамелек

да предательски дешево!

да до смешного мало!

может бросить всё к чёрту

и станет и легче и проще...

будут пить его ангелы на площади трёх вокзалов

а он выйдёт один

на проклятую красную площадь

там где сорок ступеней его имя навечно высечено

среди крови плевков и щербатых лестничных выбоин

и жива та страна где без цели спиваются тысячи

пока с целью кто-то нальёт

и немедленно выпьет.

эволюционное (мизинчик)

когда-то меня не существовало совсем

а потом у вас были такие смешные лица

когда доктор сказал сдвигая на нос пенсне

что я есть

но пока не длиннее ногтя

на мизинце

подросла и когда август пошел на слом

и в окно акушерской стучались порывы ветра

я оставила матери пустоту под ребром

появилась

три двести

пятьдесят один сантиметр

и меня угощали грудью зачем-то водили в храм

и таскали в несреднюю школу в любую погоду

говорили что я ребенок и проецировалась на экран

эта нелепость

целых двадцать два

года

а потом превратилась в голос удивительно ломкий и хрупкий

возникающий сквозь расстояния посреди телефонной трубки

голос смешной удивленный и нервный и странный

минующий легкие горло и диафрагму:

мама ты слышишь меня алло мама

у меня да по-прежнему все хорошо

да здорова да все у меня очень правильно

только застряну не дома немного еще

может на пару ночей а может и навсегда

в соседней квартире в других городах

да на сколько терпения нервов и денег хватит

а потом отправлюсь в тартары на кудыкину гору с печи на полати

на дно фудзиямы на марианской впадины верхотуру

или если очень захочется –

в литературу

да мама я буду звонить

и присылать нарочито смешные приветы с нарочными

подгоревшую булочку собственного производства

трусы носки постирай если сможешь

и книжку на память

свою

первую

с автографом автора

и неважно что она в толщину

вряд ли будет больше

ногтя на мизинце