Игорь Гонохов

Игорь Гонохов

Четвёртое измерение № 9 (609) от 21 марта 2023 года

Мне приснился зелёный ливень

Одуванчики

 

В шлемах прозрачно-молочных,

средь комариных засад,

пять одуванчиков – точно

инопланетный десант.

 

Луг – мотыльковое чудо –

острая, тонкая стать.

Хоть и домой, но отсюда

так нелегко улетать.

 

Странно и тихо землянам.

Пятеро эти... они –

словно фужеры с туманом,

словно прощальные дни.

 

В сумерках неторопливо

белым просеяло высь.

О, – встрепенулась крапива –

телепортировались...

 

Бессонница

 

1

Вы бессонницей своей удивлены.

И сознание качается, как цапля,

над трясиною столичной тишины,

где окошки полуночников. И каплет

 

недовыжатое грузное бельё.

И звенит беззвучно тёмное пространство.

За окошками кто чай, кто водку пьёт.

От бессонницы у всех своё лекарство.

 

Много вас, и много их, и много нас.

А бессонница одна – ей не угнаться

за прозрачным бредом полусонных фраз

и за нервными движениями пальцев.

 

Цаплей лунною над городом ночным

наше общее качается сознанье.

То ли тучки, то ли дрёма, то ли дым,

то ли просто переливчатые ткани.

 

А в трясине пробегают огоньки…

Вот забулькал телевизор у кого-то.

И стоим – и мы, и вы, как дураки.

Спать охота, спать охота, спать охота.

 

2

Только ляжешь ты и снова кутерьма –

разговор с самим собою, как быстрее

через воды полутрезвого ума

переправиться на призрачной идее.

 

Поднимаешься – четвёртый час идёт.

Ты вращаешь ручку радио ночного.

Из буфета достаёшь прозрачный мёд

и любуешься прозрачностью медовой.

 

Пьёшь с водою и выходишь на балкон.

Смотришь вдаль и видишь всполохи неона.

Где-то прячется невыловленный сон

в звёздных водах тёмно-синего затона.

 

И галактики вокруг тебя лежат.

Всё смещается – планеты и заботы.

А бессонница цветёт, как пышный сад.

Спать охота, спать охота, спать охота.

 

Зелёный ливень

 

Мне приснился зелёный ливень –

солнце в гранях текучей вазы...

Небо, джунгли, деревни, зримо

он вместил, без прелюдий, сразу...

 

Наблюдал я в окно вагона

пальмы, струи в зелёном свете

и чужую судьбу, влюбленно,

как свою на другой планете...

 

Я сошёл, я искал кого-то...

Ливень стих, а с деревьев птицы

окрыляли свои полёты...

Я не думал, что это снится...

 

Мне казалось: увижу джонку

и отправлюсь я в край счастливый,

и найду в том краю ребёнка,

что разбужен зелёным ливнем...

 

Так украдкой, неторопливо

пробирается в сердце небыль...

Так грустят о зелёном ливне

и стране, где ни разу не был...

 

Так по бликам на стенах комнат,

по тетрадям, где свой же почерк

я себя открываю в ком-то,

незнакомом, но близком очень...

 

Ионолёт

 

Осенний мягкий воздух, благодать.

Эх, если б взять сейчас и полетать,

как мы давным-давно во снах летали.

 

А вдруг не зря об этом говорим?

Ведь будет тело, обещал А. Грин,

из прочной, розовой и лёгкой стали.

 

В ютубе отыскал эксперимент –

без крыльев, без пропеллера макет

поднялся и завис, примерно в метре.

 

У человека бездна скрытых сил.

Представьте: я без аппарата взмыл,

парю, где птицы, на ионном ветре.

 

Представьте: я – живой ионолёт,

не только я один, но целый флот,

людской воздушный флот висит над рощей.

 

Висит и в первый и в последний раз.

а снизу псы и кошки ищут нас,

да красный клён попался к ветру в ощип.

 

А снизу вьются тропки и ручьи,

трепещет флюгер, тишина молчит,

в полях трава, наполненная снами.

 

И дальше, там, в лиловом далеке,

в еловой мгле, в топлёном молоке,

там дремлет всё несбывшееся с нами.

 

Мы долетим, конечно, в те места.

По слухам там такая красота!

Там щука млеет в голубой эмали.

 

Ни резкий ветер, ни осенний дым

не помешают прочным и литым

телам как будто сделанным из стали...

 

Для туч светило – тот же дырокол.

Сверкает флюгер над особняком,

и плющ течёт со стен иных владений.

 

Взлетели искры – над трамваем чуб.

А я иду и вовсе не лечу.

Исчезла храбрость аэровидений.

 

К чему мечтать? Заботы ждут, пора.

Но стойте, вон – из школы детвора

плывёт сквозь листопад столичной липы.

 

Нам не успеть, нам поздно, знаю сам.

Ионолёт не будет в небесах.

Но в детстве мы, наверное, смогли бы.

 

Быть не собой

 

1

Каждый день по пути на работу

понимаешь, как страшно устал...

На углу побирается кто-то,

воробьи ещё спят по кустам.

 

С крыши дома не капает – льётся,

на стоянке дежурит такси.

Даже солнце, весеннее солнце

освещает отсутствие сил...

 

Ну, а вечером ясным и тёплым,

пробуждаешься, как ото сна,

и зовёт, отражённая в стёклах

заходящего солнца блесна.

 

В те мгновения неудержимо

так охота побыть не собой,

и почуять руками чужими

ветер медленный и низовой...

 

2

Я иду, не спеша, по аллее,

я не помню четверг ли, среда.

Вдоль стены объявления клеят

и казалось бы, всё как всегда...

 

А вокруг заходящее солнце,

и какая-то в сердце тоска,

вон стаканчик бумажный несётся

за машинами в вихре песка.

 

Может где-то над жёлтой мимозой,

молча, смотрит в оконный проём

и мечтает, объявленный в розыск,

чтобы все позабыли о нём.

 

Затеряться б ему, раствориться,

как умеют герои кино

и смотреть в проходящие лица

из окна захолустной пивной...

 

* * *

 

Грусть моя, как сумрак меж стволов,

дождь белёсых листьев на поляне.

Кажется, я чувствую любовь

к поздней тишине и зыбким граням.

 

Странный ветер ходит по листве

точно в «Blowup» Антониони.

Не пытаюсь я найти ответ,

наблюдая тьму на небосклоне.

 

Грусть моя, любовь моя, печаль,

чёрная вода, водовороты...

Никогда я так не ощущал

дикую поэзию природы.

 

Никогда не знал я, как велик,

тот, хранящий речек переписку,

грозовой, лихой, сквозной язык,

тот язык, что слышал Баратынский.

 

Нет, не буйство и не робость чувств –

это блеск змеи и клёкот птицы,

токи потаённые искусств,

то, что заставляет строчку длиться.

 

В листьях, чья изнанка – серебро,

в проблесках ночных метеоритов,

в трепетных пространствах у Коро –

грусть моя, любовь моя разлита.

 

Осеннее солнце

 

Солнце, солнце, осеннее, мирное

дольше, дольше у нас погости,

словно кто-то рассеяно выронил

пряди света из лёгкой горсти...

 

Словно радость внезапная, шалая

переливами – прямо в окно

сквозь дырявое, обветшалое,

золотое, лимонное, алое –

многоцветной листвы полотно.

 

Кошка нежится в доме за стёклами

(сразу видно – неплохо живёт).

Под лучами широкими, тёплыми

греет белый пушистый живот.

 

Смотрит, как пробегают прохожие,

кто на службу, а кто по гостям,

мимо тополя с тонкою кожею

и проулка, где ивы грустят.

 

Сказки, сказки от бабушки осени,

закадычный, заманчивый рай:

кладовые, амбары и россыпи.

Хочешь сказок – бери, выбирай.

 

Свет гуляет по узеньким улицам,

по дворам, по цветочным коврам.

Кладовщик и чихает, и жмурится,

как подземный волшебник Бахрам.

 

Осень, осень, звенящая, чистая...

Словно роза, свои лепестки

жизнь оставила – ветер их выстирал

от печали, от бед и тоски.

 

И деревья от первого холода

ноги спрятали в лиственный плед.

Осень – чашка, а чашка – расколота,

и течёт нескончаемый свет...

 

Черепаховый суп

 

Снаружи смерча – сплетни черепах –

За гранью – корабли, как черепа

Трещат в гигантской пасти океана.

 

А панцирные тётушки сидят,

И не боятся: больше не съедят –

В щепу разбился камбуз окаянный.

 

С водой смешался ненавистный суп,

И красный перец, что щипал в носу.

Ко дну пошёл мерцающий кофейник.

 

Черны, как ночь, громадные валы,

Луна сияет сквозь разрывы мглы.

И будет дождь из серебристых денег.

 

Снаружи смерча – суша, полный штиль.

Не нужен черепахам нашатырь.

Они вальяжны, сыты, несерьёзны.

 

И сонно наблюдают, как взметнул

К луне, фигурки скатов и акул,

Могучий кто-то хоботом межзвёздным.

 

Зимний сон или воробьи

 

… Я продолжаю спать. И двери

скрипят в квартирах у соседей.

Мне кажется, что это ходят

друг к дружке в гости воробьи.

Что в шалях, тапочках махровых

они похожи на медведей.

И крошки хлебные, как сушки

у самовара. Солнца луч

уже проник сквозь занавески,

упал на мятые подушки…

Я сплю и вижу воробьиху

в пуховом кружевном платке.

Она щипцами колет сахар.

А за окном плывут снежинки

и никого. И тихо, тихо

от этой дивной красоты.

Сквозь сон я слышу, как по трубам

течёт вода. Мне снятся реки

подземные. На зимних склонах

источники в наплывах льда…

На холм, цепочкой, в старых шубах

с ведерками по узкой тропке,

среди мигающих снежинок

идут по воду воробьи.

Уже спустился синий вечер

на лес, на пышные сугробы,

на липы с чёрными ветвями

в подробной зимней тишине.

Уже в глухих оврагах тени

застыли. Лишь тихонько шепчет

внизу под толстым слоем снега

о чём-то крохотный ручей.

Во мгле, по краю леса, словно

цветные леденцы, окошки

теплеют сказочным уютом.

Наверное, там самовар.

Огромный, с ручками резными

и чашки старые и ложки,

ножи различные и вилки.

В цветастом блюде пирожки.

Там воробьи пекут и варят,

толкутся, топчутся, щебечут.

Кустодиев висит на стенке

и рядом на бечёвке лук.

Там воробей читает книгу.

Сидит, укрытый пледом, в кресле.

Картинки яркие листает,

и рядом дети-воробьи.

А на картинке – я в постели.

Я вижу сон и слышу двери

скрипят в квартирах – это ходят

друг к дружке в гости воробьи.

Шумит дверями лифт старинный.

Сосед стучит зачем-то в стену.

Снег падает и солнце светит.

Я просыпаюсь. Два часа.

 

О любви бессмысленно писать

 

О любви бессмысленно писать,

если всё, что пишешь – о любви.

В абрикос вгрызается оса

и пьянеет от сладчайших вин.

Если всё вокруг любовь, как есть,

то не так уж важно кто со мной:

лучшая из сказочных принцесс

или потаскуха из пивной.

 

Вот Сервантес это понимал

и наверно кто-нибудь ещё...

 

Милая, букет кричаще ал,

у тебя нежнее прелесть щёк.

И не розы нам сейчас нужны –

спелые лимоны, штучек шесть,

и кусок отменной ветчины

в топку страсти, ревности, блаженств.

 

У господ для подвигов все дни.

Нам – купить бы перца и вина.

И гони ты этих ос, гони,

не для них в корзине ветчина.

 

Рыцарь будет биться, всё всерьёз.

Помаши, железному, вослед.

Трёт оруженосец абрикос

о рубаху, сидя на осле...

 

Чертополох, василёк

 

Курит папановский волк

возле рабочей столовой.

Чертополох, василёк –

синий, колючий, лиловый.

Чертополох, василёк

ярче ребячьих игрушек,

крепче железных дорог

и жизнерадостней Хрюши.

С горочки через мосток

Вася спешит Куралесов.

Чертополох, василёк –

розы для сельской принцессы.

Чертополох, василёк –

это так просто. Неужто?

Юный кузнечик – прыг-скок

прямо в лягушкино брюшко.

Всё это как-то не так.

Груздь конфликтует с горохом.

Русь – васильковый бардак

с иглами

чертополоха.