Гурген
Баренц

* * *

Аквариум, в котором я живу,

Зовётся Нью-Йорком.

Здесь много очень высоких

Водорослей и планктонов.

Их зовут небоскрёбами.

В моем аквариуме

Толпятся, снуют, копошатся,

Задыхаются в затхлой воде

И с занятым, очень серьёзным

Видом бегут взад-вперёд

И пялятся друг на друга

Сумасшедшие вроде меня,

Такие, как я, идиоты. 

И никому невдомёк,

Что в загаженном этом аквариуме

Давно уже необходимо

Поменять воду.

* * *

Аэропорт – озонная дыра.

Она то и дело поглощает

Наших родных и близких.

Впоследствии они объявляются

В каких-то далёких,

Как правило, сказочных странах.

Ну да, в тридевятом царстве,

В тридесятом государстве,

За морями и океанами.

Они подают нам весточку

Электронной почтой или по «Скайпу».

И тогда сердце возвращается на своё место,

А жизнь – в свои берега.

Эта весточка сполна оправдывает

И компенсирует их исчезновение.

И мы перестаем ненавидеть

Поглотивший их аэропорт.

Аэропорт – озонная дыра...

* * *

Боже мой, как она танцевала!

Сколько пластики в ней, сколько грации!

Моё сердце тревожно заныло:

А вдруг она подойдёт

И попросит, чтоб я подарил ей

Поднос из чистого серебра,

Да ещё и с голубой каёмкой,

И чтоб на этом подносе

Непременно была

Голова Иоанна Крестителя?..

* * *

Бреду тропой, ведущей прямо в небо;

Извилиста тропа и крут подъём.

Как треволненья суетно-нелепы,

Как мелочны раздумья о былом.

Вся наша жизнь – лишь опыт выживанья.

Нет шансов без локтей и кулаков.

Зовёт мираж земли обетованной,

Я до неё добраться не готов.

Я выдыхаюсь, а подъём всё круче.

Меж двух миров растерянно стою.

Кричу, зову: внизу, в песках зыбучих,

Оставил я земную жизнь свою.

А впереди – лишь бездна голубая;

Я в невесомости, блуждаю меж комет.

Руками неуклюже загребаю,

Вдали – родной планеты силуэт.

Бреду тропой, ведущей прямо в небо;

Извилиста тропа и крут подъём.

Как треволненья суетно-нелепы,

Как мелочны раздумья о былом.

Бумеранг

Когда я был подростком,

Как-то сказал отцу:

«От твоего Утёсова

За версту разит нафталином.

Настоящая музыка – «Beatles».

Недавно мой сын-тинейджер,

С прической «а ля ирокез»,

Телодвиженьями рэппера

И жевательной резинкой в зубах

Обратился ко мне со словами:

«От твоих ливерпульских придурков

У меня пропадает эрекция.

А настоящая музыка –

Эминем и Тупак».

Жизнь, ты давно уже рассудила

Меня с отцом,

Рассуди меня с сыном.

Дай мне вполглаза увидеть,

Дай мне вполуха услышать,

Что скажет сыну мой внук

И в каких выраженьях

Он пошлёт Эминема подальше...

* * *

В Брюсселе,

В самом центре города,

Какой-то маленький,

Чёрненький мальчик

День и ночь напролёт

Все писает, писает, писает...

Ради этого нахалёнка

Сюда со всех уголков планеты

Из года в год съезжаются

Богатые ротозеи,

И глазеют, глазеют, глазеют...

* * *

В моём сознании

И в моём сердце

Тихо плачут

Ненаписанные стихотворения.

Они совершенно не хотят

Считаться с тем,

Что я могу быть

Выпотрошенным и обесточенным.

Они не хотят считаться

С моей хронической усталостью,

С отсутствием вдохновения

И саботажем мыслей и образов,

С неспособностью сосредоточиться

На высоких и отвлечённых материях.

Им не нужна ни слава,

Ни известность и популярность;

Им нужно просто родиться

И жить своей жизнью.

Это самая тихая,

Самая незаметная в мире

Личная драма, трагедия.

Она никому не понятна

И никому не ведома.

О ней знаем лишь мы –

Я и мои ненаписанные,

Не родившиеся стихотворения.

* * *

В последнее время

Я всё чаще ловлю себя на том,

Что интересую молоденьких девушек

Не как мужчина, а как жилетка,

Которой они с удовольствием

Доверяют свои переживания и слёзы.

В последнее время

Я всё чаще ловлю себя на том,

Что целую молоденьких девушек

Не в губы, а в щёчку и лобик.

В последнее время

Я всё чаще ловлю себя на том,

Что внимательно рассматриваю себя в зеркало

На предмет того,

Не выросли ли у меня

Крылышки ангела.

* * *

В последнее время ночью,

во время бессонницы,

в самом ярком изображении

вспыхивают в воображении

все совершённые глупости,

все совершённые подлости.

Мне кажется, я начал репетировать

Свой отчёт перед Богом.

* * *

В самом центре Нью-Йорка,

На самой оживлённой улице

Людская толпа

Несла меня куда-то, словно щепку.

И в это самое время

Музе внезапно приспичило

Надиктовывать мне

Стихотворение об одиночестве.

* * *

В стране моего детства

Были самые вкусные пончики.

Ах, какая была в них начинка!

И как много было на них

Нежной сахарной пудры!

Временами мне кажется,

Что мне удастся передать словами

Их непередаваемый вкус,

Не сравнимый ни с чем аромат…

Нет, не могу передать.

Мне сегодня не верит никто.

Дети хитро смеются

И перемигиваются друг с другом:

«Ну и пончики в папином детстве!

Нам таких и во сне не увидеть!

Ведь теперь таких пончиков нет».

Да, небольшая деталь:

Эти самые вкусные пончики

Были только в школьном буфете.

И во время уроков

Вся школа,

Наплевав на Юлия Цезаря,

На Ньютона и Пифагора,

То и дело поглядывала на часы,

Дожидалась звонка,

Чтобы с гиком, вприпрыжку

Добежать до буфета и пончиков.

А вы говорите – не верим…

Весенний мотив

Мы с тобой

Натворили бед,

Мы с тобой

Наломали дров…

То, что ты

Не со мною, –

Бред.

Годы вырыли

Чёрный ров.

Лишь себя я виню,

Лишь себя.

Нужно было стучаться

Сильнее,

Не сдаваться и ныть:

«Не судьба…», –

Двери с петель срывать,

Стервенея.

Как же нас

Угораздило так

Разминуться

На этой планете!

Я не знаю, кто друг мне,

Кто враг,

Знаю только,

Что порваны

Сети.

Между нами

Горит океан.

Пусть ревёт и бушует –

Не страшно!

Сколько гор, сколько рек,

Сколько стран

Между нами? –

Неважно,

Неважно.

В чувствах, в мыслях –

Смятенье, разлад.

Нет прощенья мне,

Нет оправданья.

Я прорвусь

Через прорву преград –

Над годами

И городами.

Мы с тобой

Натворили бед,

Мы с тобой

Наломали дров…

То, что ты

Не со мною, -

Бред.

Нету слов.

Только ров.

Чёрный ров.

* * *

Вечер мечет мечи золотые;

Может, просто закат золотой?

В этом городе – все святые.

Только я – не святой.

Облака – словно кони гнедые;

Может, отблеск гнедой?

Все святые здесь – сплошь крутые,

Я один – не крутой.

В этом городе ветер жирует,

Он здесь – всё: царь и бог.

Тучи-кони, ну где ваши сбруи?

Как тот конь крутобок!

Здесь сошлись, словно реки, дороги,

Сотни разных дорог.

Здесь поэты – пророк на пророке,

Только я – не пророк.

Я здесь пришлый, я здесь посторонний,

Средь чужих я чужой.

Я – король без короны и трона.

И с усталой душой.

Вечер мечет мечи золотые;

Может, просто закат золотой?

В этом городе – все святые.

Только я – не святой.

* * *

Во мне живёт печаль,

Ей десять тысяч лет.

Сорви с себя вуаль –

В запретах прока нет.

С трибуны льётся ложь,

Как патока сладка,

И правит миром вождь –

Железная рука.

Как зёрнышку взойти

Средь терний и плевел?

Разобраны пути –

Закон заплесневел.

Во избежанье бед

Разбиты зеркала.

Куда уходит след

Страны, что здесь была?

Всё, что приходит вдруг, –

Уходит, словно бриз.

Ты враг мне или друг –

Попробуй разберись.

Приобретённый враг –

Почти что старый друг.

...Ещё один дурак

Стал доктором наук...

* * *

Вот уже сколько лет

Я предпринимаю

Самые отчаянные усилия,

Чтобы намазать стихи на хлеб.

Но ничегошеньки,

Увы,

Не получается...

* * *

Временами мой шёпот

Избавляется от земного притяжения,

Разрывает слои атмосферы,

Прорывается в космос

И доходит до мира,

О котором мне ровным счетом

Ничего не известно.

Голоса того, другого мира,

То и дело приходят в мой мир,

О котором они знают

Все до мельчайших подробностей.

Голоса того, другого мира

Легко проникают в мой шепот

И растворяют его в себе.

Я доподлинно знаю – однажды

Мой шёпот сольется, смешается

Со вселенским сознанием,

Ему станет известно все то,

Что известно другим голосам

Другого, далекого мира.

А когда он захочет вернуться

На родную планету,

К знакомым, родным голосам,

Чтоб рассказать секреты мирозданья,

Вдруг выясниться: это невозможно.

Земное притяжение всесильно

В границах и пределах зоны действия.

Мой шёпот успокоится и станет

Одним из голосов другого мира.

* * *

Время от времени жизнь превращается в сказку:

Золушки принцев находят, выходят в ферзи;

В царских дворцах примеряются новые маски,

Всё, что нескромно, скрывают от глаз жалюзи.

Время от времени в жизни добро побеждает;

Редко, конечно, – тем слаще победы добра.

К свету идём, по кромешному мраку блуждая;

Мы повоюем – сдаваться ещё не пора.

Время от времени списки знакомых редеют.

Город разросся и нас уже не узнаёт.

Как он кичлив, самовластен и самонадеян!

Я задыхаюсь – он мне перекрыл кислород.

Время от времени мы вспоминаем о Боге.

В дни испытаний о ком нам ещё вспоминать?

Те, кто не помнят, забыли уроки дороги,

Их – легионы, страною рулящая рать.

Время от времени нам изменяет удача;

Это нормально, но мы не прощаем судьбе.

Воля тушуется, мы беззастенчиво плачем;

Вновь обращаемся к Богу, замкнувшись в себе.

* * *

Все подъезды обоссаны,

В лужах вовсе не дождь...

Лезет рифма «опоссумы»,

От нее не уйдёшь.

Все подземки загажены...

Чей он брат? Чей он друг?

И куражится, кажется,

Тем, что всё сходит с рук.

Что за тварь неопознанно

Оставляет следы?..

Это люди-опоссумы.

Вот и с рифмой – лады.

* * *

Всему виной накрученная гордость;

Взгрустнули наши тени на стене.

Слова прощанья застревают в горле,

Слова прощанья травят душу мне.

И вновь твой взгляд открыт и прямодушен.

Ночное небо – как швейцарский сыр.

Слова прощенья очищают душу,

Слова прощенья очищают мир.

* * *

Всё думаю, думаю,

И никак не могу разобраться:

Дорога, ведущая к старости, –

Это подъём

Или спуск?

* * *

Всё сделано. Всё сказано. Осталось

Достойно встать, откланяться, уйти.

Земная жизнь – всегда такая малость:

Я сбиться толком не успел с пути.

Смотрел на жизнь откуда-то из зала.

Светло на сцене, но меня там нет.

Я жил на свете – или показалось?

Куда меня зовёт слепящий свет?

Всё сделано. Финита клоунада.

Ах, этот свет! Как сладко он зовёт!

Пойду на зов – в нём есть своя услада,

Отдохновенье от сумбура лет.

Всё сказано. Слова уже устали.

В столетьях совершенней мир не стал.

Добро и зло меняются местами

И мирно делят общий пьедестал.

Всё сделано. Всё сказано. Осталось

Достойно встать, откланяться, уйти.

Земная жизнь – всегда такая малость:

Я сбиться толком не успел с пути.

* * *

Глаза Айвазовского

Видели сердце моря.

Глаза Айвазовского

Видели душу моря.

И море с большим удовольствием

Позировало художнику.

Мои глаза

Скользят по поверхности моря.

Мои глаза

Не становятся глазами моря.

Сердце моря

Для них закрыто.

И душу моря

Мне не дано постичь.

Море! Море!

Расскажи мне об Айвазовском…

* * *

Годы

Кладут свои тяжёлые руки

Мне на плечи.

Годы

помогают мне лучше усвоить

закон гравитации.

Гора и Магомет

Сонет

Прошли уже десятки тысяч лет

Со дня рожденья моего – и вот

Я понял вдруг, что я – не Магомет,

И что Гора ко мне не подойдёт.

Я понял вдруг, что я открыл секрет

Пространственности времени, что год

Накроет землю, словно снежный плед,

И глупо ждать поблажек или льгот.

Порочен круг. А выхода всё нет.

Кошмарен сон. И в спектре умер свет.

Колдует мысль над колбой, устаёт

Соединять мгновенья в силуэт.

Друг друга ждут Гора и Магомет,

И Магомет к Горе не подойдёт.

* * *

День выдался не слишком дружелюбный.

Всё хмурит брови, смотрит исподлобья;

И бродит дождь по улицам безлюдным.

Нудит – не дождь, а жалкое подобье.

Дождь мелкий и какой-то дистрофичный.

Какой-то хилый, вялый и усталый.

Он мрачен и ворчлив до неприличья.

Ему так мелочиться не пристало.

День выдался какой-то малахольный,

Его брюзжанье всех уже достало.

Его угрюмость выглядит прикольно:

Не день, а ресторанный вышибала…

* * *

Дни недели бегут, как лошадки.

Моя жизнь – этот круглый манеж.

А лошадки бегут без оглядки,

И всё ближе последний рубеж…

* * *

Дни стучат,

Как копейки на счётчике.

Нам отмерено в жизни

Каких-нибудь несколько тысяч

Таких копеек.

Дни впадают в недели,

Как копейки впадают в рубли.

Нам отмерено в жизни

Несколько жалких десятков

Таких рублей.

Живи, человече,

Копеек своих не считай.

Просто помни,

Что счётчик включён...

* * *

До начала начал было что-то ещё – не иначе.

Что-то было до Альфы, но что – никогда не узнать.

Морща лбы толоконные, гении просто судачат;

Вся исписана цифрами жуткими фототетрадь.

Горизонты уходят – другие встают горизонты.

За последней чертою возникнет другая черта.

В атмосфере гуляют воздушные шарики-зонды,

Они тоже не знают о мире моём ни черта.

Было Слово вначале, но что-то ведь было до Слова,

Слово было у Бога, но Бог его не уберёг.

Кто откроет завесу над заумью первоосновы?

Кто шагнёт за таинственный, мраком сокрытый порог?

И узнает ли кто-то, что кроется там, за Омегой?

За чертой Ойкумены откроется новая даль.

Свет и мысль соревнуются, тащится свет на телеге,

Но и мысли ещё предстоит поднажать на педаль.

До начала начал было что-то ещё – не иначе.

Что-то было до Альфы, но что – никогда не узнать.

Морща лбы толоконные, гении просто судачат;

Вся исписана цифрами жуткими фототетрадь.

* * *

Если возьмём и помножим

Ноль на сотню тысяч

Таких же нолей,

То мы в результате получим

Всё тот же несчастный ноль.

Если возьмём и помножим

Одно ничтожество

На сотню тысяч

Таких же точно ничтожеств,

Получим целую армию

Серых ничтожеств.

Что за страшный предмет –

Арифметика.

* * *

Жаль, что я – не комар.

Жил бы себе припеваючи.

Кусал бы людей меж лопаток.

Хрен бы меня достали!

* * *

Жизнь уходит от нас –

Так уходят неверные жёны.

Год от года наглеют

И лгут нам в глаза зеркала;

Все сочувственней взгляды

И шёпот друзей приглушённей;

Непонятны свои,

Но понятны чужие дела.

Жизнь уходит от нас –

Очевидно, мы ей надоели.

Мы готовим себя,

Но она застаёт нас врасплох.

Лишь теряя её,

Мы тоскуем о ней без предела.

Нам дороже всех благ

Каждый день,

Каждый час,

Каждый вздох.

Жизнь уходит из нас

Ежечасно и ежеминутно.

Я тоскую по ней,

И тоски этой мне не унять.

Я стеснялся любви,

Но теперь признаю̀сь в ней прилюдно.

Каждым вдохом своим

Признаю̀сь я в любви к ней опять.

* * *

Дочери Ане

За тридевять земель,

За океаном,

Живет кровиночка-дочь.

За тридевять земель,

За океаном,

Горит свеча,

И она согревает мне душу.

* * *

Зимою даже солнцу

Не встаётся.

Оно все тянет,

Тянет с пробужденьем...

С постелью неохотно

Расстаётся.

Хомут на шее –

Это восхожденье...

* * *

И вновь зима испытывает нас;

Считаем дни с промозглыми ночами.

Когда-то мы зимы не замечали

И радовались, если задалась.

Моложе были мы, сильнее были,

И больше был терпения запас.

И брызги от лихих автомобилей

Не жгли и не доканывали нас.

Мы – было время – восхищались снегом.

Сегодня он для нас – клубок проблем.

Снег нам грозит очередным набегом:

Он с нами не считается совсем.

Теперь – другая жизнь, и мы – другие;

Труднее совмещаем смех и снег.

На улицах деревья сплошь нагие,

Ах, этот снег! Его набег – навек…

* * *

Ищу страну, где я не буду «чуркой»,

Не буду чужеземцем, чужаком;

И где бритоголовые придурки

Не будут угрожать мне кулаком.                                     

Ищу страну, где я не буду пришлым,

Где будет всё знакомым и родным;

Где жизнь смешает будущее с прошлым,

Где боль тоски рассеется, как дым.

Ищу страну, где встречу пониманье,

Отзывчивых и ласковых людей;

Где бурю, как в прочитанном романе,

Пожнёт синебородый блудодей.

Ищу страну, что станет мне родною,

Что мне заменит родину мою.

Нигде не нахожу Ковчега Ноя –

Но всё ищу, искать не устаю.

Несу себя на плаху, как на праздник;

Боль – впереди. Что знаю я о ней?

Искать добра в чужбине – труд напрасный:

Нет родины вне родины моей.

Кабан и икебана

Кабан решил

Заняться икебаной.

Навязывал цветам

Свой вкус кабаний.

Цветы безропотно

Терпели беспредел:

Кабан строптивых

Просто брал –

И ел.

«А где мораль?» –

Читатель чешет ухо.

Мораль уже давно

В кабаньем брюхе.

* * *

Каждый раз

При слове «ягуар»

Моё сознание

Устремляется в джунгли,

Раздвигает заросли кустов,

И из их глубины

Раздается рычание зверя.

А буйное воображение

Моего пятнадцатилетнего сына

Хватает красную ручку

И рисует «крутую тачку».

* * *

Каждый раз

При слове «ягуар»

Моё сознание

Устремляется в джунгли,

Раздвигает заросли кустов,

И из их глубины

Раздаётся рычание зверя.

А буйное воображение

Моего пятнадцатилетнего сына

Хватает красную ручку

И рисует «крутую тачку».

* * *

Как ужасно волнуется небо!

Небо снова в преддверии шторма.

Оно вот-вот опрокинется навзничь

И обнажит своё дно.

Мне никогда ещё не доводилось

Видеть небо таким взволнованным.

Сбившись в кучу,

Белеют и блеют барашки.

Ветер рвёт паруса, рушит мачты;

Здесь и буря, и шквал, и тайфун,

Ураган и цунами;

Хлёсткий ливень, и град, и гроза.

И это всё – в сопровожденье грома

И вспышек молний – атрибутов шторма.

А через несколько мгновений –

Полный штиль.

Ну, абсолютный штиль,

Ну просто – тишь да гладь.

И небо смотрит ясными глазами

И улыбается – с кокетливым прищуром,

Широкою младенческой улыбкой.

Как будто не было ни шторма, ни грозы.

* * *

Как-то вижу:

Огромный лохматый кобель

Безуспешно пытается

Взгромоздиться на маленькую,

Совсем малолетнюю сучку.

Та то и дело рычала,

Огрызалась, скулила и лаяла...

Это было – ну просто насилие!

И я, как последний дурак –

Наверное, черт меня дернул –

Решил обуздать хулигана.

И вот – вы только представьте,

Эта неблагодарная тварь, –

Я говорю о шавке, –

Оказалась самой стервозной

Из всех сучек на свете.

Она вдруг взялась защищать

Своего амбала-хахаля,

И они, заключив перемирие,

Вместе ринулись на меня...

И вот теперь – весь искусанный –

Хожу по врачам для инъекций.

А они так болезненны!

Вот так всегда и бывает:

Из-за дурной головы

Отдувается бедная задница.

* * *

Когда заблужусь, как в трёх соснах, в бедламе

Людских отношений – разлад и разброд –

То солнце, высокое солнце над нами

Порядок в сумятице чувств наведёт.

Когда я устану метаться меж истин

Дремучих – попробуй-ка их сокруши! –

То синее, синее небо, как пристань,

Покой принесёт мирозданью души.

И если увязну в истоме застойной

И в узел затянется поиск, как жгут,

То звёзды, глазастые звёзды спокойно

В движенье стремленья мои приведут.

В густеющем мраке – тяжёлая роздымь,

И воздуха нет, и не выпрямить грудь...

Но солнце, высокое небо и звёзды

Укажут единственно правильный путь.

* * *

Когда придёт

Пора считать цыплят,

В окно посмотрим

И увидим: осень.

Мы всё поймём

И ни о чём не спросим:

Нас провели –

Который раз подряд.

Мы подвели

Безрадостный итог,

Взглянули на потери –

Прослезились,

Себя мы без борьбы

И без усилий

Позволили скрутить

В бараний рог.

Мы вновь ни с чем.

Нас это не убьёт.

Лишь претворенье чаяний

Отсрочит.

Был шок. Нас передёрнуло,

А впрочем,

Мы видели

И этот поворот.

Мы вновь

Разочарованно вздохнём,

Вновь ожиданье

Побежит по кругу,

И новый вождь,

Победно вскинув руку,

Спасать наш мир

Рванётся напролом.

А мы – мы жить хотим.

Нам невтерпёж.

По горло сыты

Ложью и обманом.

Мечтать о переменах

Не устанем.

Нас на мякине

Вновь не проведёшь.

Мы разобьём

Кривые зеркала,

Прижмём к груди

Надежду, как причастье,

Быть может, мы

Прозреем в одночасье

И вырвем с основаньем

Корень зла.

* * *

Когда призовёшь меня, Господи,

Преврати меня в сахар – прошу Тебя,

И раствори меня в небе:

Пусть ему станет сладко.

А потом я прольюсь на землю –

Не манной небесною, нет! –

Сладким дождём или снегом.

Пусть земле станет сладко.

* * *

Когда у подножья Синая

Моисей вдохновенно читал

Божьи заповеди,

Люди слушали своего пророка

С величайшим почтением,

Одобрительно кивали головами,

Но за спиною при этом

Держали скрещённые пальцы…

* * *

Колокол уже вот-вот осипнет,

Кто аукнется? Ведь ждет святая рать.

…Я ещё не видел Миссисипи,

Значит, мне не время умирать.

Гуд струится бархатный и звонкий;

Вот ещё кому-то вышел срок…

…Я ещё не видел Амазонки,

Значит, рано подводить итог.

Жизнь прошла. Закончилась фиеста.

Есть конец у каждого пути.

…Я ещё не видел Эвереста:

Мне никак нельзя сейчас уйти.

Колокол настырно и упрямо

Всё звонит, кого-то всё зовет.

Я ещё не видел Фудзияму,

Колокол! Ещё не мой черед…

Звон струится, звон-напоминанье:

Близится последний поворот…

Мы же повторяем, как шаманы:

Колокол! Ещё не мой черед…

* * *

Колокол уже вот-вот осипнет,

Кто аукнется? Ведь ждёт святая рать.

…Я ещё не видел Миссисипи,

Значит, мне не время умирать.

Гуд струится бархатный и звонкий;

Вот ещё кому-то вышел срок…

…Я ещё не видел Амазонки,

Значит, рано подводить итог.

Жизнь прошла. Закончилась фиеста.

Есть конец у каждого пути.

…Я ещё не видел Эвереста:

Мне никак нельзя сейчас уйти.

Колокол настырно и упрямо

Всё звонит, кого-то всё зовет.

Я еще не видел Фудзияму,

Колокол! Ещё не мой черед…

Звон струится, звон-напоминанье:

Близится последний поворот…

Мы же повторяем, как шаманы:

Колокол! Ещё не мой черед…

Конформист

Я пережил четырнадцать царей,

Четырнадцать тщеславных остолопов,

Я в ураганах выжил, как пырей,

Всегда был начеку и расторопен.

Я пережил четырнадцать эпох,

И каждой так недоставало света!

Ох, был бы плох державный скоморох,

Который б не мечтал прослыть поэтом.

А что ни царь – то новая метла.

Какие головы вокруг меня летели!

И чтоб моя в сохранности была,

Мне в выживанье нужно быть умелым.

Цари царили – я вершил дела,

Поддакивал – и диктовал решенья.

Дай спички им – весь мир сожгут дотла,

Их не корми – дай поиграть в сраженья.

Я – главный режиссёр интриг и свар,

Я закулисный, я творю за сценой.

Всегда целенаправлен мой удар,

Мне в целом мире не найти замены.

Я – соль земли. Начало всех начал.

Передо мной склоняются столетья.

Мне никогда не снится пьедестал.

Я – тень. Я – силуэт. Я неприметен.

Я – конформист. Я – серый кардинал.

Вы так считаете? Я тоже так считаю.

Нет ничего, чего бы я не знал.

Вам, глупым честолюбцам, не чета я.

* * *

Кто сушит вёсла, кто сливает воду,

Кто поумнее – всюду ищет брода;

Кто поумнее, тот обходит гору,

Из дома не выносит кучи сора.

Кто осторожней – тот на воду дует,

Ни с кем и никогда не конфликтует;

Услужлив, обходителен с начальством,

И ни к каким интригам не причастен.

Кто осторожен – на рожон не лезет,

О тишине и о покое грезит;

Ему своя рубаха ближе к телу,

И хата с краю, и до вас нет дела.

Но мы другие. Горы не обходим.

Нет места лести в нашем обиходе;

Поэты мы. Мы с пальцем на гашетке

Играем с жизнью в «русскую рулетку».

* * *

Литературный труд – не труд.

Стихи – игра на щелобаны.

Сердца поэтов слезы льют.

Цена слезам – листочек банный...

* * *

Льву Толстому для полного счастья

Каждый день не хватало

Ровно пятьсот рублей.

И вот сегодня,

Спустя сто с лишним лет,

Я стою перед той же проблемой,

Но только с поправкой на время

И с учетом поганой инфляции.

* * *

Люди способны

Есть всё, даже металлические предметы, –

Ну, скажем, бритвы или ножницы.

Я где-то даже читал, что кто-то

Съел целый автомобиль –

По частям, конечно.

А если это так,

То неужели

Я не сумею доесть

Этот жутко невкусный пудинг,

Который принесли вчера гости,

Только ради того,

Чтобы не прийти с пустыми руками?

Ну не выбрасывать же его!..

Мальчик и море

Я помню –

Десятилетним мальчонкой

Я забрасывал море камнями

И приговаривал:

– Вот тебе! Вот тебе!

Это тебе за то,

Что ты такое злое и сердитое.

Море в ответ

Равнодушно брызгало пеной

И катало по берегу

Разноцветные камни.

А сейчас, полстолетья спустя,

Уже на закате жизни,

Я снова приветствую море,

Обращаясь к нему со словами:

– Здравствуй, мой старый ворчун,

Величайший в мире шлифовальщик камней.

Я вернулся сюда за камнями,

Которыми бросался в тебя.

Верни их, пожалуйста, море.

В ответ на мои слова

Море выбросило на берег

Миллионы различных камней.

– Можешь выбрать любой, –

Равнодушно проворчало море. –

Вот уж чего мне не жалко.

…Я с собой увезу эти камешки

Самых разных цветов и оттенков,

Самой изысканной,

Самой причудливой формы.

Они мне дороги тем,

Что их подарило мне море –

Самый милый на свете ворчун.

* * *

Меня язык до Киева довёл.

Там огород, там бузина да дядька.

Что с дядьки взять? – с него все взятки гладки.

А бузина – везде, где произвол.

А что язык? Язык – он без костей.

Как помелом прошёлся по Майдану.

Не верится, хотя свежо преданье,

Что дьявол – самых радужных мастей.

Он снова нас попутал – старый чёрт.

Мы слушали его, развесив уши.

А разум говорил всё тише, глуше.

Лукавого подначивал эскорт.

Поэты мы. Нам дьявол – не указ.

Мы – соль земли, её первооснова.

Поэты мы. Мы властелины слова.

Наш плач и крик души – не напоказ.

Мы – крайние, и нам держать ответ

За бузину, за дядьку и за Киев;

За боль и за страдания людские,

За весь несовершенный белый свет...

* * *

Мне нравится

Читать твои глаза,

Читать, читать –

Страницу за страницей.

В них повесть жизни

Вьётся, как лоза,

В них между сном и явью

Нет границы.

Мне нравится

Читать твои глаза.

Я эту книгу

Знаю и не знаю.

В ней – пенье птиц,

В ней – благодать лесная...

Заснула книга.

Смолкли голоса.

* * *

Мне подарили жизнь – она была

Вне всех границ, пределов разуменья.

Я видел над собою два крыла –

Другим они казались просто тенью.

Плыла река. И с нею жизнь плыла,

Ах, ухватиться б за неё руками!

А надо мной белели два крыла –

Другим они казались облаками.

Жизнь, словно щепку, унесла река.

Я так и не нашёл ей примененья.

Мне крыльями махали облака.

Другим они казались просто тенью.

* * *

Моя трёхмесячная внучка Анна

смотрит на меня глазами-оливами

и всем своим видом говорит:

смотри, каким должно быть совершенство.

А писать стихи, вроде твоих,

может каждый дурак...

* * *

Моё золотое сердце

Не обеспечено золотым запасом.

Медный грош –

Вот и вся золотая

Ему цена.

* * *

Мрамор под резцом Родена

Артачился, брыкался, чертыхался;

Он никак не хотел становиться

Послушным и безвольным изваяньем –

«Не хочу быть шедевром – и баста!»

Мрамор вообще не хотел

Никем и ничем становиться;

Мрамор хотел оставаться глыбой,

Неотёсанной и бесформенной.

В общем, мрамор хотел оставаться

Самим собой.

Но скульптор смотрел на мрамор

Взглядом плотоядного вожделения.

Мрамор был необуздан и зол;

Он был тигром, был львом, был мустангом,

Но в руках у Родена

Резец был кнутом и хлыстом,

Скульптор был терпелив и настойчив,

И мрамор, немного ещё побуянив,

С тяжёлым вздохом всё же согласился

Стать шедевром искусства.

* * *

Мы в этой жизни славно побузили;

Нам есть что вспомнить, есть над чем смеяться,

И есть над чем поплакать что есть силы:

Мы жили не для премий и оваций.

Земная жизнь не очень-то сложилась,

А неземная – что о ней мы знаем?

Для нас лишенья – тоже Божья милость,

И мы по ним шагаем, как по сваям.

Мы в этой жизни мало преуспели;

Дороги наши были бездорожьем.

Но что с того? – ведь даже наши кельи

Для нас всех благ и всех дворцов дороже.

Всю жизнь свою искали пониманья,

Но так и не нашли – мы разминулись

Со здравым смыслом и преуспеяньем;

Устои – развороченные ульи.

Мы в этой жизни славно побузили;

Нам есть что вспомнить, есть над чем смеяться,

И есть над чем поплакать что есть силы:

Мы жили не для премий и оваций.

* * *

Мы встретились – десятки лет спустя.

Конечно же, мы оба изменились.

Я отшутился: «Милое дитя!

Ты просто прелесть. Ты – как Божья милость».

С иронией взглянула на меня,

Измерила оценочным прищуром,

А взгляд – непроницаем, как броня:

«Ого! И где же наша шевелюра?»

Ты мне сказала: «Как ты постарел!

Как над тобой поизмывалось время!»

Спросила кстати, как бы между дел,

Нет ли проблем со слухом и со зреньем.

Я всё смотрел, как изгалялась ты.

Давай же, смейся! Язычком поцокай.

Тебе не объясню я всей тщеты

Твоих стараний выглядеть  жестокой.

Тебе я подыграю от души;

Что нам делить? Мы оба жизнью биты.

Нам жить осталось жалкие гроши,

Так выплесни же старые обиды.

Я этой мести женской только рад.

Злорадствуй и юродствуй на здоровье.

Из предисловья сорок лет назад

Жизнь подошла, как книга, к послесловью.

* * *

Мы выросли немного малахольными,

В стране, где всё на свете набекрень;

Шли к истине дорогами окольными,

И жизнь свою ухлопали, как день.

Мы – люди с атрофированной совестью,

Привычные к разнузданнейшей лжи;

Мы между строк вычитывали новости

И сберегали жалкие гроши.

Нам скармливали рваную историю,

В ней жировал пришедший к власти Хам;

В плену была страна с её просторами:

Добряк-палач прибрал её к рукам.

Он сделал жизнь кровавою идиллией,

Мы с песней воздвигали эшафот;

Везде и всюду крепко начудили мы:

Был у свободы низкий небосвод.

И стала жизнь изгаженной малиною,

И рухнул занавес, на сцене – кавардак…

Мы от неправды шли дорогой длинною, -

Идите по другой, и да не будет так.

* * *

Мы жили в блаженном неведенье,

Не знали, чем дышит страна;

И медленно, слишком уж медленно

Рассеивалась пелена.

Мучительно шло к нам прозрение:

Мы строили дом на песке.

Убиты, оплёваны гении,

Вольготно жилось мелюзге.

Мы были оболганы, преданы,

И трудно теперь нам понять,

Как можно так слепо, так преданно

Позволить собой погонять?

Мы жили в блаженном неведенье,

Мы славили в гимнах вождя,

А он всё предвидел заведомо,

С историей игры водя.

Стенаньями, плачем по Родине

Недолго накликать беду.

Ах, чёрт! – обернулся пародией

Расфранченный вождь-какаду.

* * *

Мы играли в непризнанных гениев,

Мы играли в поэтов-пророков.

Благодарностью было презрение,

А прозрение было уроком.

Нам всегда не хватало везения.

Игры кончились: мы повзрослели.

В мире больше не водятся гении.

Может, водятся, но не при деле.

* * *

Мы потеряли счёт своим потерям:

Слезам, страданьям, ранам, нашим бедам;

Отец небесный! Я вконец растерян,

Ну что сказать мне этим непоседам?

Нет, чтоб дрожать над каждой каплей крови,

Так нет же – даже войны не считаем.

Живём себе, смеясь и сквернословя,

Ревнуя небо к перелётным стаям.

Беспечность наша нам выходит боком.

Поэты – голодранцы и изгои.

Мы забываем, что живём под Богом.

А Бог давно махнул на нас рукою.

Мы дальше носа своего не видим,

Мы превратили в норму извращенья.

Отец небесный! Как мне объяснить им,

Что жизнь одна и что она – священна?

Как долог этот путь самообмана!

Ещё длинней дорога очищенья.

Когда же осенит нас пониманье,

Что жизнь одна и что она – священна?

* * *

На карнавале жизни

все танцуют, поют и смеются,

дудят в фанфары, бьют в литавры и барабаны.

А я стою перед ними,

слепой стихотворец,

понурый, печальный,

и пророчу о грядущих бедах,

о гроздьях Божьего гнева

и близком конце мирозданья.

И эти люди в карнавальных масках,

эти размалёванные и ликующие,

беззаботные и торжествующие,

веселящиеся люди;

эти танцующие,

поющиеся и смеющиеся люди

окружают меня,

насмехаются надо мной

и пытаются содрать кожу

с моего лица.

Они абсолютно уверены,

что это всего лишь маска.

А я спокойно стою, дожидаюсь,

пока они измочалят лицо моё в кровь,

а потом, не желая сознаться

даже себе самим

в том, что были неправы,

растопчут меня и спокойно двинутся дальше.

На карнавале жизни

участники праздничного шествия

сметают любые помехи.

На карнавале жизни

кто-то должен быть лишним...

* * *

На этой земле я увидел

Мёртвое Море.

Я ужаснулся и ахнул,

Но вынес.

На этой земле я увидел

Долину Смерти.

Я содрогнулся и ахнул,

Но выжил.

Господи, не приведи мне

Увидеть осколки неба –

Меня просто

На это

Не хватит...

Наш век

Ах, чем нас только не испытывал

С пружины соскочивший век!

Он гривой тряс, он бил копытами,

Брал для прыжка большой разбег…

Ах, как нас только не запугивал:

Шептал, закатывал глаза,

Плевал дождём комет обугленных

И рос, и вился, как лоза…

Ах, как нас только не запутывал:

Где ложь, где правда – не поймёшь.

Титаны стали лилипутами,

Руль управленья держит вошь…

Чего нам только не рассказывал, –

Моря кипели от жары…

В его повторах многоразовых

Взрывались страны и миры…

Мы насмотрелись и наслушались:

Семь поколений – псу под хвост.

На шар – безумный и разрушенный –

Летят осколки чёрных звезд.

Он нас держал над самой пропастью:

Не закричать и не вздохнуть.

Заглох мотор. Разбиты лопасти.

Навстречу мчится Млечный Путь…

* * *

Наш выбор был не очень-то велик,

Наш выбор был меж дьяволом и чёртом,

А дьявол не один – всегда с эскортом.

Он как-то неожиданно возник.

Наш выбор был не очень-то велик,

Наш выбор был меж редькою и хреном.

«Какая разница? – Сказали мы смиренно. –

Один обоих вырастил парник».

Во рту горчит: не слаще редьки хрен.

Ведь знали же: не лучше чёрта дьявол.

Он к прежним бедам новые добавил

И мёдом обещаний взял нас в плен.

Мы получили меньшее из зол

И утешаемся – могло быть втрое хуже.

И, затянув ремни свои потуже,

Несёмся в беспредел и произвол.

Нас снова разыграли – в сотый раз.

Вновь дьявол с чёртом празднуют победу.

Но знаем мы и говорим об этом:

В сто первый раз они не «кинут» нас.

Мы сохраним душевный свой покой

И распознаем дьявола по масти.

Он – дел заплечных бесподобный мастер,

Но ведь ничто не вечно под луной.

Победствуем ещё – нам не впервой.

Мы рук не обагрим в крови поганой.

Спровадим их – без бурь и ураганов

И будем жить – уже своей судьбой.

* * *

 «Не беспокойтесь, люди, –

Я всё вижу», –

Сказал Господь

И снова окинул планету

Своим всевидящим оком.

Ну, конечно, конечно, конечно,

Люди на Бога надеялись,

Но, чтобы самим не плошать,

На каждом шагу понаставили

Камеры для слежения.

* * *

Не хочу отвечать за семь бед.

Разве мало одной беды?

Всё равно ведь невнятен ответ.

За побитые градом сады,

За разрушенный дом и уклад

Не ответил никто до сих пор,

Кто здесь враг, кто здесь друг,

Кто здесь брат?

И о чём вообще разговор?

Град прошёлся по сердцу – вот след.

Смерть растёт на деревьях вражды.

Не хочу отвечать за семь бед:

Мне довольно одной беды.

* * *

Небо всю ночь тосковало

И плакало, плакало…

Плакало горько и искренне,

Не на показ.

Тучи молчали, лишь молнии

С шашками наголо

Мчались вперёд,

Выполняя верховный приказ.

Вот уже утро, а небо –

Опять безутешное.

Плачет и плачет –

Надрывно и горько, навзрыд.

Осень в душе моей,

Тихая и безмятежная.

С плачущим небом о чём-то

Душа говорит…

* * *

Небоскребы Нью-Йорка,

Подобно Атлантам,

Подпирают небо.

Небоскребы Нью-Йорка,

Накинув пастушьи бурки,

Наблюдают, как мирно пасутся

Стада облаков.

* * *

Незваной гостьей, жалкой сиротой

Пришла печаль, и мы её впустили.

Она на час пришла – не на постой.

Но лгали нам глаза её пустые.

Она расселась, ноги – шасть! – за стол:

Незваный гость, как правило, нахален.

На час зашла, осталась на постой.

Тоска всё пела и не затихала.

Печаль-тоска снедает души нам,

Клянётся быть надёжною подругой,

Дарить цветы кошмаров серым снам,

И ворожить, кружить над нами вьюгой.

И вот она нам души бередит,

Она уже – хозяйка положенья.

Распояса́лась, судит да рядит,

И метко, чётко бьёт на пораженье.

Томится, ноет безотчетно грудь,

Тоске-печали нашей боли мало.

Давай пошлём подальше эту грусть,

Пока она сама нас не послала...

* * *

Нет, вы только посмотрите:

В эту осеннюю холодину,

На пронизывающем,

Ледяном ветру

Деревьям приспичило раздеваться.

Совсем с ума посходили!

* * *

Нет, ну надо же, а!

Мало того, что орех

Похож на мозг человека,

Так ещё и скорлупка

Раскалывается с треском и хрустом

Черепной коробки.

Боже! Боже!

Что ты этим хотел нам сказать?..

* * *

Никогда не просил у Бога

Легкой жизни.

Время придет – попрошу

Легкой смерти.

* * *

Ночь выдалась

Чёрная-чёрная.

Такой чёрной бывает

Только неблагодарность.

* * *

Ну что Роден! – Родену было просто:

Он брал кусок мрамора,

Отсекал от него всё ненужное,

И получался шедевр искусства.

Попробовал бы он

Взять «Толковый словарь»

Объёмом в сто тысяч слов,

Вычеркнуть из него

Все ненужные слова,

И получить при этом

Что-то стихоподобное…

* * *

Ну что Роден! – Родену было просто:

Он брал кусок мрамора,

Отсекал от него всё ненужное,

И получался шедевр искусства.

Попробовал бы он

Взять «Толковый словарь»

Объёмом в сто тысяч слов,

Вычеркнуть из него

Все ненужные слова,

И получить при этом

Что-то стихоподобное…

* * *

Описывая ад,

Великий Данте

«растекался мыслию по древу».

Исписал страниц триста,

Но при этом так и не сказал

Самого главного:

Что настоящий ад –

Это когда жестокая бессонница

Совсем тебя доконала,

А тут ещё какая-то сволочь

В твоей гостиничной комнате

Громко храпит и кряхтит

И, просыпаясь время от времени,

Отравляет воздух табачным дымом.

* * *

Осеннее солнце массирует спину земли,

Легонько касаясь руками лоснящихся улиц.

Разнежившись, здания томный покой обрели.

Все колобродят,  прищуриваясь и сутулясь.

Осеннее солнце взъерошило волосы ив

И тёплыми, мягкими пальцами треплет им кудри;

Ручей в лесопарке зануден, несносно болтлив,

Он вас уболтает, попутно мозги вам запудрив.

Осеннее солнце мурлычет мне песню свою.

Я знаю её: эту песню я слушаю с детства.

Стою перед солнцем, и значит, ещё я в строю,

Я на мир и на солнце ещё не успел наглядеться.

* * *

От меня ушла моя Муза.

Ушла, ничего не сказав,

Без каких-либо объяснений,

Не оставив прощальной записки.

Люди добрые,

Люди недобрые,

Если вдруг вы ее повстречаете,

Будьте вежливы с ней, будьте ласковы.

Не повторяйте моих ошибок.

Удержите ее всеми правдами,

А неправдами – не удержите.

Ее отличительные приметы:

Крылата и очень обидчива.

* * *

«Отцы народа»

обещают рай.

Поверить им –

жизнь станет пасторалью.

Обычно в баснях

есть своя мораль.

Нам скармливают басни

без морали.

* * *

По моим наблюдениям

каждой весною и осенью

небо становится

особенно сентиментальным.

* * *

Подождите, дожди! Подождите дожди! Подождите.

Пощадите мой город, прохожих его пощадите.

Этот город греха для кого-то ещё и обитель.

Не спешите судить и рядить или просто обидеть.

Я не строил Ковчега: мне не было Голоса свыше.

Я всего лишь поэт, я живу в лабиринте созвучий.

Под гребёнку одну вы стрижёте банкиров и выжиг,

Я о душах заблудших скорблю, хоть ничем их не лучше.

Пусть для всех я чужой, но свой город не дам на расправу

Ни дождям разрушительным, ни огнедышащим лавам;

Мир с орбиты сошёл, часовой механизм неисправен.

Мы ещё поживём, Божье имя в веках мы прославим.

Не чудите, дожди! Не зудите, дожди! Не гудите.

Не бродите за окнами, раны мне не бередите.

Не спешите судить, свой губительный пыл остудите;

Подождите, дожди! Вы мой город греха пощадите.

* * *

После каждого

рождённого

стихотворения

у меня начинается

послеродовая депрессия...

Поэты и толпа

Баллада

Толпа всегда обожает

Ломать поэтов.

Толпа их ломает, ломает,

Всё ищет в поэтах слабинку,

Но поэты никак не даются:

Они ведь – не ветки сирени.

Толпа рубила поэтов,

Толпа пилила поэтов,

Подрывала, корёжила корни,

Но поэты никак не сдавались:

Они ведь – не вербы, не сосны.

Но кто-то толпу надоумил

Действовать тонко, умело,

И толпа победила поэтов

Своим равнодушием,

Своей бездуховностью,

Своим безграничным невежеством.

Она не читала поэтов,

Не почитала поэтов,

И души поэтов засохли,

Словно цветы без воды,

Потому что там, где невежество,

Бездуховность и равнодушие,

Там поэзии нечего делать.

* * *

Прогуливаюсь по городу

В своей любимой розовой сорочке,

Которая отлично бы спелась

С кадиллаком Элвиса Пресли.

А прохожие пялятся

Да шушукаются меж собой:

«Посмотрите, идет голубой».

Вот дальтоники!

* * *

Пчёлы исчезли:

Плачу по пчелам.

Птицы исчезли:

Плачу по птицам.

Берегите поэтов!

Если поэты исчезнут,

Будет некому плакать

По пчелам, по птицам...

* * *

Пчёлы исчезли:

Пла̀чу по пчёлам.

Птицы исчезли:

Пла̀чу по птицам.

Берегите поэтов!

Если поэты исчезнут,

Будет некому плакать

По пчёлам, по птицам...

* * *

Ранним утром

В обнимку с Музой

Я вышел на берег моря.

Настроение было отличное,

В голове копошились рифмы,

И всё предвещало стихи

О любви, о «свободной стихии»

И других высоких материях.

Но вдруг

Мне в стопу вонзился

Осколок бутылки,

Разбитой какими-то суками.

И я завопил,

Взвыл от боли,

Семиэтажно просклонял этих тварей

По всем падежам;

Моя Муза схватилась за голову,

Расправила крылья

И полетела к другим поэтам.

И я, оставшись без вдохновенья,

Вместо стихов о любви,

О «свободной стихии»

И прочих высоких материях,

Написал, вопреки своей воле,

Вот такой «авангард»…

* * *

С неба упала три яблока.

«Я вам рассказывал сказки.

Значит, первое яблоко – мне», –

Сказал глава государства.

«А я эту сказку раскрасил

Во все цвета радуги,

И раскрашенной она стала

Съедобной и удобоваримой,

Так что мне тоже

Причитается яблоко, –

Сказал премьер.

С третьим яблоком вышла проруха.

Для господ олигархов

Это яблоко стало

Предметом раздоров и споров.

Мне, как обычно, досталась

Только дырка от бублика.

«Всё нормально, довольствуйся малым», –

Сказал глава государства.

«Довольствуйся тем, что имеешь», –

Согласно кивнув головою,

Сказал премьер.

«Тебе и этого много», –

Сразу забыв о раздорах,

Дружно гаркнули олигархи.

И вот я брожу по городу,

Руки держу в карманах,

И в каждом кармане – по кукишу.

Слабое, но всё же – утешение.

* * *

Сижу и смотрю,

Как море

Методично себя очищает

От щепок, от грязи и мусора.

Море учит меня терпенью.

Тише, чайки! – Море проводит урок…

* * *

Стихи – моя келья, молельня,

Мой дом, моя крепость, мой панцирь.

Душа моя – в списке расстрельном,

Как агнец средь гнид и поганцев…

Стихи мои, вы – катакомбы,

Надёжнейшее из убежищ.

Вы – словно маяк или компас,

Гармония мира и свежесть…

* * *

Стоит мне где-нибудь

увидеть грабли,

как у меня

подкашиваются ноги,

а сердце начинает ныть

от нехорошего предчувствия.

Знаю, что обязательно

наступлю на них.

Ну просто как пить дать.

А это, знаете ли,

больно...

* * *

Стоит увидеть курящую женщину –

Выпадаю в осадок.

Ничего не могу с собой поделать –

Выпадаю в осадок.

Какие к чёрту «фонарь с аптекой»! –

Вот она – безысходность,

Неизменность и обречённость:

Женщины курят –

Я выпадаю в осадок.

* * *

Судьба звонит по телефону,

В сознанье рвётся напролом,

О чём-то шепчет монотонно,

А мы её не узнаем.

Она звонит глубокой ночью

И ослепляет спящий мозг.

Я мёртв, подавлен, обесточен,

Податлив, словно талый воск.

Она надрывно и печально

О чём-то шепчет о своём.

Ей всё известно изначально,

А мы – ни духом и ни сном...

Судьба звонит по телефону...

А голос, голос! – так знаком...

Раскатисто и глухо – стоном

С другого света грянул гром.

Судьба звонит по телефону,

Справляется, как мы живём,

Мы этот голос отдалённый

Опять в упор не узнаём.

* * *

Тает жизнь, как во рту карамелька,

Тень улыбки – на бледном лице...

Годы резво бегут – словно белка,

Замурованная в колесе.

Почва стала вдруг зыбкой и шаткой,

Там, в тумане, последний рубеж...

Годы резво бегут – как лошадка,

Измеряя кругами манеж.

* * *

У Льва Толстого была

Ясная Поляна с тишиной.

Она позволяла Толстому

Слушать своё вдохновенье.

А я не слышу,

Что кричит мне Муза.

Что-то гениальное, наверно.

Просто так она кричать не станет.

Я из-за шума ничего не слышу.

На улице бибикают машины.

А дома меня оглушают

Жена со своим телевизором,

Дочка с воющим феном,

И сын, что во всё свое горло

Подпевает хитам папуасов.

Так что – прости, человечество,

Но ты на меня не рассчитывай

И напрасно не жди от меня

Чего-нибудь такого, на века.

Нет у меня тишины,

Нет и Ясной Поляны,

Да и сам я – не Лев Толстой.

А Муза истошно кричит,

Что что-то такое там помнит,

Какое-то там чудное мгновенье,

Но, по-моему, на неё

Из-за этого шума

Нашёл депрессняк и маразм.

* * *

У Музы я не требую признанья,

С глупцом не спорю – ни к чему мне это.

Слова и рифмы – вот моё призванье.

Живу в созвучьях, вытканных из света.

* * *

У Черного моря – и юмор чёрный.

Море ластится, словно котёнок,

Просит погладить себя, мурлычет,

Играет, нежно бьёт тебя волнами,

Легонько опрокидывает навзничь…

Ты думаешь, что ты играешь с ним,

На деле же оно с тобой играет.

Запомни, море – не котёнок, – рысь.

Оно тебя катает, словно мячик,

Игриво лапой бьёт и теребит, и треплет,

Но если в нём проснётся дикий зверь,

Распустит когти рысь, тогда не жди пощады.

Играешь с этим ласковым котёнком? –

Играй, плескайся, будь ему мячом,

Но никогда не забывай о спящей рыси.

* * *

У моего сознания

Испортился выключатель.

Моё сознание

Совершенно не отключается.

Моё сознание

Совершенно не заряжается.

Чтобы эта поломка

Звучала на слух

Не очень страшно и безнадёжно,

Врачи хитроумно

Называют её бессонницей.

* * *

Утро приходит

С улыбчивым солнцем,

Беззаботное, доброе,

И приносит с собой

Букет лучезарных надежд.

Вечер приходит

С бездомным, задиристым ветром,

Рассыпает надежды

И приносит с собой

Отчаянье и прозренье.

Но нам, любителям басен и сказок,

Сподручней упорно считать,

Что утро мудрее, чем вечер.

Формула неба

Я кое-как представляю,

Как Творец отделил

Друг от друга сушу и воды,

Из каких лучезарных материалов

Вылепил солнце, луну и звёзды,

Сотворил  живую и неживую природу...

Но небо, Господи! Небо...

Из чего оно всё-таки выткано?

Ведь небо – это не просто

Воздушная бездна...

Сколько помню себя,

Всё пытаюсь найти и понять

Формулу неба...

* * *

Человек посадил дерево.

Построил дом.

Обзавёлся семьёй и детьми.

Затем стал озираться вокруг

И с озабоченным видом

Искать точку опоры,

Чтобы перевернуть мир.

Читая «Илиаду»

Сонет

Молчи, Кассандра! Спорить бесполезно.

Путь истины извилист, а не прям.

Здоровый не поймёт чужой болезни:

Прозреет, лишь ослепнув, царь Приам.

Молчи, Кассандра! Пусть живёт Парис.

Да хоть затем, чтобы погибла Троя.

И пусть орла, что в облаках парит,

Знаменьем Зевса назовут герои.

И всё-таки молчи! Я принимаю

Данайский дар. Они хитры, я знаю.

Я, утопая, отвергаю брод.

Пускай нежданно с ног сшибают раны,

Пусть я умру на четверть века раньше,

Чем буду жить, всё зная наперёд.

* * *

Что с тобой мы наделали,

Что мы наделали, девочка!

Мы жемчужины слов

Разбросали на ветер, как семечки.

Мы не дали душе разогреться,

Мы не дали огню разгореться,

Мы не спели с тобой, –

Захлебнулась, разбилась припевочка.

Что с тобой мы наделали,

Что мы наделали, милая!

Не признанье в любви,

А какая-то опера мыльная.

Мы с тобой наши чувства гасили,

Мы гасили любовь что есть силы;

Испугались любви –

Ситуация просто умильная.

Я решал тебя, как уравнение

С многочисленными неизвестными.

Называл тебя несравненною,

Осыпал тебя шутками пресными.

Я не мастер загадки разгадывать.

Не умею я в душу заглядывать.

Мы с тобою шептались растерянно,

А постель оставалась застеленной.

Что с тобой мы наделали,

Что мы наделали, девочка!

Мы жемчужины слов

Разбросали на ветер, как семечки.

Расцвести нашим чувствам не дали,

Затоптали свой сад, как вандалы,

Мы не спели с тобой, –

Захлебнулась, разбилась припевочка.

Мы расстались с тобой

На аллее, заросшей рябинами.

Уходящее солнце

Забрызгало небо рубинами.

Расцвести нашим чувствам не дали,

Затоптали свой сад, как вандалы,

Вот что сделали мы,

Вот что мы натворили, любимая!

* * *

Что-то не так с этим городом, что-то не так.

Он не улыбчив, раздавлен тоской и смятеньем.

Небо накрыло меня, как большой саркофаг,

Люди-фантомы проходят подобно виденьям.

Что-то не так с этим городом, с этой страной;

Здесь не осталось поэтов – их всех затравили.

Небо – как бездна. Дрожу над последней струной.

Если порвётся – меня засмеют простофили.

Что-то не так с этим миром, а значит, со мной.

Все здесь чужие. Но нет, это я – посторонний.

Я здесь никто, лишь прохожий, а может, связной.

Ветер здесь ссорится с сором  и с граем вороньим.

Что-то не так с моей песней. С ней что-то не так.

Ей не по силам разрушить стену отчужденья.

Голос добра – лишь метафора, тусклый маяк.

Голос вселенной запутался средь заграждений.

Дождь очищенья – он снова прошёл стороной.

Мне неуютно – здесь души меняют на деньги.

Что-то не так с этим городом, с этой страной.

Пропасть внизу, я стою на последней ступеньке…

* * *

Эти юные ангелочки

В аккуратненьких платьицах

И коротких штанишках

Совершенно не отягощены

Знаниями о жизни и мире;

Они порхают над нами,

Над нашими серыми буднями

И над нашей историей,

Над мировыми и гражданскими войнами,

Над Гитлером и над Сталиным,

Над нескончаемыми очередями

За хлебом из отрубей;

Порхают над нашей памятью,

Давящей нам на плечи...

На эти неугомонные,

На воздушные эти создания

Ну совершенно не действует

Закон всемирного тяготения...

Это всё, что я помню

Как сытый кот, у ног урчало море,

И волны чинно шлёпались в песок...

Мохнатый мыс шаманил богомольно,

Косясь и озираясь на восток.

Огни Приморска – слева, вдалеке.

А тучи! Тучи! – как из драм Шекспира.

Медузы блюдцами катались на песке,

И вскрыты устриц чёрные квартиры.

И рядом – ты. Из пены. Из ребра.

Я целовал тебя, а ты – ты клятв просила...

Ах, чёрт! Ну почему ты так добра!

Я принц. Я коронованный рассыльный.

Напыщенный тщеславный воробей,

Я расчирикался волшебными словами.

Теперь мне их не вспомнить – хоть убей!

Да и тебя я, в общем, забываю.

Письмо. Твоё. Упрёки и укоры.

Развёрнут старой плёнки поясок...

...Как сытый кот, у ног урчало море,

И волны чинно шлёпались в песок...

* * *

«Это кровь моя, пейте», -

Сказал Бог людям,

Протянув им чашу с вином.

Люди выпили. Очень понравилось.

С тех пор они стали придумывать

Самые разные способы,

Чтобы пить кровь друг друга.

* * *

Этой полной луне –

Всего каких-то

Четырнадцать дней.

А выглядит –

Как на девятом месяце.

* * *

Юность – зелёного цвета.

Старость – жёлтая.

Никогда не любил жёлтый цвет.

* * *

Я ближе к Богу, чем любой банкир.

Банкиру не пролезть в ушко иголки.

А я – друг Слова. Я чуть-чуть факир,

Хоть для банкиров – шут и балаболка.

Я ближе к правде, чем любой премьер.

Премьеры врут и даже не краснеют.

А я на ложь натаскан, как терьер;

Я просто не умею ладить с нею.

Я ближе к свету, чем любой магнат,

Финансовый король и воротила.

Магнаты – молодцы среди ягнят;

Пришли, ушли – и только наследили.

Я ближе к солнцу, чем любой из них:

Банкиров, олигархов и премьеров;

Мне светят Слово, солнце и мой стих;

Душе тепло с надеждою и верой.

* * *

Я видел сон: я знаменит и беден.

Во сне такое может приключиться.

Я счастлив был, я так гордился этим!

Я птицей был. На что богатство птице!

* * *

Я забыл свою песню –

Я вспомню, я вспомню её.

Я найду её в смехе

Апрельской, альпийской фиалки.

Мне без песни моей

Моя жизнь – черновик и сырьё,

И душа моя в чёрном –

Совсем как немая весталка.

Но пробьёт её час –

И воспрянет, воскреснет она;

И забрезжит в ней свет,

И забьёт в ней ключом ликованье.

И закончится ночь,

Эта долгая спячка без сна,

И я вновь помирюсь

С чудодейственными словами.

Я забыл свою песню –

Дремотная цепь тяжела!

Я смертельно устал

В этой спячке своей беспробудной.

Замени наказанье, о Боже,

Была не была.

Нет страшнее удела,

Чем тлеть, словно уголь, подспудно.

Я забыл свою песню –

Ну как без неё мне теперь?

Нет для боли моей

Ни отдушины, ни утешенья.

Да, я знаю, я знаю,

Что жизнь не прожить без потерь,

Но для бед и невзгод

Не хочу быть живою мишенью.

Мне без песни моей

Моя жизнь – черновик и сырьё,

И душа моя в чёрном –

Совсем как немая весталка.

Я забыл свою песню –

Я вспомню, я вспомню её.

Я найду её в плаче

Продрогшей альпийской фиалки.

* * *

Я завидую им, молодым.

Груз веков их совсем не тревожит.

Всё «до фени», «до лампочки» им,

И устойчив устоев треножник.

Я завидую им, молодым.

Им сомненья на плечи не давят.

Знанья их невесомы, как дым,

Спор с отцами, как мир, стародавен.

Я завидую им, молодым,

Семипядным во лбу неумехам.

Тренированым мышцам литым,

Быстроте и задорному смеху.

Я завидую им, молодым,

Несуразным и суетно-праздным.

Свято место должно быть пустым.

Даже глупостью юность прекрасна.

Не сужу: да не буду судим.

Но усталой душой, загрубелой

Я завидую им, молодым, –

С этим мне ничего не поделать.

* * *

Я мечтал научиться

Жить в океане.

Я считал океан своим домом.

Но ко мне подплыла акула,

Угрожающе покружила вокруг

И сказала:

– Это моя территория.

Убирайся, а то укушу.

Я построил жилище в лесу,

Распахнул перед джунглями душу.

Но вскоре меня обступили

Тигры, медведи и волки,

Угрожающе зарычали

И сказали:

– Мы здесь хозяева.

Здесь тебе нечего делать,

Убирайся в свой каменный мир.

Из саванны меня прогнали

Львы, гиены, гепарды, шакалы.

– Это наша саванна.

Не уедешь – пеняй на себя.

Даже в выжженной, мёртвой пустыне

Не обрёл я покоя и мира.

На меня зашипели

Скорпионы, тарантулы, змеи.

– Это наша пустыня,

И тебе ничего здесь не светит.

Вот поэтому я и живу

В пыли и копоти города.

Но и здесь я – чужой.

Ведь мой город давно разделён

На своих и чужих.

Как-то хозяин города

Вызвал меня «на ковёр»

И угрюмо процедил сквозь зубы:

– Что ж, пока поживи. Там посмотрим.

Скоро выборы – дашь мне свой голос.

Но только помни: не смей забываться.

Этот город – моя территория.

* * *

Я не Альфа. И даже не Бета.

Где-то ближе к Омеге.

Те, кто круче, вращают планету.

Остальным – не до смеха.

Я не ливень. Не смерч. Не торнадо.

Даже в гневе не страшен.

Моя сила – всего лишь бравада.

Долг Творцу не погашен.

В этом мире, где всё на продажу,

Мы недорого стоим.

Время тихо прядёт свою пряжу.

Здесь – чужое застолье.

Те, кто круче, те стоят дороже,

Как тягаться нам с ними?

Ведь крутые – всегда толстокожи,

Мы – слабы и ранимы.

Я не Альфа. И даже не Бета.

Где-то ближе к Омеге.

Те, кто круче, вращают планету.

Остальным – не до смеха.

* * *

Я не смотрю по сторонам,

Чтобы душа не уязвлялась.

Кому отдать свою усталость –

Бродягам или воробьям?

Я не смотрю по сторонам,

Чтоб моё сердце не томилось.

Ах, что за осень! – Божья милость,

Судьбой дарованная нам.

Я не смотрю по сторонам,

Иду – чужой и посторонний.

Потусторонние вороны

Кричат, дерутся здесь и там.

Не верю больше вещим снам;

Несу, как крест, свою усталость.

И, чтоб она не расплескалась,

Я не смотрю по сторонам.

* * *

Я слышал, что Джульетта Капулетти

Однажды отдыхала в Кобулети.

Но сеял дождик мелкий через сито,

И море было грозным и сердитым.

Так продолжалось долгие недели.

Дожди с сердитым морем надоели…

Нет ничего печальнее на свете,

Чем бесконечный дождик в Кобулети.

Во все эпохи было так

* * *

Нескладно всё. Пророки вышли ложные.
Неплохо лишь пройдохам, скоморохам.
Какие, к чёрту, скифы? – мы заложники
У жизни, у страны и у эпохи.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Люблю попадать пальцем в небо

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Заметки в блокноте

* * *

* * *

* * *

* * *

Эпиграммы

* * *

* * *

* * *

Не только о море

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Памяти Андрея Вознесенского

Поэты умирают очень тихо,
Так в поле высыхает облепиха,
Так жухнет клевер и ковыль в долине...
...Стихи горят, как куст неопалимый.