Амазонка
«Амазонкам привет!» – старый слесарь блистал эрудицией,
Появившись в палате – защёлку чинить на двери.
Осадить за обидный намёк? Не пристало в больнице…
И силёнок в обрез у одной из «мифических жриц»…
Амазонка? Пожалуй. По жизни – охотница-лучница.
Сколько пущено стрел – с каждой новой добычей острей.
Но оставлен колчан – впредь охотиться вряд ли получится.
Сорок прожитых лет – ни любви, ни семьи, ни детей.
Нестерпимая боль. И вопрос – ну, кому я, ущербная?
Перед сном димедрол, и считать не придётся до ста.
…А наутро – на тумбочке нежная веточка вербы.
Продолжается жизнь. Скоро Пасха. Попробуем встать…
Душа танцует полонез
Душа танцует полонез –
лишь па от хохота до всхлипа –
душа, что вымыта до скрипа
потоком, посланным с небес.
Она кружится под дождём...
Не смейте ей мешать, не смейте!
Звучит божественная флейта –
нет никого, они – вдвоём!
Обласкана дождём душа –
поёт и плачет, и смеётся.
Бальзам небес на раны льётся,
обиды горькие круша...
Жизнь чужая
Жизнь чужая – как чужие окна –
Тюль ажурный, комнатный цветок.
Козырёк, чтоб рама в дождь не мокла.
Что за ней – не ведает никто.
Свет горит, мелькают силуэты –
Манит запотевшее стекло.
Чья-то жизнь – счастливая планета,
На которой чисто и тепло.
Движутся размытые фигуры,
Словно фильм загадочный идёт.
Я стою, глазею – вот же дура!
Мокну под занудливым дождём.
«Всяка хата горюшком напхата» –
Вспоминаю старую мораль.
Нет судьбы без горя и утраты,
Чтобы горы счастья и добра.
В духе пилигримовского стиля
Кутаюсь в промокший капюшон.
Я надеюсь – все меня простили.
Кто меня обидел – мной прощён.
Оставляю за чужой оградой
Призрачного счастья абсолют.
Никакой другой судьбы не надо –
Я свою, опальную, люблю.
Заката медь
Заката медь сползёт по окнам,
отмерит ночь свои часы,
но мы с тобою не промокнем
в купели утренней росы.
Не убежим в луга хмельные
встречать безудержный рассвет,
ромашки – шляпки золотые –
не соберём с тобой в букет.
В душистых травах не зависнем,
купаясь в солнечных лучах –
коварный друг – тысячелистник
сгустил нам кровь до сургуча…
И мы с тобой сейчас другие –
поврозь размётаны пути.
Но хлещет плетью ностальгия
по мрачной серости рутин...
Не смотри на меня
Не смотри на меня… И не хмурь поседевшие брови.
Не тверди, что любовь (ты о чём?) не ушла никуда.
Лучше молча присядь и дыши, по возможности, ровно,
И оставь этот пафосный бред невозвратным годам.
Лучше чаю спроси – почерней и, конечно, покрепче.
Я в заварник засыплю (из вредности) белый улун.
Будешь слушать мои поучительно-нудные речи
И в отместку, потом, разбросаешь носки на полу.
Оброни невзначай – не молодка, скачи-ка «потише».
Огрызнусь незлобиво – подумаешь, бравый юнец.
Но, услышав «курлы», я в задумчивом небе увижу
Чёткий клин журавлей, значит, бабьему лету – конец.
Поворчи – холода, не ходи босоногая в сени,
Одевайся теплей…
Как приятны простые слова!
Не дари мне охапки коралловых листьев осенних.
Ни к чему... Не хочу, чтоб кружилась моя голова...
Повитель
Расплелась повитель в огороде –
одолела созревший чеснок.
Серафима неслабая, вроде,
но она абсолютно не против,
чтобы кто-то пришёл да помог.
А помощников нет – одинока.
Но не станет на долю пенять –
ни всерьёз, ни шутя ненароком…
Суетится поодаль сорока
да мяукает кот у плетня.
Все порывы подсобной бригады –
стрекотать и валяться в тени.
Серафиме работа – в награду,
ей большого богатства не надо –
были б смыслом наполнены дни.
У межи развесёлая Зойка:
«Приходи, пирожков напеку!
Испытаем, крепка ли настойка».
«Ишь, забыла, как прыгала в койку
к мужику моему, ходоку.
А теперь – дорогая подруга!
И надёжней ещё поискать!»
…Солнце золотом чертит по кругу.
Повитель и цепка, и упруга;
зелена, словно вдовья тоска.
Третий год муженёк на погосте.
По усопшему память светла…
На душе ни печали, ни злости.
И пойдёт Серафимушка в гости
к той, которой волосья рвала.
Опрокинут по паре стаканов,
самогон пирожком закусив,
«Шёл казак на побывку…» – затянут,
и по старой традиции станут
друг у дружки прощенья просить –
за подлянку, за драные патлы,
за измазанный дёгтем забор,
за года, что ушли безвозвратно…
Будет литься, немного невнятный,
двух заклятых подруг разговор.
Посиделки закончатся поздно.
Выйдет на небо месяц немой,
поплывёт в тишине коматозно,
и повиснут досужие звёзды,
провожая «гулёну» домой.
Всполошится ночная кукушка –
напророчит спросонья лет сто.
Усмехнётся казачка: «Болтушка…»
И совьётся на стылой подушке
вдовий сон повителью густой.
Три дня у моря
Три дня у моря – какая роскошь!
Волна упруга и величава.
Пугливый лебедь клюёт с ладошки
Под крики шумных скандальных чаек.
Морская галька с весёлым хрустом
Цепляет кили прибрежных лодок.
А воздух пахнет морской капустой –
Вдыхаю жадно ионы йода!
На горизонте скорлупки-судна
Спокойно дремлют в лучах заката.
На зимнем пляже немноголюдно...
«Бабуль, уходим», – зовут внучата.
В примету веря, в шальном задоре
Швыряю в воду свою монету.
Шепчу тихонько: «До встречи, море!»
И знаю точно – ещё приеду!
…И лакирует дождь…
...и лакирует дождь плафоны фонарей,
дрожит сырая мгла и не нащупать небо.
Завис промокший сквер в полночном янтаре –
и мой балкон плывёт в загадочную небыль.
На небе нет луны и звёзд на небе нет –
все звёзды на земле листом кленовым пьяным.
Лишь свет от фонарей... А за стеной сосед
Бетховена шедевр разучивает рьяно.
И этот лунный звук – задумчивый минор –
звенит в моей душе пронзительной рутиной.
И золотится дождь по остову опор,
стекая на асфальт блестящей паутиной...