Фотоальбом
Невкусен воздух. Тесен старый дом.
Всё кажется излишне суетливым.
Я окунаю лоб в фотоальбом,
Как в Амстел под зелёной юбкой ивы.
А там – голубоглазый Дюссельдорф
И чопорный Берлин с горчайшим кофе,
И Амстердам, пылающий, как торф,
Настолько узкий, что не виден в профиль.
За августовским днём проходит век,
И свет сочится – золотой и липкий.
Вернувшийся в июле человек
Сживается с допущенной ошибкой.
Отдай меня, далёкая страна,
Верни меня назначенному месту –
Хотя я даже родине смешна,
На среднерусском фоне неуместна.
Я чую бурю в скрипе половиц,
И всё тревожней липовые тени.
Не вынырнуть из глянцевых страниц
И не подняться с зябнущих коленей.
Германия
Империя, мой волк на пьедестале!
Твой механизм отлит из прочной стали,
И жернова крутиться не устали,
Меля века в железную муку.
Твой голос тише стал, но всё же чёток,
Как щёлканье сухих дубовых чёток.
Ты можешь быть покорен, но не кроток,
Когда на шее цепь, а в пасти меч.
Прямой наследник Северного моря,
Ты сам себе приносишь только горе,
Но за любую из твоих историй
Полжизни – невеликая цена.
Твоё очарованье безыскусно,
Когда ты с пьедестала сходишь грузно
И смотришь мне в лицо светло и грустно —
Не серый зверь, а старый человек.
Потсдам
Притормози за милю до Потсдама.
Тут слишком невесомо и светло.
Сосна, как пригласившая нас дама,
Расправила алмазное крыло.
Топлёным маслом смазаны вершины,
Коньячно чист и выдержан закат.
Мотор затих. В снегу увязли шины.
И лес – как сад,
Запорошённый лепестками вишен.
Я знаю – дальше дом с большим крыльцом…
Но не проверить: мой мираж недвижен,
Разбрасывая отблески кругом.
И чудится: вот-вот стекло молчанья
Пробьёт иглой астматик-патефон…
Секунда длится. Что за наказанье:
Зима, война, а я опять влюблён.
Буря
В Потсдаме ночь – и крики птичьих стай.
Не выходи из дома. Спи, читай,
Играй с собой в голландскую рулетку.
Старуха Время шарит по окну,
Ей слаще хлеб и свет в чужом дому –
Не лекарь и не пастырь никому,
Пергаментные руки в тёмной сетке.
Ты различаешь в шуме ветра бред.
Я рядом, но во сне защиты нет,
Не дотянуться до тебя, мой сокол.
Но пусть слепая мечется гроза,
Когда – ладонь в ладонь, глаза в глаза.
Скулят подбитым зверем тормоза
На улице, за парой мокрых стёкол.
Не бойся, я с тобой, и я смогу
В любом обличье и в любом кругу
Любого, хоть бы дантовского, ада
Найти тебя во ржи – там, за рекой,
Взять за руку и отвести домой.
Не друг, не брат, не муж, ты просто – мой.
А больше ничего мне знать не надо.
Колыбельная Хагена
Ты похож на героя старинной трагической саги,
Потерявшего память, лишь отнял от гарды ладонь.
Ты приходишь ко мне и подолгу глядишь на огонь –
Не имея для жизни такой, как для битвы, отваги,
Сторонясь в забытьи облетающих липовых крон.
Спи же, мой молодой Нибелунг, и не помни о боли,
Открывающей тайный ларец под четвёртым ребром.
Это осень накрыла нас тёплым беззвёздным зонтом
И лишила рассудка, взамен дав бесстыдную волю
Жить, как птицы живут, не жалея уже ни о чём.
В октябре преступления чести и подвиги кратны.
Рассекая нахмуренный лоб, вьётся русая прядь.
На случайной странице открывшись, ложится тетрадь
Под неловкие строки, пишу – и уже непонятно:
Если в лёгких от нежности тесно, зачем мне дышать?
Автопортрет
Я – почтовый ящик, переполненный
Яркими открытками из Вены,
Почтальон, маршрутом старым сгорбленный,
Изгородь в душистой белой пене,
Андерсен, забытый на ступенях.
Я – не человек, я ощущение
Лёгкости, влюблённости, полёта.
Паренёк, идущий в изумлении
Через Бранденбургские ворота,
В сорок пятом ищущий кого-то.
Каждой вещи часть меня подарена!
Но глядят всё чаще через строчки –
Вербы и глаза зелёно-карие
Незнакомой мне пока что дочки,
Как предчувствий тихие звоночки.
Primavera
Мне чудится в тебе имперский лев,
Сошедший с нидерландского штандарта.
Ковчегом отразился старый хлев
В речной воде и белом солнце марта.
Твой быт, как имя, ладен, свят и прост.
Над головой – лишь Южная Корона.
Лучи твоих распущенных волос
Охвачены, как лентой, вербным звоном.
На голубых слепящих зеркалах
Твой первый след щемяще, страшно тонок,
Но ты не помнишь, что такое страх –
О, спи без снов, божественный ребёнок.
Последняя незрячая метель
Откроет чрево лишь несущим мирру.
Твоя рука качает колыбель.
И потому ты будешь править миром.
Голландия
Мне снился ты – и странная страна:
Кусочек осаждённой морем тверди,
Как марка на индиговом конверте,
Под штемпелем волнистым чуть видна.
Взяв за руку, ты вёл меня над ней,
И с высоты полёта цепеллина
Я видела дома, мосты, равнины
И палубы старинных кораблей.
Как часовой мудрёный механизм,
Рождённый в приальпийской деревушке
И сломанный среди других игрушек,
Я отдала тебе в починку жизнь.
Ты взял её в ладони, как птенца.
Горячим маслом смазал шестерёнки,
Завёл ключом серебряным и тонким,
Чтоб двигатель вращался без конца.
По медленной реке текли фрегаты,
И я сказала, мучась и любя:
Ты как земля. Я вышла из тебя
И снова возвращусь в тебя когда-то.
* * *
Раньше ты пах апельсинами,
Теперь – молоком и мёдом.
В ореховые корзины мы
Собрали три четверти года.
Немного любви и терпения:
Росток пробивает камни.
Ты редкостное растение,
Ты птица с двумя сердцами.
Садовник, нежнее дерево
Избавь от его творенья.
Рукам человека вверено
Божественное рожденье.
Рождение
Я прорастаю маковым зерном,
Лимонной костью, виноградным усом,
И ты подносишь мне кувшин с вином –
Последний из волхвов с легчайшим грузом.
Я возвращаюсь из небытия,
Из сладкого густого чернозёма,
Обратно в лучший мир – где ты и я,
Где свет в окне, и тополь выше дома.
Прими меня, как в самый первый май,
Дай телу жар и жадное дыханье,
И до утра – держи, не отпускай,
Не позволяй любому расстоянью
Зеленоглазой змейкой проскользнуть
Между сердец, ладоней, лбов горячих.
Сплети мне новый, крепкий, ладный путь –
Взамен туманов и болот незрячих.
Роса кропит полынь и зверобой,
Рассвет идёт, травы не задевая,
И ты со мной – ликующий, живой,
И я с тобой – счастливая, живая.
© Елена Фельдман, 2009–2021.
© 45-я параллель, 2021.