Эгвина Фет

Эгвина Фет

Все стихи Эгвина Фет

Coda

 

Я набрал в рот ноту и с нею замер – Бог не выдаст, свинья не съест, –

в партитуре, расписанной для «da camera», голос, слышный едва ли, с последних мест,

до которых доносится всё искажённом, наизнанку вывернутым, могли

мы ещё вчера наигрывать на рояле то, чем сильно поражены,

но сегодня – крестики и нули, и совсем неясно, зачем нам дали

транспаранты, флаги, и позже мы,

как теперь, ни о чем не знали,

и в незнанье своём могли.

Я набрал в рот камни, а с ними кредитки – и песок, и угли, и лишний вес,

затянул себя до ремня, до нитки и пустил за хворостом в дикий лес,

где сову, и зайца, и лису в лесу я без спросу вынесу и спасу, только

дело совсем не в том, как мы прятались за бугром,

заводили лодку, крепили рым,

брали кровь из вены, не столько Крым.

Я набрал в рот молитву и с нею умер, уложив тело в хворосте под навес,

и под этим навесом я долго думал, а спустя полжизни совсем исчез.

 

Deeply

 

мы почти вплотную,

не больше ста

километров в ретроспективе,

и едва-едва доведётся под два аккорда

оказаться застигнутым в объективе,

где-то в нише огромной сваи нелепо гордым,

безучастным придурком,

не тронув ни чьей души –

глубоко-глубоко –

искусственным флажолетом

между поздней весной и полуприкрытым светом

на касание выпасть, смешавшись с мелочью файв-энд-дайм,

где ломается бесконечность и начинается край

со своей безупречностью будней,

случайностью овертайма –

глубоко-глубоко –

увязнув в без четверти трёх пополудни,

мы ничуть не ближе к себе самим,

хоть почти вплотную…

 

 

Genatsvale

 

Этажи ложатся на этажи, на один и тот же, как мы с тобой,

не вставай, не дергайся, не дыши, мой беспечный,

снедаемый немотой,

генацвале,

от меня до тебя ровно столько, как и вначале –

ляжет тень, сожмётся до тонкой полоски шва, –

как бы ни был май перманентен и чрезвычаен,

мы его разняли на синема

на речном причале,

теперь едва

в нём найдется место пустой печали –

так, под титры, сползающие с экрана

в абсолютно тёмное никуда,

разойдёмся-разжижимся без следа

как бы странны

ни были мы тогда,

как случайны...

 

Аврелий

 

реже, тише и почти ничто – за глухим безликим переулком

скро́ется, скрои́тся под пальто, в этом без того пространстве гулком

бросишь взгляд, как скомканный платок, может, тень, а может, полотно

или отплывающую лодку, мне тебя немного или водку

доктор не пропишет, не проси, будут день и жёлтыми такси,

и не мы стоять, уже другие – глуше, с мрачными улыбками, сухие,

типа, погрубей и загорелей, ты – не ты, а бронзовый Аврелий

в шапке, с кока-колою в руке так непринуждённо, налегке

ждёшь, бог весть, кого с того чертога* в предрассветье

запоздалых зорь, и уж вот где, если по футштоку,

и немного выше – по себе, где-то между рёбрами у бога,

так не ощутимо при ходьбе, что, пожалуй, вовсе уж нелепо

выбирать от фонаря при свете дня, на авось, на глаз – в Борисе Глеба,

и не Глеба выбирать, когда

станет дно за тёмною водой чем-то бо́льшим и едва ли зримым,

реже, тише, навсегда любимым –

бесполезной,

чистой

ерундой.

_____

* созвездие

 

* * *

 

брели тропой не хоженой никем

и ноги расцарапали в полоску

втёк разговор в физическую плоскость

минувшего цветенья хризантем

в саду сады садовья самосад

стал неизбежен запах увяданья

так обогнув святое мирозданье

наткнулись мы на мирозданья зад

но зад его ничуть нас не смутил

нарочно мы ноздрей не зажимали

из любопытства продвигались дале

пока над нами звёзд не зажигали

не зажигали звёзд и кто-то бдил

 

Январь-март, 2018

 

* * *

 

вснегумилёв

вснекружится и льнёт

к плечу плечо

а слово к слову

моей руке нет большего улова

чем тёплая твоя ладонь

… … … …

вснегуполя

твои ресницы шапка

я ем лицо твоё

глазами как облатку

ест прихожанин

на воскресной службе

… … … …

вснегубыгубы

ими в губы буду

не ранен не убит

а поцелован

не дрогнет ветка

не сорвётся птица

их много здесь

сомкнуты веки

плотно их

и снится

как пар взмывает

над озёрной чашкой

немного медлит

а потом садится

и поезд в хвост

себе дымя

увозит

туда за горизонт

где нет таких же

как я и птицы

птицы как и я

растают с первыми лучами

не печалься

нас снова встретишь

возвратясь случайно

… … … …

вснегумилёв

вснепризрак и стена

высматривать

их до утра

как до утраты

и только спичкой

в воздухе черкнёшь

как надо

брать всё что можно

взять и уходить

тебявсю взглядом

нет не унести

как только тень

исчезнет в первых солнцах

всё это вовсе

может не вернётся

со следующим

снегомдекабря

… … … …

 

Июль-август, 2016

 

* * *

 

железо пело

в хор между составов

под шелест листьев

их густую медь

и звуков не хватало

и металлов

поймать и осадить

как рыбу в сеть

 

последних полевых

букетов шапки

качались одиноко

средь других

чуть более уместных

в эту осень

и только пассажиры

из вагона –

без них

 

без двадцати

с большого циферблата

спадает стрелка

до шести утра

ей безразлична

осени хандра

она к ней холодна

и непредвзята

 

ждать – ничего

ждать даже хорошо

когда последний лист

у ног танцует

а кто-то сапогом

его примнёт

придёт зима

зимой твою я

сваляю в тёплый свитер шерсть

 

сваляй и ты

зачем бы не свалять

пусть колет спину

руки грудь и шею

сваляй как будто

ты валяешь дурака

и кроме этого другого не умеешь

сваляй

сведя затраты в ноль

пусть колет спину

заглушая боль

 

Октябрь, 2016

 

* * *

 

как изувеченные черепа песчаной крошкой

в бесцветье вод торжественно лежали

песок молчал громоздкостью печали

печатями следов исхожен в грудь

пологий берег под предлогом ложным

достаточно и взглядом обогнуть

чтоб ног не бить колёсами дорог

выходим в улицу и улица плывёт

небрежностью среды обетованья

лиловым сумеркам упёршися в живот

на этом месте я тебе сказал

что бедный мой пора нам возвращаться

на ту же станцию с которой я смущался

когда ты представал моим глазам

сипел минор роялем из подъезда

так хорошо как я не смог попасть

носком ботинка в брусчатую пасть

держась стены и горького асбеста

и видом всем и цветом подражал

соприкасаясь с полом по привычке

и дальше б так не выдержала спичка

и страшно наши лица искажал

свет от неё во мраке утопала

твоей фигуры осетровой тень

и затерялась в пышную сирень

в неё врезаясь остриём кинжала

 

Май, 2017

 

Корица

 

Чужие смерти тощи и сухи,

и в сотнях спиц.

И горькие духи

по комнате – корица,

шалфей – до притолоки

неразлучны,

в дверные петли упершись беззвучно.

Уложенное тело, и виски

чуть вздуются и снова внутрь прогнутся,

как будто от несказанной тоски.

 

 

Ласточки

 

Ласточки ни при чём, просто вьют гнёзда прямо над твоим плечом,

мы стоим, упершись, под самой крышей,

я вдыхаю воздух, а ты им дышишь,

баржа гудит, кто-то жуёт кумкват,

и ты поминутно взглядываешь на циферблат.

Я отдам что угодно, и что угодно при мне,

чтобы баржа гудела сейчас на дне,

чтобы всё вокруг погрузилось в белый кисель тумана,

чтобы эта минута, как течь из крана,

как ни вкручивай, ни залечивай, не кончалась,

и от капель ходили волны ремнём причала.

Вздор, и это моя коррида, из окна, видавшего разные виды:

и Голконду Магритта, и реди-мейд, –

ни следа поражений, ни списка побед,

ни Большой Садовой с крыльца балкона,

опьяненной тёплым глинтвейном Дона.

Мне смертельно грустно, что нам не встретиться снова

ни с Петром, ни с Павлом, ни с праведником Иовом,

я сжимаю в горсть то, что было Словом, так

что крест врезается до крови.

Свет тускнеет и становится фоном, звуки глохнут,

номера рассыпаются цифрами телефонов,

по которым не хлебные крошки, а имена,

без двойного смысла, без второго дна.

Я прошу оставить мне всё как есть: и любовь любовью, и жестью жесть,

и раскаянье свечкой у аналоя, так чтоб было, где расплатиться.

 

Лучше бы не

 

Светлой памяти моей любимой бабушки

 

Я подписываю этот чек на совместную нашу старость,

на болезненную близорукость, на последний земной фуршет…

Те, кто знали нас в двадцать два, не оценят, что с нами сталось,

и каким прошедшим сквозит теперь из манжет.

Мы включали блюз, запускали кольца, ретушировали пробел,

изолентой клеили оголённый … провод, штамб шиповника или нерв

до того, что он загрубел до кости,

и на выцветших фотографиях профиль бел.

Здравствуй, друг мой! Мне двадцать восемь

скоро стукнет, и лучше б не.

 

Гуще белый туман, и сквозняк как осенняя слабость,

нагибает к земле, пробирая сквозь петли в пальто…

Те, кто видят нас в шестьдесят, не поверят, какая адовость

нас толкала выспорить на слабо.

Ты уже отвоёвываешь меня у страсти

к позабытым ключам, корвалолу и тишине,

и, не бог весть, о чем проступают следы на запястье,

как закладка, как росчерк, и лучше бы не.

 

Мало что

 

Мало что – не ссужен, не гнут, не гол, не диктатор, не диктор и не монгол –

изменилось мало – в замышленном нарративе мы глядимся серым пятном слепым

за немой досадой, за голубым,

за бескрайним садом,

и картонный аист не полетит, вырвав нить из рук, смерив шансы взглядом,

мало что – раскинулось и лежит от тебя до МКАДа,

в негативе пленки видно, видно, что под ребром – у кого просвечивает нутро

до какого ада. Правда в том, что стихло и не звучит

ни в груди, ни рядом.

Будут май на Рижской и на Тверской, бесконечно Мирной и Заводской,

и греметь парады.

Мало что – ты думаешь в той дали, собираясь, мучаясь от Бали,

отболи это всё когда-нибудь, отболи, только соль останется, и на пленке

ты сидишь трехмесячным на пеленке

и никак не думаешь про рубли.

 

* * *

 

Мы спешились в беспечности рассады

обрушив всю тщету запаса слов

на тонкие пруты стволов

что выползали тут и там из сада

и брали нас в смертельное кольцо

шестое сентября оранжереей

глядит понуро жирная аллея

давящая листвою на лицо

нет ни один не уступал другому

блеснул фонарь неясною звездой

и в сторону поплыл пустой

по узкой колее до водоёма

безвестным оставляя тело куст

трепещущий как перед поцелуем

лежать и отравляться тишиной

у бледных губ выпрашивая чувства

рыдает небо пастью льва рыча

не обнаружив дна обыскивает пальцы

не чуя под собою земль скитальцы

мы оба устремляемся начать

всё снова от момента встречи будто

цвела земля и не было меня

и ночи не было и не было дождя

неспешно надвигалось утро

в нём уронив печальных плеч углы

катилась улица по огненной спирали

и сумерки холодные лизали

сквозь сизый свет прямой изгиб скулы

шестое сентября тягучей твердью

раздавливало грудь и голос глох

последним выдохом застигнутый врасплох

случайною насильственною смертью

 

Июнь-сентябрь, 2017

 

* * *

 

невидимая птица одинока

невидимая птица некрасива

 

ложится тень на тонкие перила

 

холодным телом каменного блока

ложится тень холодным телом на

 

а помнишь как вчера ещё идёшь

и в слово птица входит слово нож

 

и видно как от клюва до хвоста

она линяет образом креста

 

на тонкие перила птицы тень

вчера ещё идёшь сегодня лень

 

холодным телом каменного блока

ещё идёшь вынашивая бога

 

потом ещё… и улица летит

и бог летит над птицею бездвижной

 

свернёшь в проулок но шагов не слышно

посмотришь вниз а улица летит

 

Март-июнь, 2018

 

Один день

 

Вот так прошли, как день, весна и лето, зима – а мы с тобою не одеты,

лежим в кровати, курим трубку на двоих, и вечер за окном бестактно тих,

беспочвенно тоскуем мы о нём уже́ и у́же сутки, как при монтаже,

полосками до выверенных кадров.

Игра не стоит свеч, а только жизни, и всю её о планах в укоризне,

и скепсису, и всполохам в окне перебирать как пряжку на ремне

в бездоказательности своего решенья.

Я допускаю, через сорок лет – в «дор блю»

мы оба, с прямодушными «люблю» –

и больше нет причины укрываться.

 

Петров день

 

Не грести, не рулить, не лежать, а беззаботно валяться в дрейфе.

Михаил Бару

 

Не грести, не рулить, а безвольно валяться, лечь в дрейф:

якорь брошен, петух пропел, – Пётр чист, преломляет рыбу на берегу

с сочным хрустом, наблюдая, как кружит лист, размывается шельф,

на душе легко, как под панцирем у лангуста.

Он как прежде молод, в лучах восхода, и как будто не виден в свете их,

но как только он вступит в морскую воду, тень скользнёт по лицу,

с шумным плеском, – всё по кругу одно за другим, завтра сети

расставит на Пелопоннесском,

вряд ли это спасёт от вины и стыда,

но пока время есть –

остается пройти петуха

не замеченным,

не отрекшимся –

и остаться таким

навсегда.

 

 

* * *

 

проспект смешался грязь текла комками

потоком грёз разлуки рук с руками

 

и глаз не прячь возлюбленных сквозь мрак

омыть разбитые в погоне ступни красным в мак

 

их ноги длинны, шеи и хвосты

мелькали обнажаясь сквозь кусты

ласкаясь в можжевельниковой куще

и час за часом прежнего лишь пуще

 

пусть что-нибудь манит отсюда вдаль

за русским словом Михельсон и Даль

 

всё было мало то что жало и мало

перерасти отбросить прежнее число

 

перешагнуть уйти за баррикаду

лет

 

вниз головой и шапка в бурый снег

слетела и лежит никто не хочет

подать руки и только глубже топчет

 

Январь, 2017

 

Рашен

 

Мы будем говорить с тобой по-русски, когда ничто не ок*, не гуд, не вэри вэл,

горел фонарь в предел и дох на перегрузке,

пока я мирно спал и не хотел

тебя

увидеть где-то в тусклом

просвете между четырьмя-пятью эй эм*

в обычном разлинованном и тем

сложнее удержаться в конъюнктуре –

в составе сопредельных частностей систем с простым значеньем в общей квадратуре,

и ху́лит аналитик с пеною, до дури, что смешивать нельзя ни под каким

предлогом, соусом, углом,

чтоб параллель лежала, точно в лом

ее сгибать, коверкать, будоражить, чтоб как бы был Мигда́ль Ба ве́ль, но вот облом –

не в курсе даже – мы будем чисто мыслить на своём, а вслух перемежать слова и кашу,

не ты, не я, а кто-то очень рашен нам запретит и ок, и гуд, и вэри вэл…

 

…и вот за чашкой ла́те в небольшом

кафе

тебя я, не надеясь встретить, вижу

и так словестно малость обездвижен – не подобрать, не вынуть, не найти –

ни повода, ни просьбы подойти, и как нарочно, я без словаря, пальто

наброшено – на улице до одури, до умопомраченья

жара стоит,

я принимаю всё, как есть, без увлеченья: медведей, водку, балалайку, сто рублей,

но только рашен больше не тудэй.

_____

* [4–5 a.m.]

 

Рембо́ / Rimbaud

 

Мы сидели вчера с Рембо́, заправляясь абсентом и блюзом,

за окном нестерпимо пахло последним августом и арбузом,

и гортензии синь сквозь прожилки и мелкую ситетцу

пропускала свет как проколотая шина – воздух.

Мир готовился к своему логическому концу,

в духовом шкафу готовился ростбиф.

Это формула: решай–не решай – величины несоизмеримы,

нет того, кто бы стоил больших утрат,

золотого руна или вынужденной пантомимы

в драгоценные, незыблемые пять утра.

Мы прекрасно знали, что мир не катится в преисподнюю

от двойных стандартов и расшатывания его основ,

и Сезон в Аду – только драма, а не Господень

указующий перст без слов.

 

С котом

 

и надо думать, что ничто не треснет, по швам не разойдутся рукава,

и нет(!), не ты такой пижон, а чья-то морда тебе хамит и делает кнутом,

уже потом – на старых фотоснимках, где ты босой в пижаме и с котом

в обнимку, никто не заключит: мол, «был скотом»,

а деликатно промолчав в ухмылке,

откупорит бутылку за фантом,

не грянет гром,

вдруг взявшись ниоткуда,

а как-то незаметно, между дел

проводит пара-тройка чьих-то тел,

которые не ждали, в общем, чуда: что им отпишут, дом или посуду,

жакет от Кардашьян или комод такого хлама, – но слухи поползут,

что «этот жлоб» зажилил что-то напоследок на Карибах

и злободневно сдох.

……………………

но надо думать,

что пока ничто не треснет,

по швам не разойдутся рукава,

а если разойдутся, такова

их участь.

 

* * *

 

сказалась духота как если б шар

вдруг лопнувший нечаянно и кони

рванули резко за угол и шмар

смешали в их пестрящейся колоне

легко забыть повозку и коней

возничего и холод угнетенья

как драматично не было б а в ней

мы плавали беспечно словно тени

вплетённые в нагую пустоту

дрожаньем фитиля больных исканий

когда-нибудь я выйду за черту

перерастая образы и ткани

 

Март-ноябрь, 2017

 

Терраса

 

И никто не умер, как обещал, от жары, от скуки и неурядиц, и не то чтоб

тычет в лицо причал и семь пятниц под блок рекламы.

Априори терраса пуста, стынет кофе и тюль под самый

потолок взлетает как тень креста, не касаясь рамы

двери, и подлеца, что вживлён как чип, кровоточит раны,

нанизать на стержень карандаша и спустить на рваный

белый лист, окропить и выпечь, из лаваша он немного пряный

на вкус, но таким живее его душа, простодушней планы.

 

То, чего нет

 

Стив, это вандефул, если смотреть с холма:

нет сомнений,

нет принципов,

нет бабла,

и любая боль изводится до клейма

и песка в сандалиях.

И пока роса говорит во рту, всё, что ниже, полощется на ветру –

всё, что ниже талии.

Умаляй и жуй меня, как хурму, и криви лицо, и кипи, как ртуть, –

забывай меня.

Линий матовых поперёк, как на рельсы, укладываюсь на блок

сигаретный, твой же того же – в дым –

Коктебель и Крым.

Так, как будто в тамбуре мы одном, сквозь густой туман

проглядывается дно,

только вера, любовь и свет – то,

чего между нами нет.

 

 

* * *

 

что за поверхностью … за белым шершавым мелом

мелом доски на которой ты пишешь

что нам за дело крутится где-то пластинка

крутится в танце под звуки её умолкая

тонких изгибистых тел перелётная стая

чуя что близится утро спешит насладиться

томным гуденьем оркестра дрожаньем торшеров

жарким дыханьем

мелом ты пишешь павлиньи хвосты

горбоносые птицы в горошинах шапки

здесь не встречались в них нет здесь нужды

здесь нет в них достатка

пары танцующих ближе стекаются к бару

сбившись за спинами тех кто явился без пары

без птицы без счастья

как мне сказать тебе ты моя птица не выдав смущенья

удушливым страхом что ты отвернёшься

не быть побеждённым

нелепа досада трусливая гордость качаются перья

темны канделябры по залу безлюдному стали

я пропускаю подробности я пропускаю детали

утро спускается к нам в опрокинутой зале

 

Январь, 2018

 

Эпилог

 

Я движим чем-то: гулкой тишины безволием, щелчком замка дверного,

когда ты молча держишься стены, целуешь и выходишь с богом,

укором в спину, тяжестью вины, пустым желудком, жаждой выходного,

когда в упор не замечают, как нужны, затянутым нелепым эпилогом,

грозы мерцаньем, утренней росой, травой примятой,

когда не с той ноги, еще босой, душистой мятой,

сказанным в лицо, забытым чем-то,

когда выходишь утром на крыльцо, и бабушка жива, и прямо в лето.

 

мой серо-голубой

 

чтоб грустен и убит ему зола тому что вырвалось на волю не унявши

своей души сквозь тщету и разлад но пригубляя из разбитой чаши

забудь себя как солнечный удар пронзает не спросив уже ли

мой серо-голубой спустя недели

ты тот же серо-голубой

скажи ещё как море как прибой как небо в тучах как простуда летом

мы пали в нем под россыпью кометы затем чтоб плавно уходить в распад

не выдавай что видишь где была та точка что в созвездье ориона

в большой туманности преступно объята́

недугом опустевшего перрона

и средоточьем бесполезной лжи в миг губ прикосновение разъяли

сорвавшиеся с облака стрижи неся потери высоту снижали

не рви души на соразмерность дали в которой нет

от драмы ничего грусти в себя

впуская лёгкий свет

воспоминаний

что делал бог за мрачною завесой ей мы укрылись в бегство обратясь

но ткань сквозила выдавая тени с их странной некрасивостью борясь

как мог стяжал возможности и средства спастись из плена

близоруких тел чем больше тем сильней была явле́нна

пародия на маленьких людей

 

утекай

 

моросило

я сжимал

прядь твоих волос и горло

ты сжимала рефлекторно

рукоять ножа

 

как не ночь а день безглазый

ситцем октября

окуряться если честно

поздно для тебя

 

сотвори канал

и вытечь сможешь не задев

звёзд сверкающих над нами

словно не у дел

 

заслонить засов не бойся

клеткой потолка тень мерцает

аварийным выходом

пока

 

и сорвав лоскут последний

с левого плеча

ты уже не куст не роща

мякоть-алыча

 

обирая кость за костью

в пряном киселе

мы смотрели как стекает

месяц на стекле

 

ты грустила

век прикрытых сном обременя

благо что уже не взглянешь

мрачно на меня

 

виноградной кисти листья

зелены в надрыв

помня ночью все изгибы

а к утру забыв

 

настоять себя на кислой

ягоде в спирту

как ни морщить брови губы

а держать во рту

 

ливень бросит

ног продрогших в мокрую траву

но и он не знает точно

будут ли к утру

 

проплывать над этим садом

серые вчерне

облака за балюстрадой

слившись в чугуне

 

утекай

сосуд оставив

жизненный вотще

 

утекай

не будь напрасно

присно и вообще

 

напишу что я сжимаю

горло как свечу

 

напишу но не сжимаю

разве что хочу