Зинаида
Гиппиус

Адонаи

Твои народы вопиют: доколь?

Твои народы с севера и юга.

Иль ты ещё не утолён? Позволь

Сынам земли не убивать друг друга!

Не ты ль разбил скрижальные слова,

Готовя землю для иного сева?

И вот опять, опять ты – Иегова,

Кровавый Бог отмщения и гнева!

Ты розлил дым и пламя по морям,

Водою алою одел ты сушу.

Ты губишь плоть... Но, Боже, матерям –

Твоё оружие проходит душу!

Ужели не довольно было Той,

Что под крестом тогда стояла, рано?

Нет, не для нас, но для Неё, Одной,

Железо вынь из материнской раны!

О, прикоснись к дымнобагровой мгле

Не древнею грозою, а – Любовью.

Отец, Отец! Склонись к Твоей земле:

Она пропитана Сыновней кровью.

Боятся

Щетинятся сталью, трясясь от страха,

Залезли за пушки, примкнули штык,

Но бегает глаз под серой папахой,

Из чёрного рта – истошный рык...

Присел, но взгудел, отпрянул кошкой...

А любо! Густа темь на дворе!

Скользнули пальцы, ища застёжку,

По смуглым пятнам на кобуре...

Револьвер, пушка, ручная граната ль, –

Добру своему ты господин.

Иди, выходи же, заячья падаль!

Ведь я безоружен! Я один!

Да крепче винти, завинчивай гайки.

Нацелься... Жутко? Дрожит рука?

Мне пуля – на миг... А тебе нагайки,

Тебе хлысты мои – на века!

* * *

Брат Иероним! Я умираю...

Всех позови! Хочу при всех

Поведать то, что ныне знаю,

Открыть мой злой, тяжёлый грех.

О, я не ведал, что нарушу,

Господь, веления Твои!

Ты дал мне пламенную душу

И сердце, полное Любви.

И долго, смелый, чуждый страха,

Тебе покорный, – я любил.

Увы, я слаб! Я прах от праха!

И Враг – Твой Враг – меня смутил.

Презрел я тайные заветы,

Отверг любовь – ещё любя;

И в ризы длинные одетый

Пришёл сюда, спасать себя.

Мне враг шептал: здесь подвиг крестный.

Любовь же – грех и суета.

И я оставил путь мой тесный,

Войдя в широкие врата.

Я подвизался неустанно,

Молчал, не спал, не ел, не пил...

О, Долорес! О Донна Анна!

О все, которых я любил!

Будет

И. И. Манухину

Ничто не сбывается.

А я верю.

Везде разрушение,

А я надеюсь.

Все обманывают,

А я люблю.

Кругом несчастие,

Но радость будет.

Близкая радость,

Нездешняя – здесь.

Дни

Все дни изломаны, как преступлением,

Седого Времени заржавел ход.

И тело сковано оцепенением,

И сердце сдавлено, и кровь – как лёд.

Но знаю молнии: всё изменяется...

Во сне пророческом иль наяву?

Копьё Архангела меня касается

Ожогом пламенным – и я живу.

Пусть на мгновение, – на полмгновения,

Одним касанием растоплен лёд...

Я верю в счастие освобождения,

В Любовь, прощение, в огонь – в полёт!

* * *

Долго в полдень вчера я сидел у пруда.

Я смотрел, как дремала лениво,

Как лениво спала голубая вода

Над склонённой, печальною ивой.

А кругом далеко – тишина, тишина,

Лишь звенят над осокой стрекозы;

Неподвижная глубь и тиха, и ясна,

И душисты весенние розы.

Но за пыльной оливой, за кущами роз,

Там, где ветер шумит на просторе,

Меж ветвями капризных, стыдливых мимоз

Море видно, безбрежное море!..

Всё полудня лучами залито, дрожит,

И дрожит, и смеётся, сверкая,

И бросает волна на прибрежный гранит

Серебристую пену, играя.

Что-то манит туда, в неизвестную даль,

Манит шум синих волн бесконечный...

Океану неведома наша печаль,

Он – счастливый, спокойный и вечный.

Но... блеснувшая в сумерках робко звезда,

Темных вязов густая аллея

И глубокие, тихие воды пруда

Утомлённому сердцу милее...

Земля

Пустынный шар в пустой пустыне,

Как Дьявола раздумие...

Висел всегда, висит поныне...

Безумие! Безумие!

Единый миг застыл – и длится,

Как вечное раскаянье...

Нельзя ни плакать, ни молиться...

Отчаянье! Отчаянье!

Пугает кто-то мукой ада,

Потом сулит спасение...

Ни лжи, ни истины не надо...

Забвение! Забвение!

Сомкни плотней пустые очи

И тлей скорей, мертвец.

Нет утр, нет дней, есть только ночи...

Конец.

Как прежде

Твоя печальная звезда

Недолго радостью была мне:

Чуть просверкнула, – и туда,

На землю, – пала тёмным камнем.

Твоя печальная душа

Любить улыбку не посмела

И, от меня уйти спеша,

Покровы чёрные надела.

Но я навек с твоей судьбой

Связал мою – в одной надежде.

Где б ни была ты – я с тобой,

И я люблю тебя, как прежде.

Качание

Всё «Я» моё, как маятник, качается,

и длинен, длинен размах.

Качается, скользит, перемежается –

то надежда – то страх.

От знания, незнания, мерцания

умирает моя плоть.

Безумного качания страдание

ты ль осудишь, Господь?

Прерви его, и зыбкое мучение

останови! останови!

Но только не на ужасе падения,

а на взлёте – на Любви!

Колодцы

Слова, рождённые страданьем,

Душе нужны, душе нужны.

Я не отдам себя молчаньям,

Слова как знаки нам даны.

Но сторожит молчаний демон

Колодцы чёрные свои.

Иду – и знаю: страшен тем он,

Кто пил от горестной струи.

Слова в душе – ножи и копья…

Но воплощённые, в устах –

Они как тающие хлопья,

Как снежный дым, как дымный прах.

Ты лёт мгновенный их не встретил,

Бессильный зов не услыхал,

Едва рождённым – не ответил,

Детей, детей не удержал!

Молчанье хитрое смеётся:

Они мои, они во мне,

Пускай умрут в моём колодце,

На самом дне, на самом дне…

О друг последний мой! Кому же,

Кому сказать? Куда идти?

Пути всё уже, уже, уже…

Смотри: кончаются пути.

На поле чести

О, сделай, Господи, скорбь нашу светлою,

Далёкой гнева, боли и мести,

А слёзы – тихой росой предрассветною

О нём, убиенном на поле чести.

Свеча ль истает, Тобой зажжённая?

Прими земную и, как невесте,

Открой поля Твои озарённые

Душе убиенного на поле чести.

О Польше

Я стал жесток, быть может…

Черта перейдена.

Что скорбь мою умножит,

Когда она – полна?

В предельности суровой

Нет «жаль» и нет «не жаль».

И оскорбляет слово

Последнюю печаль.

О Бельгии, о Польше,

О всех, кто так скорбит, –

Не говорите больше!

Имейте этот стыд!

* * *

Простят ли чистые герои?

Мы их завет не сберегли.

Мы потеряли всё святое:

И стыд души, и честь земли.

Мы были с ними, были вместе,

Когда надвинулась гроза.

Пришла Невеста. И Невесте

Солдатский штык проткнул глаза.

Мы утопили, с визгом споря,

Её в чану Дворца, на дне,

В незабываемом позоре

И наворованном вине.

Ночная стая свищет, рыщет,

Лёд по Неве кровав и пьян…

О, петля Николая чище,

Чем пальцы серых обезьян!

Рылеев, Трубецкой, Голицын!

Вы далеко, в стране иной…

Как вспыхнули бы ваши лица

Перед оплёванной Невой!

И вот из рва, из терпкой муки,

Где по дну вьётся рабий дым,

Дрожа протягиваем руки

Мы к вашим саванам святым.

К одежде смертной прикоснуться,

Уста сухие приложить,

Чтоб умереть – или проснуться,

Но так не жить! Но так не жить!

Серое платьице

Девочка в сером платьице…

Косы как будто из ваты…

Девочка, девочка, чья ты?

Мамина… Или ничья.

Хочешь – буду твоя.

Девочка в сером платьице…

Веришь ли, девочка, ласке?

Милая, где твои глазки?

Вот они, глазки. Пустые.

У мамочки точно такие.

Девочка в сером платьице,

А чем это ты играешь?

Что от меня закрываешь?

Время ль играть мне, что ты?

Много спешной работы.

То у бусинок нить раскушу,

То первый росток подсушу,

Вырезаю из книг странички,

Ломаю крылья у птички…

Девочка в сером платьице,

Девочка с глазами пустыми,

Скажи мне, как твоё имя?

А по-своему зовёт меня всяк:

Хочешь эдак, а хочешь так.

Один зовёт разделеньем,

А то враждою,

Зовут и сомненьем,

Или тоскою.

Иной зовёт скукою,

Иной мукою…

А мама-Смерть – Разлукою,

Девочку в сером платьице…