Залман Шмейлин

Залман Шмейлин

Четвёртое измерение № 14 (326) от 11 мая 2015 года

Всё, что имеет имя

 

* * *

 

Я ей говорил – ты ангел,

Не задумавшись, от избытка чувств.

А она мне в ответ – Да ладно,

Во мне ангела лишь чуть-чуть.

 

Я ей говорил – ты дьявол,

И в этом вся твоя суть.

Она, отмахнувшись вяло,

Отвечала мне – Ну и пусть!

 

От неё я в полном отчаянье –

Кто же, ангел она или бес?

Только мир с ней полон нечаянно

Совершающихся чудес.

 

* * *

 

Ты виновата, что я не ищу

сокровищ в далёком море.

Ты виновата, что я сам с собой

больше уже не спорю.

 

Ты виновата,  что не стремлюсь

мир наш переиначить,

что все звёзды и все фонари –

в складках твоего платья.

 

Что все оттенки живых цветов

в меди твоего волоса,

Что все мелодии мира звучат

в тихом твоём голосе.

 

И если идти мне, как знать, по улице

к людям с протянутою рукой,

я буду мечтать не о жареной курице,

а о самом будничном дне с тобой.

 

* * *

 

Мы совсем не очевидная пара –

Повстречались – шагай пошире.

Мне бы подошли времена динозавров,

А тебе – играть Нерону на лире.

 

Но случилось как раз то, что случилось.

Ну, рулил бы я не «Хонду», а «Ниссан».

Только б жизнь была – при жизни могила.

И стишок бы этот не был написан.

 

Ремесло

 

                                                             Чеснэ слово – цэ полова.

 

Кожаный фартук – мастеровой

Цеха пера и слова.

Как тебе дышится, дорогой,

Если твой хлеб – полова?

 

Гроза отгремела и ветер стих,

Опал чабрецом и полынью.

Время закатов – каждый из них

Вровень ценою с жизнью.

 

И, отстранившись (над строчкой горбясь),

От серых, прогорклых буден,

Верую, если не будет тебя,

Закатов тоже не будет.

 

Перелистывая Набокова

Триптих

 

Набоков

 

Нервный припадок – которые сутки.

Её ягодицы, живот – Она?!

Но спина?! – Спина проститутки

В раме расшторенного окна.

 

Она приходит, когда захочет,

Роется в своих платьях.

И я кричу ей что было мочи:

Хватит! Пора убираться!

 

Вещи на свалку – и всё забыто,

Только у горничной вздрогнут бровки...

Она –  две недели назад убита

Своим безумным любовником.

 

Ей назначалась любовь – чума

Пулей из недр нагана.

Скажут, всё было меж строк письма

Из её незаконченного романа.

 

Люблю в последний раз

 

Люблю в последний раз,

Хочу сорваться с петель,

Расшевелить листву,

До самых корешков

Взъерошить, а потом,

Как ненасытный  ветер,

Лизать, лизать, лизать

Шершавым языком.

 

Люблю в последний раз,

Хочу морским прибоем

Изнеженных лагун

Округлости ласкать,

Вернувшись вновь и вновь,

Их покрывать собою,

В чреде бессчётной лун

Желать, желать, желать...

 

Люблю в последний раз,

Голышиком  младенцем

Хочу прильнуть к груди,

Клещём – не оторвать,

Глотая полным ртом

Нагую откровенность –

Люблю, люблю, люблю, –

Что мне шептала мать.

 

Автопортрет художника в рамке

 

Я приходила к нему убирать квартиру.

Это было не сложно: ванна, кухня, пропылесосить ковёр.

Перебросимся фразами, пока я посуду мыла –

Насчёт погоды и прочий ходячий вздор.

 

Чтоб мне не мешать, он включал компьютер,

Говорил, сочиняет стихи, только это не факт.

На пыльных полках книги, книги и книги – круто,

Вот бы проверить, о чём он там пишет, но как?

 

Его родной язык – русский, в английском, похоже,

Он мультикультурно ни бэ, ни мэ

А я филлипинка, мой ленгвич тоже

Ни вашим, ни нашим, ву компрене...

 

Он всегда предлагал выпить чащечку кофе:

«Ты устала, какой может быть разговор».

А я колебалась, уборщице-профи

Положено строго держать зазор.

 

Если я соглашалась, мы долго болтали,

(Как – не понятно), но тем замес

Его завораживал микродеталями,

Он мне  говорил – в этом весь интерес.

 

Но однажды на вежливый стук, как учили,

Никакого ответа – молчанье ягнят.

Позже в оффисе мне, извинясь, подтвердили:

Что заказ на клиента снят.

 

Некто Камоэнс

 

Некто, возможно, Камоэнс,

Говорил – в настоящих стихах

Совершается то, чему имени нет

Ни в наречиях, ни в  языках.

 

Некто, возможно, Камоэнс,

Говорил, что в стихах

Плещет вода по пояс:

Всё, что имеет имя:

Ритмы, догадки, глянец –

Мимо.

Поэзия – то, что останется.

 

Некто, но не Камоэнс, которого я не знал

По целому ряду причин,

Пишет стихи, как берут интеграл

От мизерных величин.

 

С налёту покажется  – «Ого-го!

Вот пример, так пример!».

Но отчего же при отжиме

В остатке нет ничего...

 

Тасмания

 

Табун лошадей закусил удила.

То слева скала, то справа скала.

И рвутся навстречу тасманские ели

Под свист хулиганский цыганской свирели

И рык разъярённой басовой струны –

Бегущих колёс сквозь страну тишины.

Кружит, словно в вальсе, седая гора,

Сегодня любовник, чур, буду не я.

Скала подступает, душа в каблуке

И нить Ариадны зажата в руке.

Но если раз сто перевалишь гряду,

Но если проскочишь сквозь эту беду,

Отрадою станет  полянка в лесу,

Разлитый жестянкой фасолевый суп,

Бумажный стаканчик с игристым вином

И чай в котелке с закоптившимся дном.

И будет журчать по соседству река,

Деревья вершиной качать облака,

И очень душевно, под струн перебор,

Рассказывать будет без устали хор

Про горный распадок с названием «Рай»,

Что был так похож на покинутый край,

Где травы по пояс, где липы в цвету

И пчёлы сосут медовую росу.

 

* * *

 

Подошёл знакомый Зямыч

В куртке кожаной «реглан», –

На нём не смотрится.

А потом Иван Абрамыч

(У него сейчас роман)

С диабетом и своей пулемётчицей.

 

Стало, как в «однушке», тесно,

Обсуждается изъян –

Разговор на повышенных.

Что-то с пузом у невесты

И к тому же где-то сан

Не прописанный.

 

Мнений – «Килька в маринаде»,

Сомневается народ,

Изнасилованный теликом,

Есть ли шансы у команды

«Киевский хлебозавод»

Против «ЦСКА» и «Терека».