* * *
Я ей говорил – ты ангел,
Не задумавшись, от избытка чувств.
А она мне в ответ – Да ладно,
Во мне ангела лишь чуть-чуть.
Я ей говорил – ты дьявол,
И в этом вся твоя суть.
Она, отмахнувшись вяло,
Отвечала мне – Ну и пусть!
От неё я в полном отчаянье –
Кто же, ангел она или бес?
Только мир с ней полон нечаянно
Совершающихся чудес.
* * *
Ты виновата, что я не ищу
сокровищ в далёком море.
Ты виновата, что я сам с собой
больше уже не спорю.
Ты виновата, что не стремлюсь
мир наш переиначить,
что все звёзды и все фонари –
в складках твоего платья.
Что все оттенки живых цветов
в меди твоего волоса,
Что все мелодии мира звучат
в тихом твоём голосе.
И если идти мне, как знать, по улице
к людям с протянутою рукой,
я буду мечтать не о жареной курице,
а о самом будничном дне с тобой.
* * *
Мы совсем не очевидная пара –
Повстречались – шагай пошире.
Мне бы подошли времена динозавров,
А тебе – играть Нерону на лире.
Но случилось как раз то, что случилось.
Ну, рулил бы я не «Хонду», а «Ниссан».
Только б жизнь была – при жизни могила.
И стишок бы этот не был написан.
Ремесло
Чеснэ слово – цэ полова.
Кожаный фартук – мастеровой
Цеха пера и слова.
Как тебе дышится, дорогой,
Если твой хлеб – полова?
Гроза отгремела и ветер стих,
Опал чабрецом и полынью.
Время закатов – каждый из них
Вровень ценою с жизнью.
И, отстранившись (над строчкой горбясь),
От серых, прогорклых буден,
Верую, если не будет тебя,
Закатов тоже не будет.
Перелистывая Набокова
Триптих
Набоков
Нервный припадок – которые сутки.
Её ягодицы, живот – Она?!
Но спина?! – Спина проститутки
В раме расшторенного окна.
Она приходит, когда захочет,
Роется в своих платьях.
И я кричу ей что было мочи:
Хватит! Пора убираться!
Вещи на свалку – и всё забыто,
Только у горничной вздрогнут бровки...
Она – две недели назад убита
Своим безумным любовником.
Ей назначалась любовь – чума
Пулей из недр нагана.
Скажут, всё было меж строк письма
Из её незаконченного романа.
Люблю в последний раз
Люблю в последний раз,
Хочу сорваться с петель,
Расшевелить листву,
До самых корешков
Взъерошить, а потом,
Как ненасытный ветер,
Лизать, лизать, лизать
Шершавым языком.
Люблю в последний раз,
Хочу морским прибоем
Изнеженных лагун
Округлости ласкать,
Вернувшись вновь и вновь,
Их покрывать собою,
В чреде бессчётной лун
Желать, желать, желать...
Люблю в последний раз,
Голышиком младенцем
Хочу прильнуть к груди,
Клещём – не оторвать,
Глотая полным ртом
Нагую откровенность –
Люблю, люблю, люблю, –
Что мне шептала мать.
Автопортрет художника в рамке
Я приходила к нему убирать квартиру.
Это было не сложно: ванна, кухня, пропылесосить ковёр.
Перебросимся фразами, пока я посуду мыла –
Насчёт погоды и прочий ходячий вздор.
Чтоб мне не мешать, он включал компьютер,
Говорил, сочиняет стихи, только это не факт.
На пыльных полках книги, книги и книги – круто,
Вот бы проверить, о чём он там пишет, но как?
Его родной язык – русский, в английском, похоже,
Он мультикультурно ни бэ, ни мэ
А я филлипинка, мой ленгвич тоже
Ни вашим, ни нашим, ву компрене...
Он всегда предлагал выпить чащечку кофе:
«Ты устала, какой может быть разговор».
А я колебалась, уборщице-профи
Положено строго держать зазор.
Если я соглашалась, мы долго болтали,
(Как – не понятно), но тем замес
Его завораживал микродеталями,
Он мне говорил – в этом весь интерес.
Но однажды на вежливый стук, как учили,
Никакого ответа – молчанье ягнят.
Позже в оффисе мне, извинясь, подтвердили:
Что заказ на клиента снят.
Некто Камоэнс
Некто, возможно, Камоэнс,
Говорил – в настоящих стихах
Совершается то, чему имени нет
Ни в наречиях, ни в языках.
Некто, возможно, Камоэнс,
Говорил, что в стихах
Плещет вода по пояс:
Всё, что имеет имя:
Ритмы, догадки, глянец –
Мимо.
Поэзия – то, что останется.
Некто, но не Камоэнс, которого я не знал
По целому ряду причин,
Пишет стихи, как берут интеграл
От мизерных величин.
С налёту покажется – «Ого-го!
Вот пример, так пример!».
Но отчего же при отжиме
В остатке нет ничего...
Тасмания
Табун лошадей закусил удила.
То слева скала, то справа скала.
И рвутся навстречу тасманские ели
Под свист хулиганский цыганской свирели
И рык разъярённой басовой струны –
Бегущих колёс сквозь страну тишины.
Кружит, словно в вальсе, седая гора,
Сегодня любовник, чур, буду не я.
Скала подступает, душа в каблуке
И нить Ариадны зажата в руке.
Но если раз сто перевалишь гряду,
Но если проскочишь сквозь эту беду,
Отрадою станет полянка в лесу,
Разлитый жестянкой фасолевый суп,
Бумажный стаканчик с игристым вином
И чай в котелке с закоптившимся дном.
И будет журчать по соседству река,
Деревья вершиной качать облака,
И очень душевно, под струн перебор,
Рассказывать будет без устали хор
Про горный распадок с названием «Рай»,
Что был так похож на покинутый край,
Где травы по пояс, где липы в цвету
И пчёлы сосут медовую росу.
* * *
Подошёл знакомый Зямыч
В куртке кожаной «реглан», –
На нём не смотрится.
А потом Иван Абрамыч
(У него сейчас роман)
С диабетом и своей пулемётчицей.
Стало, как в «однушке», тесно,
Обсуждается изъян –
Разговор на повышенных.
Что-то с пузом у невесты
И к тому же где-то сан
Не прописанный.
Мнений – «Килька в маринаде»,
Сомневается народ,
Изнасилованный теликом,
Есть ли шансы у команды
«Киевский хлебозавод»
Против «ЦСКА» и «Терека».
© Залман Шмейлин, 2010 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.