* * *
Я дверь приотворил и заглянул.
Там было всё, как прежде, не иначе.
Пружинился диван, напротив – стул
поскрипывал, рассохшийся на даче.
Ничто не изменилось: у стола
тень разве приосанилась немного.
Но старые пылились зеркала,
и трость, и чей-то зонтик у порога.
Казалось всё неярким и пустым.
Лишь море на холсте, терзая шхуну,
заигрывая с парусом косым,
крича, неслось в скалистую лагуну
и, разбиваясь тысячами брызг,
кипело на камнях в потоках пены...
Я отстранённо яблоко догрыз,
почти не ощущая перемены.
03.03.2000.
* * *
Ещё пытаешься носить лицо
под маской равнодушного презренья
ко всякой пустоте. Ещё не пленник
усталых рук, что падают кольцом
на плечи нам. Ещё не раб причин,
подобно прутьям в бельевой корзине,
сплетённых меж собой, и тонкость линий
предпочитаешь зрелости морщин.
Ещё живёшь. Но белая строка
с трудом даётся, как и чувство меры
к согретому вину, и ты не первый,
хотя не предаёшься пустякам,
как сытый римлянин. Ещё живёшь.
Ещё глотаешь нищету предзимья,
и с грустью вспоминаешь чьё-то имя,
и ветер в ослабевших пальцах мнёшь.
Ещё живёшь...
22.11.2003.
* * *
С. К.
Я Вам признателен за вздор –
цветное конфетти в обёртке –
столь упоительно короткий
из междометий разговор.
Но сколько в нём полутонов,
полупризнаний и кокетства –
поверьте мне – о, сколько детства,
ещё не знающего слов.
Я Вам признателен, дитя,
за вечер, проведённый с куклой –
очаровательной и пухлой
с ладошкой из папье – хотя…
21.05.2004.
* * *
Зал ожидания – как часы,
остановившиеся вчера,
накануне исхода. Жара.
Вентилятор – скупые весы,
отвешивающие один
глоток, через столетье – другой.
Зал ожидания – как пустой
немытый стакан в баре, среди
себе подобных. Рейс на Восток
отменяется. На Запад – есть.
Громкий выслушиваешь протест
чьих-то губ. Допиваешь глоток
пьянящий воздуха и бредёшь
на посадку. Вентилятор, бар,
лампы люминесцентный нагар –
всё исчезает – как тот же грош
из тёплой ладошки малыша,
купившего сладости.
12.03.2005.
* * *
Одиночество – это разговор
телефонный с давно ушедшим другом.
Это взгляд через плечо в левый угол,
где копошится вор –
твоя память, в обличье петуха,
почему-то красного. Это город,
сожжённый тобой на глазах агоры.
Это твой Тадж Махал –
тени прошлого. Это лицо на
пожелтевшей фотографии – профиль
женщины, подкрашивающей брови –
штрих на фоне окна,
не более. Это распятый лист,
что на стене, над твоим изголовьем,
с изображеньем голубей на кровле –
это ранний Матисс.
Нет?.. Одиночество — это перрон
пустой в конце дачного сезона…
19.03.2005.
* * *
Глотаю стынь и горечь межсезонья.
Пелопонесскую с хитона пыль
дожди смывают… Греки не глупы –
не разрешают на своих газонах
пасти стада. Так обретают право
свободой упиваться молодой.
Так ветер не пускают под подол –
суть Пенелопы… О, на всю ораву
вина не напасёшься, благовоний!
Нет, греки не просты… Глотаю дым
Отечества и кадыком худым
пытаюсь разорвать, как тот невольник,
ошейник медный с надписью «Европа».
Нет, греки не слабы… Пелопоннес
тем и живёт, что их газон вполне
и свеж, и зелен… Время не торопит
их, греков, насладиться межсезоньем!
15.09.2006.
Ты твердишь: «Я уеду в другую страну...»
Константин Кавафи
Забытый пляж. Пустая бочка.
Июль. Я пробую коленом
на прочность дно. Иллюзий пленник
вживаюсь в роль быть средоточьем
песка в ладонях Диогена.
Скандал. Бутылочным осколком
очерчиваю круг… без толку
пытаюсь отыскать коленом,
всё тем же, точку для опоры –
вступить в наследство. Суд присяжных.
Вердикт. Проигранная тяжба.
Я покидаю пляж и город,
страну, эпоху… Что Кавафис?
От был всего лишь только греком,
как Диоген, но человеку
тогда жилось. А ныне пафос
и мнение богов мешают
сосредоточиться на мысли.
Я покидаю вас – и писем
не отсылайте… Разрешаю
молиться.
26.07.2006.
* * *
Мы выросли в чужих дворах без нянек,
без матерей, отдавшихся войне.
Вслед за отцами канули в стране…
В гранитном сером камне
остались жить на набережных невских,
чтоб выходить с туманами в дозор,
и склянки бить, и тешить рейдом взор,
иглой Адмиралтейства.
Свободные, мы научились словом
развенчивать дворянское гнездо
своих веков, и нам не повезло
с парламентской половой.
Мы выгорели в нищенских подъездах,
осыпались трухой осенних виз –
теперь уж выездных… Нет, не каприз,
мой визави любезный –
мы видели рождение сверхновой!
07.01.2007.
* * *
Перехватило горло бечевой…
Весна не всласть и женщина не в тему,
и на Арбате вечная богема –
жрецы на мостовой –
расположилась пир изображать –
изысканный… Но скрипочка на плитах,
но этот взгляд недетский… Ах, Лолита!
Ах, лезвие ножа!
Да был ли здесь Набоков? Бечева
всё туже перехватывает горло.
Нет! Ты, Арбат, от греческой агоры –
фантазия права –
ведёшь начало. Храм твой налицо.
Вахтанговские на ступенях боги
позируют, как будто век их долгий
предвосхищён Отцом.
Но скрипочка хрустит под каблуком…
Но этот взгляд из глубины недетский…
Арбат, Арбат – я вырву своё сердце!
Я стану языком!
26.04.2007.
* * *
Страна, где продают за бесценок
твои стихи – это тень свободы,
оставленной без земли на годы,
как если б назначил Авиценна
место жительства на долгой койке,
на больничной, с лагерной диетой.
Страна, так похожая на лето –
то, пятьдесят третьего, со стойким
во власти духом «Киндзмараулли»,
чего-то ещё, вроде традиций,
как угадывать избранность в лицах
в пустых. Страна, где никто не курит
трубки, но не забывает тюрем.
И в принципе, и в образе мыслей,
где не пытается писать писем
о помиловании – в день Юрьев.
Страна грёз и крепостного права –
твоя Россия.
23.12.2007.
* * *
Л. Ф.
Сомнения… Да кто их разрешит?!
Да кто возьмётся выпестовать в люльке
дитя моё? Без нянек, без прогулок,
аллеями души
кто проведёт, не потревожив сна –
на пастбищах моих – единорога,
языческого символа? Кто к богу,
не расплескав вина,
укажет путь? И кто, и кто возьмёт
из рук моих с посланиями свитки,
как принимают крест?.. И кто под пыткой
не осквернит мой мёд?
01.01.2007.
* * *
– Когда бы не ожог вины
перед Отцом за примиренье
с наймитами… Что стоит зренье,
коль хроники не прочтены
с пристрастием – с попыткой взять
в ножи приспешников позора?
– Горацио! Ты бредишь вздором,
предполагая, что стезя
их обличать достойна форм
словесных – слишком много чести.
И полагаю – сладкой лестью
твоих полунамёков хор
послужит им.
– Что ж, ты умён
мой скромный брат, мой собеседник.
Пожалуй, я займусь осенним
пейзажем – чтением имён
на исторической стене
за усыпальницей эпохи.
18.10.2007.
* * *
Любили ль вы? И кто из вас ответит
из мальчиков, из близнецов июньских,
рождённых от войны при свете тусклом
светильника? Расстрелянные дети
не смотрят в зеркала. Любили ль в прежней
в той жизни, где-нибудь на Апеннинском
побережье… или тогда, под Минском,
в болотах, разлагающихся между
двух берегов на полосе нейтральной?
Любили ль вы смотреть вязальной спицы
на острие – присущая лишь птицам
способность видеть завиток спирали
речной улитки с высоты полёта?
Мечталось ли на игрищах июньских,
когда сидели на карнизе узком
над бездною – как я над переплётом
своих экспериментов рукописных
сижу один теперь… Горит светильник.
Над Апеннинским побережьем ливни
и небо на крылах усталых виснет
из века в век.