В начале, или Ветхая Космогония
Порывами реликтового света
Укутана, светла и горяча –
Земля горела лампой Ильича,
Но не была любовью обогрета,
Не где-то здесь, не там, не просто где-то
В начале всех начал.
Тогда ещё не началось Вселенье.
Вселенная невинность берегла,
И не было ни алчности, ни зла,
Ни лени, ни томления, ни тленья.
Елена не явилась на глумленье
И даже не жила.
Ещё не обрели значенья числа;
И календарь – не жив, не отменён –
Не изменял движение времён,
И девушка, наполненная смыслом,
С пустыми вёдрами на коромысле
Не шла на водоём.
Здесь никогда не жили по приказу,
Здесь свет и тьма, здесь таинство пустот,
Здесь сингулярность начала исход,
И до, и от – не поддаётся глазу.
Здесь даже Бога не было ни разу.
Но он ещё придёт.
Душа
В начале было тело, лишь потом,
Когда всё по задуманному вышло,
Душа была дарована Всевышним.
Так сказано в писании святом.
Но люди всё по-своему хотели
Переиначить, скрыть, заткнуть уста…
И правили учение Христа
Во имя кем-то выдуманной цели.
И вот теперь живу, как все, греша,
Но, вглядываясь в лица пустомелям,
Я вижу, что совсем не в каждом теле
Живёт Всевышним данная душа.
Иван да Пётр, или Царствуй на славу
Солнце с неба ярит, ярит,
Русь святую матеря.
Знать с ума сошла, бояре
Ополчились на царя.
Знать, желает смерти лютой
Всяк в отечестве пророк.
Будет вам ужо Малюта,
Погодите, дайте срок.
Будет Новгород Великий
Над могилами рыдать
Не за верные улики,
За царёву благодать.
За неверность – в околоток,
За строптивость – батогов.
Больше в городе сироток,
Меньше в городе врагов.
Будет колокол разбитый –
Впопыхах, не впопыхах...
Будет смерть митрополита
На Скуратовых руках.
Будет Русь катиться к розни,
Будет плач её горюч,
Будет жёстко править Грозный,
Как положено царю.
Всех, кто против, укокошит,
Чуя заговор нутром...
Всё равно Иван хороший
По сравнению с Петром.
Время есть
Вулкан дышал неугасимо,
Со смертью путалась весна...
С утра горела Фукусима
И отвлекала ото сна.
С утра болела поясница,
И диктор в телике охрип,
Предупреждая, дескать, птицы
Несут в Россию птичий грипп,
И террористы в маске Отса
Пришли с мечом, числа им несть...
А я подумал – обойдётся...
И верилось, что время есть...
Ещё успеется, свершится,
И станет жизнь, как смерть, красна –
Отпустят боли в пояснице,
И будет радовать весна...
Хорошо, или Край синеоких озёр
Край заросших озёр синеоких,
одинокий заброшенный край.
Я иду вдоль ручья по осоке,
вечер зреет, меняя окрас.
На поляне, где вырос шиповник,
от обилия ягод красно.
Старый пень, чьи горбатятся корни,
приглашает присесть под сосной.
Я присяду, я буду послушен,
засмотрюсь на небесную синь,
и с душой в унисон тишину буду слушать.
Хорошо без людей на Руси.
Джоконда и Галатея
И в парке, возведя себе кумира
из девы, что с лопатою стояла
на фоне челнока, космических просторов
не покорившего в те времена,
когда не покорить считалось преступленьем,
увидел я, что это хорошо,
и там гулял до вечера, мечтая,
кумира превратить в свою девчонку,
и пусть не Галатею, но хотя бы
способную варить пельмени и за водкой
безропотно бежать до магазина,
но встретил женщину с улыбкою Джоконды,
и всё забыл.
Вот так я победил в себе кумира,
но ангела, явившегося в парке
мне в лике женщины с божественной улыбкой,
не уберёг.
Она ушла стремительной походкой
спасать других заблудших мужиков,
а я остался, так как был не в силах
подняться и последовать за нею,
прикованный к скамье коварной водкой,
но и свободный от всего дурного –
от мыслей, дел нелепых, кошелька...
Выбор, или Остыла рыба
1.
Алка бычит – пусти, пусти!
Грудь трясётся в его горсти.
В унисон подпевает Стинг.
В теле нега, в душе истома.
Стол в подливе, вине, костях.
Он решает, что всё пустяк,
он побудет ещё в гостях.
Да и Алка почти готова.
2.
Дома ждущая в темноте
пьёт глицин. В голове вертеп.
Рыба тушится на плите.
В телевизоре снова Путин.
Бабы голые в новостях.
Сиськи словно бунтливый стяг.
«И кому они только мстят?
А мужик наш хороший – шутит».
3.
Алка любит себя почти.
Алка хочет, чтоб был учтив.
Алка смотрит в глаза мужчин.
В них всегда интерес и похоть.
Вот и этот – такой простак.
Что бы сделать, чтоб он отстал?
Он хватает за все места.
Остаётся визжать и охать.
4.
Утро. К двери спешит на стук
та, что ждёт. И роняет стул.
Перегаром прёт за версту.
А какой у неё есть выбор?
Он проходит – прости, простыл.
Дом, что крепость – надёжный тыл,
несжигаемые мосты.
А на кухне остыла рыба.
Жизнь такая...
Жизнь началась в ракитовых кустах
С ритмичного, как стих, телодвиженья.
И было в этом что-то от служенья,
А не банальный повседневный трах.
Ведомый чувством долга пред страной,
Я приобщился к таинству зачатья,
Но не желал за это отвечать я.
Как не желал насмешек пьяный Ной,
Когда сынов он вопрошал – на кой
Смеяться, обращая святость фарсом,
Над немощью заслуженного старца,
Над пьянством, ленью – слабостью людской?
Но это было в прошлом, и поверь,
В тени ракиты тиская девицу,
Не думал я, что может повториться
Библейская история теперь.
Вначале было, как всегда, словцо.
Там – пьяный бред, а тут – она вздыхала...
И Хам стал нарицательным нахалом,
А я – так неожиданно – отцом.
Страна же оказалась ни при чём.
Мол, сам во всём... и помахала ручкой,
Живи, мол, от получки до получки...
А я уже, как вол, захомучён.
Конечно пью, непьющий мне не брат,
И дел по горло, и по горло в хламе...
А дети вырастают хам на хаме,
Но в этом я уже не виноват.
Аксиния
Каждый вечер в подвале, где лампа синяя,
схоронившись от близких, сидит Аксиния,
наблюдает за жертвенным и покорным.
Самовар под боком
и ведро попкорна.
Почаёвничать любит Аксинья.
В радости
пробегают минуты. Она покладисто
бросит в угол попкорна горсть,
дескать, ешьте.
Вспоминает улицы в Будапеште.
Там подвалы замков ей очень нравились.
Там во тьме мерещились всюду авели.
Там кружились тени летучей мышью –
Подлетят, коснутся – и раз – не дышишь.
Довела заграница её до Кащенки,
но и это лечат в секретном ящике.
Отпустили,
но стала Аксинья злая.
Лишь в подвале...
Но кто там? никто не знает.
Отчаяние
Имя твоё – не выпитая с лица.
Тело твоё – бегущая в лес лисица.
Я прихожу с настойчивостью истца,
а покидаю наполненную истицу.
В каждом твоём движении виден Бог.
Камень в моих руках – отголосок чести.
Всё, что приходит с миром – да чтоб он... сдох!..
Только война! судьбы ведёт и крестит.
Я оставляю иллюзии простыням.
Я покидаю одну из своих игрушек...
Кто ты? сегодня любящая меня,
чьей теплотой покой навсегда разрушен?
Армагед-год
Тихо ползи, гадюка, по склону холма.
Там на вершине миру придёт лох-несс.
Будет поруха свальная тьмой полна,
а в остальном без галстуков, но не бес...
Бестия в тёмном в полночь задумал путч.
Бледные кони рвутся с поводьев в ночь.
Стае клевретов скопище грозных туч
велено без разбора к холму сволочь.
Бледные всадники медлят, молчит трубач,
Бестия ждёт, в руках растирает прах.
Только скажи, и кони сорвутся вскачь,
Сея в подлунном мире и смерть, и страх.
Тихо ползи, гадюка, поспешность – ложь.
Там впереди судьба не в своём уме.
Тихо ползи, гадюка, пока ползёшь,
Бледные кони останутся на холме.
29 марта
Кто-то читал «Весенние дни» Басё,
Кто-то листал зачётку, считал «хвосты»...
Взрыв прогремел неожиданно... Раз – и всё...
Стало нелепым, бессмысленным и пустым...
Время пришло такое, что бьёт под дых,
И не понятно, что это – боль, протест?
Храм опустел... из подземки несут святых...
А над метро пора бы воздвигнуть крест.
Недочитавший хокку лежит в крови,
Склепом, гробницей стало ему метро.
Но не реви, послушай же, не реви –
Есть у живущих время творить добро.
© Юрий Семецкий, 2007 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.