Речной песок
Время становится хрупким.
Ореховой скорлупой
щёлкает где-то сверху
в ветвях запутанных.
Смотришь на солнце,
щуришься, как слепой.
Бродят букашки
тропами лилипутными
по сухожилиям веток,
корявым стволам –
славные малые,
заняты делом старательно.
В летнем кафе
по сиротливым столам
ветер осенний гуляет,
срывая скатерти.
Может, зайдём –
посидим, возьмём божоле?
Будем смотреть на чаек
и лес за речкой.
Волны о берег бьют:
ни о чём не жалей,
ветру доверься,
хоть он и первый встречный.
Пусть он горсти песка
швыряет в глаза,
все твои прежние планы
легко итожа.
Берег осенний –
взлётная полоса.
И полоса отчуждения,
стало быть, тоже.
Вышел месяц из тумана
Шутили этак и растак,
дурачились, хандрили мы,
а ночь пульсировала в такт
считалки в жанре триллера.
Играли в нарды, пили чай,
позвякивали ложечки.
А месяц плыл и невзначай
цеплял холодным ножичком
электровены проводов
и сонные артерии
забытых богом городов,
не верящих в мистерии.
Глазели тени сквозь кусты
вдоль затаённых улочек.
И даже чёрные коты
теряли форс прогулочный,
когда сомнительный «предмет»
внушал им страхи ложные,
и, веря в действенность примет,
шипели, как положено,
и фыркали через плечо,
взметая искры рыжие.
А месяц, неразоблачён,
всё плыл и плыл над крышами,
и всё не возвращал в карман
осенней грусти ножичек.
И в душу жуткий лез туман
и холодил под ложечкой.
Гамма. Фантазия в стиле ретро
Берег, следов курсив,
ветер с реки, «Таверна».
И ведь никто не просил
путать любовь и ревность.
Сумерки, дождь, авто.
Воздух, духами пьяный.
Только вот после что?
Астры, фортепиано,
тонкий бокал «Бордо»,
лёд разногласий расплавивший.
Только на ноте «до»
вновь западает клавиша.
Только на ноте «ре»
что-то под сердцем колет.
И между нами – тире:
осень с глазами колли.
Трепетной жилкой «ми»
бьётся на тёплой шее.
– Грубость свою уйми!
– В гневе ты хорошеешь…
«Фа» переходит в «соль»,
явь обернулась бредом.
И вместо сахара – соль
в кофе: ошибка по Фрейду.
«Ля». Нужно вызвать такси.
Тренькнул бокал разбитый.
Кто-нибудь на небеси,
кран дождевой прикрутите!
Зонтик, перчатки, пальто.
Спешных словечек стая.
Вязнет на ноте «до»
клавиша, западая.
По секрету
Снова глаза твои – чёртов сплин! –
стали от грусти темней маслин.
Хочешь, на ушко секрет шепну?
Знай же: никто никому
не ну…
Что ж ты отпрянул? Дай, доскажу.
Всё ведь понятно даже ежу:
шансы на чудо равны нулю.
Просто, никто никого
не лю…
Взор отведи от высоких небес.
К богу взываешь? Явится бес.
Ну и туман в твоей голове!
Глупый: никто ни во что
не ве…
Позднеосенняя алхимия
Пробуй ноябрь на вкус:
приторен воздух, горек ли?
Чёрен терновника куст.
Вечер. Монетные дворики
палой листвы. Не щадя
гордости, в панике мечется
по городским площадям
осень-фальшивомонетчица.
Луж охлаждённый цинк,
неба оплывшее олово,
бронза заката. Концы
в воду скорей. И голову
полно морочить. Огни –
брызги цыганского золота.
Глупо хандрить. Вдохни
воздух, морозом надколотый.
А под ногами земля
твёрже. Свинца вкрапления.
Медлит вокруг нуля
температура плавления
чувств. И шуршит, одержим
помыслами лихими,
ветер. Темны виражи
позднеосенней алхимии.
* * *
Русь. Тягучая тоска
над церквушками...
Проплываем сквозь века
мимо Пушкина.
Швы столетий, шрамы тризн
снегом сглажены.
Просто люди, просто жизнь.
Что он скажет нам?
Отчужденья полоса
индевелая.
Вмёрзла память в небеса –
птица белая.
Дрожь эфира… Тишина
истончённая.
Утекают времена
в речку Чёрную.
Февральское
Достать чернил и плакать…
Б. Пастернак
Почти весенний дождь – февральский звонкий сюр.
Топлёный дух зимы вдыхаю глубже, глубже,
и томиком стихов в чернильно-синей луже
промокший тонет день. Сквозь памяти прищур
читаю письмена. Вечерний променад
неизъяснимо свеж и хрупко-пастернаков.
В сплетениях ветвей – экслибрисы и знаки,
а воздух оживлён дыханием монад.
Пролётки не достать, и режет тьму трамвай,
а звёздный ковш плывёт над миром – аве, Отче!
Но сколько вёсен ты к душе ни прививай,
нетленный тот «Февраль» по-прежнему грохочет.
Иллюзион
Братья Люмьер, дальновидные братья Люмьер.
Век завершается – время последнего торга
прошлого с будущим. Ласточки юных премьер.
Новая проба бессмертия: синематограф.
Вечер над городом свой простирает шатёр.
Бойкий Париж, оживлённый бульвар Капуцинок.
Дамы, вино, Grand Cafe, за роялем тапёр.
Самое время испробовать чудо-вакцину
иллюзиона. Платформа. Вагоны. Столбы.
И, вопреки расписанию чопорных рейсов,
поезд истории в самую гущу толпы
по виртуально-реальным врезается рельсам.
Панику сменит восторг – показательный знак.
Тени прощальных улыбок, разъезд шарабанов.
Но до костей пробирает нездешний сквозняк:
между реальным и призрачным поднят шлагбаум.
Позже настанет эпоха цветных кинолент –
снятых, как надо: с душой, с расстановкой и с толком.
Это потом. А пока что – растерян «клиент».
Поезд навстречу. И век девятнадцатый – в топку.
Неофит
Рванулся в небо прошлогодний лист,
топорщит ветви мокрая осина.
Март – неофит, школяр-акварелист
окрестности подкрашивает синим.
Причудливо расплёскивая цвет,
роняя в лужи солнечные брызги,
он самобытный в живописи след
оставит – хоть пока ещё не признан.
Мир опрокинут в зеркале кривом.
Разбеливая краски снегом талым,
рисует март размашистым крылом
с небрежной элегантностью в деталях.
Не внемлет снисходительным речам
чванливых мэтров – дескать, грязь и сырость.
И приручает корабли к ручьям
пацан в болотных сапогах на вырост.
Бумажные вздыхают небеса,
чумазой кляксой – туча на востоке.
И красная сочится полоса –
поверженной зимы кровоподтёком.
* * *
Есть свои и чужие. А есть… даже слов не найти.
С ними ночи светлы и печали так нежно печальны.
Отражаюсь в тебе… Где-то в кухне заходится чайник –
неизменный хранитель на необратимом пути
в бесприютную гулкую вечность. А знаешь, слова
чересчур многозначны и часто уводят от сути
в хаос тёмных сомнений – обидных, тревожных до жути.
Но сквозь лёд разногласий опять прорастает трава
разговоров полночных. А время две наши судьбы
по живому цыганской иглой прошивает бесстрастно:
дни и ночи, стежок за стежком и зигзаг для контраста.
И летят в потолок сигаретного дыма клубы.
Есть свои и чужие. А есть – даже слов не найти.
С ними ночи светлы, а печали… Да что нам печали,
если новый апрель за окном? Слушай, выключи чайник!
И достань из буфета коробку конфет «Ассорти».
Вид из окна «Лавки художника»
Потоками ливня пронзён и пронизан,
прохожий по лужам бредёт сиротливо
и тонет, поддавшись игре переливов,
в прохладном тумане импрессионизма.
Плывёт над проспектом растрёпанный зонтик,
слетаются галки под старые стрехи,
а молнии носятся на горизонте,
пытаясь заштопать на небе прореху.
И, глядя на мир лучезарно и строго,
доверившись камешкам времени шатким,
монахиня перебегает дорогу,
стуча башмачками по влажной брусчатке.
Здесь каждая мелочь – о самом, o главном.
Здесь пахнет озоном и сказочной прелью.
А в «Лавке художника» с видом на Лавру
гроза заливает окно акварелью.
Пережидали дождь
Е. К.
Ах, времени негаданный оскал…
Пережидали дождь в Покровском-Стрешнево.
Усадьба сиротливою скворешнею
нас приютила. Ливень припускал.
Был кем-то заколдован полукруг
разрушенной полуротонды.
Не дождь, а время атмосферным фронтом
пленило нас по взмаху чьих-то рук.
Стояли на краю, смотрели вниз,
курили у щербатой балюстрады.
Плыла краснокирпичная ограда,
и был готов обрушиться карниз.
Но чьи-то чары нас уберегли.
А между тем ампир вовсю вампирил.
И чья-то жизнь съезжала по перилам
и рассыпалась в мраморной пыли.
Вдыхали влагу одряхлевших плит,
доверившись тоске и непогоде.
Пройдёт и это, стихнет, отболит –
и дождь, и жизнь.
Как, в общем, всё проходит.
© Юлия Митина, 2013–2020.
© 45-я параллель, 2020.