Родился в семье железнодорожного рабочего. Детство провёл в деревне. Рано начал писать стихи. Окончил полиграфическую фабрично-заводскую школу (1931). Учась в ФЗУ, публиковал стихи в цеховой стенгазете. Писал также обозрения для агитбригады. Дебютировал в печати в 1931 году. Работал в типографии. Первый сборник стихов «Работа и любовь» (1932) сам набирал в типографии как профессиональный наборщик. Как и в следующем сборнике «Стихи», Смеляков воспевал новый быт, ударный труд. Занимался в литературных кружках при газете «Комсомольская правда» и журнале «Огонёк».
В 1934 году был репрессирован. Вышел на свободу в 1937 году. Во время Второй мировой войны воевал на Северном и Карельском фронтах, попал в плен к финнам. После освобождения из плена в 1944 году Смеляков попал в лагерь, где провёл несколько лет, после освобождения въезд в Москву ему был запрещён. Работал в многотиражке на подмосковной угольной шахте. Благодаря Константину Симонову, замолвившему слово за Смелякова, ему удалось вновь вернуться к писательской деятельности, и он продолжил публиковать стихи. В 1948 году вышла книга «Кремлёвские ели». В 1951 году по доносу Ярослав Васильевич вновь был арестован и отправлен в заполярную Инту, где просидел до 1955 года, возвратившись домой по амнистии.
В произведениях позднего периода эти тенденции получили наиболее полное развитие. Одной из главных тем стала тема преемственности поколений, комсомольских традиций: сборники «Разговор о главном» (1959), «День России» (1967); «Товарищ Комсомол» (1968), «Декабрь» (1970), поэма о комсомоле «Молодые люди» (1968) и другие. Посмертно изданы «Моё поколение» (1973) и «Служба времени» (1975).
К его наиболее известным произведениям могут быть отнесены такие стихотворения, как «Любка», «Если я заболею…», «Хорошая девочка Лида», «Милые красавицы России», «Я напишу тебе стихи такие…», «Манон Леско». Песню на стихи «Если я заболею…» исполняли Юрий Визбор, Владимир Высоцкий, Аркадий Северный и другие.
Умер Смеляков 27 ноября 1972 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
Автор публицистических и критических статей; занимался переводами с украинского, белорусского, грузинского, идиша и других языков.
* * *
А через неделю после возвращения домой один из новых друзей пригласил меня к себе домой послушать интересный рассказ. Удивившись, пришёл. Рассказ услышал. Точнее, поэму под названием «Пепо» – пещерный поход – с описанием наших приключений: «Где стоит на карте точка, / не с вином там будет бочка, / а огромная дыра. / Слазить нам туда пора».
Слушали с удовольствием, сопровождая декламацию весёлым хохотом. А когда чтение закончилось, я спросил Владимира (автора), пишет ли он серьёзные стихи. Володя с улыбкой ответил, что когда-то писал. И даже посылал своему любимому поэту. «Ну и что? Ответил?» – допытывался я. «А как же: “Уважаемый товарищ П.! Если Вы не умеете писать стихи, то, пожалуйста, их не пишите. С уважением, Ярослав Смеляков”». О своём конфузе несостоявшийся стихотворец рассказывал почти с гордостью. Меня это удивило. По молодости лет.
На тот момент я знал всего два стихотворения Смелякова – благодаря Гайдаю («Девочка Лида») и Визбору («Если я заболею»). Настоящее знакомство случилось позже, когда купил в букинисте «Избранное» – солидный чёрный том небольшого формата. Впечатление было странное. Казалось, книгу писали два разных поэта. Первый: талантливый советский бытописатель, мастерски рифмующий всё на свете, от смерти Пушкина, в которой почему-то оказался виновен последний русский император, до дворового забивания козла. И второй: фантастический лирик, писавший так, что при чтении приостанавливается дыхание.
Вспоминаю в июле, –
сердце, тише тоскуй! –
предрассветную пулю
и ночной поцелуй.
Строки поэта поражали первозданной естественностью, силой, мощью:
Я награжу тебя, моя отрада,
бессмертным словом и предсмертным взглядом,
и всё за то, что утром у вокзала
ты так легко меня поцеловала.
Кем же он был, русский поэт Ярослав Смеляков, соединивший в себе, казалось бы, несоединимое: тончайший аристократизм и беспардонную грубость, личное отчаяние и казённый оптимизм, упоённое служение своему дару и его откровенное разбазаривание? Понимал ли «трижды зэк Советского Союза / и на склоне лет – лауреат» (Илья Фоняков) цену, которую пришлось ему заплатить советскому Молоху за прижизненное признание? Или его предсказуемость, «хамство и пьянство», «похабство» правильных «интервью» (В. Корнилов) были той барщиной, которую он взвалил на себя, чтобы обезопаситься? И писать настоящее, не заёмное, вневременное? Не потому ли Штейнберг, В. Корнилов, Самойлов, не причастные, в отличие от Смелякова, к официально-советской мерзости вроде травли Солженицына, считали поэта своим – и восхищались его стихами?
Дадим слово самому Смелякову:
Я понял мысли верным ходом
средь достижений и обид –
своим избранникам природа
за превосходство нагло мстит.
Француза, сделанного тонко
из вкуса, сердца и ума,
поставит вдруг на четвереньки
и улыбается сама.
И гениального мальчишку
средь белоблещущих высот
за то, что он зарвался слишком,
рукой Мартынова убьёт.
...И я за те мои удачи,
что были мне не по плечу,
сомкнувши зубы, не заплачу,
а снова молча заплачу.
Но удачи… Были ли они? Или Самойлов, считавший, что «Смеляков – талант, убитый страхом и фальшью», оказался прав?
И да, и нет. «Страха и фальши» было с перебором. Но талант превозмог всё. 1963 год. Написана «Жидовка». Портрет анфас «ленинского» поколения революционеров, готовых ради идеи, не задумываясь, сжечь дотла всё вокруг:
Неопрятна, как истинный гений,
И бледна, как пророк взаперти, –
Никому никаких снисхождений
Никогда у неё не найти.
Только мысли, подобные стали,
Пронизали её житиё.
Все враги перед ней трепетали,
И свои опасались её.
Его величество фанатизм не сломим ничем, даже крахом собственной судьбы:
Все мы стоим того, что мы стоим,
Будет сделан по-скорому суд –
И тебя самоё под конвоем
По советской земле повезут.
Не увидишь и малой поблажки,
Одинаков тот самый режим:
Проститутки, торговки, монашки
Окружением будут твоим.
Стих написан точно и выверенно, целомудренно и безжалостно. Называя его так, а не иначе, Смеляков жёстко констатировал: евреи приняли активнейшее участие в большевистской авантюре, включая беспрецедентный революционный террор.
(Реплика в сторону. Цена, заплаченная еврейским народом за художества подобных «жидовок», была огромна. Увы, названия стиха хватило, чтобы Смелякова начали обвинять в антисемитизме, причём такие попытки продолжаются до сих пор. Позорный ярлык пытаются наклеить на поэта, начинавшего знаменитой «Любкой», дружившего со Светловым и Антокольским, Фридом и Дунским, блистательно переводившего с идиша. Да и сама «Жидовка»… Стихом восхищались Б. Сарнов, С. Рассадин, Евг. Евтушенко, а нападки на Смелякова названы Сарновым «несправедливыми и даже глупыми»).
1967 год, «Письмо в районный город», адресованное матери Бориса Корнилова, сгинувшего в сталинской мясорубке:
Не могу проникнуть в эту тайну,
не владею почерком своим.
Как мне объяснить ей, что случайно
мы местами поменялись с ним?
Поменялись как, не знаем сами,
виноватить в этом нас нельзя –
так же, как нательными крестами
пьяные меняются друзья.
Он бы стал сейчас лауреатом,
я б лежал в могилке без наград.
Я-то перед ним не виноватый,
он-то предо мной не виноват.
Ближайшие друзья погибли. Мог ли Смеляков, случайно уцелевший, заблуждаться по поводу премии, вручённой ему «тем самым режимом» за послушание?
1967 год, «Манон Леско»:
Зазвенит, заплещет телефон,
в утреннем ныряя серебре,
и услышит новая Манон
голос кавалера де Грие.
Женская смеётся голова,
принимая счастие и пыл...
Эти сумасшедшие слова
я тебе когда-то говорил.
И опять сквозь русский снегопад
горько улыбается аббат.
1968 год. Стихотворение, посвящённое писателю, который после грандиозного дебюта замолчал навсегда:
Не на извозчике, а пеший,
жуя потайно бутерброд,
в пальтишке стареньком Олеша
весной по улице идёт.
Башка апрельская в тумане,
ледок в проулочке блестит.
Как чек волшебника, в кармане
рублёвка старая лежит.
Её возможно со стараньем
истратить на закате лет
на чашку кофе в ресторане,
на золотой вечерний свет.
…
Пускай в апрельском свежем мраке,
не отставая там и тут,
как бы безмолвные собаки,
за ним метафоры бегут.
И в том же году написан контрастный портрет – поэта, отслужившего Софье Власьевне не за страх, а за совесть, и обласканного ею:
Василь Васильич Казин
семидесяти лет
умён, благообразен
и тщательно одет.
…
Ему не нужен посох,
он излучает свет,
лирический философ
своих и наших лет.
Он был все годы с теми,
кто не вилял, а вёл,
его мололо время,
и он его молол.
И вышел толк немалый
из общих тех работ:
и время не пропало,
и он не пропадёт.
Потому что Ярослав Васильевич Смеляков был рождён великим поэтом, «собратом» Пастернака и Ахматовой, как написал о нём Владимир Корнилов в своём хирургически точном реквиеме. И то, что он таким поэтом не стал, – не только личная трагедия изуродованной судьбы, а одно из преступлений «того самого режима» перед русской культурой.
Ноябрь 2014
Специально для альманаха-45
Стихи, посвящённые поэту
Аркадий Штейнберг
Не пора ли, братцы, в самом деле,
Начиная лет с пяти-шести,
Снова наказания на теле
Для удобства граждан завести?
Примем это мудрое решенье,
Возродим здоровый русский кнут:
С ним легко любое прегрешенье
Искупить на месте в пять минут.
Сталин был отнюдь не демократом
И посмертно осуждён не зря,
Обходился круто с нашим братом,
В тюрьмы заключал и лагеря.
Для чего бесхитростную тётку,
Что фарцует кофты и бельё,
Умыкать от мужа за решётку
И баланду тратить на неё?
Чем швырять на ветер сотни тысяч,
Государству есть расчёт прямой:
Лучше спекулянтку тут же высечь,
Справку дать и отпустить домой.
Лично я всегда стою за плети,
И теперь особенно стою,
Прочитав недавно в Литгазете
Некую идейную статью.
Выступлю публично в странной роли,
Свойственной призванью моему:
Я хочу, чтобы меня пороли,
Не сажая в лагерь и тюрьму.
Если я самоконтроль ослаблю,
Предпочту американский джаз,
Продуктовый магазин ограблю,
Невзначай женюсь в четвёртый раз,
Буду шарить по чужим карманам
Или стану – Боже упаси! –
Абстракционистом окаянным
По прямым приказам Би-Би-Си, –
Обращусь к властям я с просьбой скромной,
Чтоб меня отечески посек
Не специалист вольнонаёмный,
А простой советский человек.
Пусть меня дерут не генералы,
Не славянофилы из жидков,
А природный православный малый –
Ярослав Васильич Смеляков.
Вы вовек другого не найдёте
Ни в стихосложенье, ни в гульбе,
Коренной русак по крайней плоти, –
Гласно заявил он о себе.
Он не сноб, не декадент лощёный,
Так сказать, духовная родня,
Между прочим, бывший заключённый.
Я хочу, чтоб он порол меня.
Нам во имя равенства и братства,
Для внедренья правды и добра
Человечное рукоприкладство
Широко распространить пора.
1963 – 1964
Смеляков
Не был я на твоём новоселье,
И мне чудится: сгорблен и зол,
Ты не в землю, а вовсе на север
По четвёртому разу ушёл.
Возвращенья и новые сроки
И своя, и чужая вина –
Всё, чего не прочтёшь в некрологе,
Было явлено в жизни сполна.
За бессмертие плата – не плата:
Светлы строки, хоть годы темны...
Потому уклоняться не надо
От сумы и ещё от тюрьмы.
Но минувшее непоправимо.
Не вернёшься с поэмою ты
То ль из плена, а может, с Нарыма
Или более ближней Инты.
...Отстрадал и отмаялся – баста!
Возвышаешься в красном гробу,
Словно не было хамства и пьянства
И похабства твоих интервью,
И юродство в расчёт не берётся,
И все протори – наперечёт...
И не тратил своё первородство
На довольно убогий почёт.
До предела – до Новодевички
Наконец-то растрата дошла,
Где торчат, как над лагерем вышки,
Маршала, маршала, маршала.
...В полверсте от литфондовской дачки
Ты нашёл бы надёжнее кров,
Отошёл бы от белой горячки
И из памяти чёрной соскрёб,
Как ровняли овчарки этапы,
Доходяг торопя, теребя,
Как рыдали проклятые бабы
И, любя, предавали тебя...
И совсем не как родственник нищий,
Не приближенный вдруг приживал,
А собратом на тихом кладбище
С Пастернаком бы рядом лежал.
1972
Памяти Смелякова
Мы не были на «ты»
(Я на семь лет моложе),
И многие черты,
Казалось, в нас не схожи.
Он был порою груб
И требовал признанья.
Но вдруг срывалось с губ
Заветное желанье –
Желанье быть таким,
Каким он быть боялся.
И с неба серафим
Тогда к нему спускался.
Тогда в распеве строф,
Немыслимых вначале,
Звучали пять-шесть слов,
Что спать нам не давали.
Наверное, он знал,
Что восхваленья пошлы
И что к его словам
Прислушаются позже.
И вот уже молва
К поэту благосклонней...
Он вырос, как трава
На каменистом склоне.
И отошёл легко
В блаженный сон России
Смеляков
Ярослав Васильич.
1972
Борис Суслович
Запоздалый реквием
…его мололо время,
и он его молол.
Я. Смеляков
К таланту – отсидки в нагрузку,
И пьянки, и ранняя смерть.
О счастье и думать не сметь
По-русски ли, по-белорусски.
Значок прицепила судьба
(Почти канцелярская мета
Для зэка, страдальца, поэта):
Не лауреата – раба.
2009
Илья Фоняков
Ярослав Смеляков
Вот он весь – поношенная кепка,
Пиджачок да рюмка коньяка,
Да ещё сработанная крепко
Ямба старомодного строка.
Трижды зэк Советского Союза
И на склоне лет – лауреат,
Тот, за кем классическая муза
Шла, не спотыкаясь, в самый ад, –
Что он знал, какую тайну ведал,
Почему, прошедший столько бед,
Позднему проклятию не предал
То, во что поверил с юных лет?
Схожий с виду с пожилым рабочим,
Рыцарь грубоватой прямоты,
Но и нам, мальчишкам, между прочим,
Никогда не говоривший «ты», –
Он за несколько недель до смерти,
Вместо громких слов про стыд и честь,
Мне сказал: «Я прожил жизнь. Поверьте,
Бога нет. Но что-то всё же есть...»
2011
Иллюстрации:
фотографии Ярослава Смелякова разных лет;
обложки нескольких книг;
последний приют поэта…
Георгий Елин Ярославу Смелякову 27 ноября 2019 года
Александр Балтин Ярославу Смелякову 31 октября 2018 года
Зоя Межирова Ярославу Смелякову 7 марта 2017 года
Юрий Поспелов Ярославу Смелякову 22 января 2017 года
Игорь Шкляревский Ярославу Смелякову 11 января 2017 года
Добавить комментарий