* * *
Оставь надежду, всяк сюда входящий.
Данте
Растут в заоблачную высь гробами небоскрёбы,
В утробе их кишмя кишат микробы, что угробят,
И не коробит никого, никто уж не дивится
Девице, чьё влечение в витрине лечит робот.
Земля становится тесней, а ненависть всемирной,
И лира больше не нужна, её похоронили,
Ведь милые теперь в строю отважных амазонок,
Не звонок не рождённых плач, хоть вновь твори из глины.
Оставь надежду на любовь, всяк в этот рай входящий,
Не настоящий здесь Адам, а Еву не разыщешь.
Здесь пищу только на помойке промышляет честно
Безвестный для сограждан подлых безрассудный нищий.
* * *
И дым Отечества нам сладок и приятен!
Державин
Ветер тянет сеном – весь, должно быть, рядом
Ароматом веют бурёнушек духи.
Петухи псалмами небо оглашают.
Божий одуванчик тянет на апчхи.
Золотое время, золотые горы –
В синем море неба кипень парусов,
С колосков лучистых солнышко на вёслах
Поспешает к осам, на цветах пасёт.
Плохо быть бездомным как зимой, так летом,
Да душа согрета воздухом родным,
И святым мерещится мир бесчеловечности,
Ведь в своём отечестве сладок даже дым.
Эллинские мотивы
1
Время – оратай осени поздней –
Борозды режет на лике земли и людей,
Этот злодей в жуткой жизни не знает пощады.
Но безголовый Мирон – он ни раб, ни свободный –
Оды кропает о жизни счастливой под небом,
Фебом клянусь, он почище, чем время, злодей!
2
Плачет вдова неутешно,
Как горемычной не плакать?! –
Мужа вчистую ограбили после убийства его;
Знать, разнесчастной такой молодице
Трудиться придётся вроде старухи какой.
3
Бабка Элина мочила антоновку в бочке,
А замочили в сортире её муженька
За неуплату налогов братве за моченье –
Промысел, издревле принадлежащий братве.
Из Вакхилида Афинского
1
Одинокий Гефест, чтоб сестрицу Афину обресть,
Молотом Зевса хватил по башке, спутав её с наковальней. –
Брат, пусть и хро́мый, роднее, чем повивальная бабка.
2
Дионисий, не верь, что много долее пары столетий
Некий Гомер песни о Трое и Одиссее слагал.
То был, как верно ты сам догадался, Мафусаил.
3
Если с Олимпа согнать бесчестного в деле Гермеса,
Арес сойдёт сам в Аид, а тени потопят его
В море кровавом, чтоб кровью навек он упился.
4
Выкидыш Афродиты, пухлый Эрот, оживлён был богами,
Да вместо роста придали ему с толщиной много веса.
Топчет рассудок влюблённых он, что винодел виноград.
5
Знай, Гиппонакт, ток винограда сильнее, чем Хронос.
Льются из горла амфоры струйкой живые виденья:
Выпил ты славно и счастливо травку кентавром жуёшь.
* * *
Гермес Килленский, Майи сын, Гермес милый!
Услышь поэта! Весь в дырах мой плащ, – дрогну.
Дай одежонку Гиппонакту, дай обувь!
Насыпь червонцев шестьдесят в мошну, веских!
Гиппонакт
1
Пошли, господь, мне на бутыль сухого,
Я снова на мели и нелюдимый,
Ведь побратимы-журавли давно на юге,
Здесь вьюга втюрилась в меня и в хвост и в гриву.
Ещё пошли на закусон кусище хлеба,
Под русским небом он дороже троекратно,
Ты, вероятно, не забудешь об одёжке,
Чтоб мне надёжней встретить журавлей обратно.
2
Не досталось добротной одёжки мне в лихолетье.
Ветер мне друг, но сегодня ко мне охладел.
Сколько людей покупают на праздник бутылей,
Выпил и я бы, стал бы куда веселей винодел.
Что у витрины торчать мне без личной причины?
И не прилично, и в дар не возьму я бутыль.
В пыль рассердившись, снегом слепит меня ветер,
Чтобы зимой я о лете думать забыл.
* * *
Однажды Чжуан-цзы приснилось,
что он – бабочка, а Диогену, что он –
богомол. Вот до чего доводят мысли.
Пифос тесноватый,
В нём нельзя приватно
Эросу девицу научить,
Потому прилюдно
Диоген девице
Страстно философию вгонял
И стал вдруг богомолом
Над девой-богомолкой,
Вот такие странные дела.
А дева-богомолка,
Всласть мозгов наевшись,
Миру преподала
Мудрости урок:
– Чтоб имать девицу
В греческой столице,
Будь ты хоть философ,
На хрен голова?
* * *
Чжуан-цзы
По лунной дорожке дойдёт кто от банки до кабака?!
Трезв я пока, очень спешу, радуясь встрече, как бог.
Ли Бо, ожидая меня, осушил уж три кубка,
И пьяная юбка гетеры мертвецки лежала у ног.
Хозяин-кабатчик – охотник обкладывать данью –
Для Дао сам данью себя обложил: за кувшином кувшин
Ради вершин мудрости непостижимой
Живо ставить на стол то, что из гроздьев для мозга, спешил.
Ли Бо улыбается – как прекрасен он, златолицый! –
Дивится юнцу – як посуху шёл я по лунной дорожке! –
В ушки лежащей у ног босоножки просунул серёжки,
Одёрнул одёжку, подправил сапфирную брошку.
И зацвела она трепетным лунным сиянием лилий,
Мотыльком легкокрылым слетела к пьянящему кубку,
Губки смочила, преобразилась то ли в фею, то ли в колдунью,
То ли просто в шалунью, воркуя голубкой.
Вдруг от лунной дорожки, таящей, как Хунь, обе жизни
Капризно к своей наготе приставила стрелку минутную Инь –
И часы завились. И молвил Ли Бо, осушив ещё кубок:
– Юбку задрав, управляет Вселенной она, богиня богинь…
Я возвращался по лунной дорожке шестнадцатилетним,
Проснулся тридцатилетним со сказкой про Инь и Ян,
Шумел Океан довременный в сиянии лунной дорожки,
А яхонт серёжек с сапфиром брошки сиял на столе у меня.
* * *
Три кубка – постигаю Дао,
Пять мер – с природою сливаюсь.
Ли Бо
Выпьешь – вроде и радость всех радостей возле.
После долгих дождей запах прели в лесу.
Я несу боровик и такого ежонка!
С одежонкою, словно на птичьем пуху.
Мы, знакомясь, целуемся, мы побратимы.
Имя нам, что отверженным, – нежность в груди.
Позади хмурый мир и дремучие тучи,
Несозвучные свету небесной мечты.
С бодуна подражаю Бо Дуну в день
весеннего праздника
В квартале у юго-восточной стены
всем образ известен мой…
Народ благонравен, все знают, что я –
великий китайский поэт.
Бо Дун
С чего это жук в ладонь мне упал?
Мал он, а много пьёт.
За него народ ни капли в рот –
У ворот гудит Кремля.
Земля кругла, любезный Бо Дун,
Дунь – и жук в Шаньси.
Спроси кого – не знают меня,
Но я прекрасный поэт.
* * *
Когда присмотришься к живущим на земле –
Что человек, то нрав. Но все равны во зле.
Абуль-ала аль-Маари
Луна белёсая, как стёртая монета,
От ветра закатилась хмурым днём
За окоём – и брызнуло дождём.
Засеребрились струи над долиной,
А глина удлинила скользкий путь,
И ни свернуть с него, ни соскользнуть.
Но пусть стал путь от непогоды трудным –
Простор безлюдный, каждой ветки лист
Весь чист на совесть, как младенец чист!
* * *
Религия хитрым сплетением слов
Силки для людей расставляет.
Различны силки – неизменен улов:
Глупец в них всегда попадает.
Абуль-ала аль-Маари
Лес. Болото. Здесь Шишига,
Мигом загрызёт комар,
Он звонарь у Водянова
Снова, как и было встарь.
Это Русь. Ничто неново,
То оковы, то потоп.
Поп дымит себе кадилом,
Крокодил он, жуткий жлоб.
Вспоминается: Шишига
Брал ковригу или штоф,
А попов душевных иго
Оставляет без штанов.
* * *
Творящему добро не страшен враг
И мрак не знающему сна не страшен.
Абуль-ала аль-Маари
То ли небо, то ли земля – не разберёшь в качку,
Пачка новая папирос исхудала клячей.
Думу думаешь ни о чём, вот такой философ,
Ни курьеза, ни куража, лишь скрипенье тросов.
Пусть гуляет по бульвару паренёк столичный,
Я к его привычкам чванным просто безразличен.
Пусть себе в себя он верить, а не в чин папаши,
Видят в пареньке милашку, а во мне апаша.
Ураган ли, уркаган ли – в мраке не маячит,
Пачку новую папирос машинально начал.
* * *
За Мёртвым морем, в солнечном тумане,
Течёт мираж.
Бунин, «Бедуин»
1
Песок золотой от солнца, а солнце – белее нет,
Здесь нет святей дромадеров, хоть всему голова Мухаммед.
Пиала с волшебным кумысом, а хлебом – сладость дынь,
Вынь усталость из буйного сердца накануне шторма пустынь.
Наизусть, как хафиз, из Корана восхвали Аллаха и высь,
Помолись на восток лучезарный и представь себе курса эскиз.
Караван плывёт в океане. Красота – миражи, витражи!
О, райские фонтаны! В них милость Всевышний вложил.
И качаясь в седле ритмично, вопреки или в силу стихий,
Сочиняй стихи о красотках или предках, кто были лихи.
2
Дромадеры. Звонят колокольчики-рынды,
Виды – смотри не засни от их монотонности, –
Только и новости, если джинны разбудят мираж
И не будний пейзаж очарует мечтой бедуина.
Пустыня. Кильватер песчаный стараньем верблюда
Как будто по нитке до первой стоянки протянут,
Каравану плыть в божественном ритме,
В алгоритме жемчужной поэзии мира.
3
Бедуина в изгнанье спасал не верблюд, а напев –
Гнев сородичей скрашивал он воспеванием дев.
Прозывалась любовная песнь у арабов насиб,
Как достойно носил свое имя дед мой Насиб!
Разве счесть незнакомок, обласканных страстным вдовцом
(Дед отцом представлялся моим, сняв заране кольцо)?!
Материнскую нежность дарили объятия их,
Ласке тётей чужих я был рад, как и тайне двоих…
Видно, так повелось от родных мне сердечных глубин
До седин я, как дед мой, в любви сам себе бедуин.
* * *
Где все, Владычица вселенной?
Увы, где прошлогодний снег!
Вийон
Двенадцать ночи.
Новый год.
Улыбки. Смех.
Здесь пьют вино,
А там Вийон,
Где прошлогодний снег.
Давай, мой брат,
Влезай в окно
И отряхнись.
Растаял снег,
Но вот стихи твои
И жизнь.
Двенадцать ночи.
Циферблат.
Волшебный круг.
Кружа, как стрелки,
Сквозь века
Пришёл мой друг.
Я рад ему.
Я рад вину.
Я рад стихам.
А за окном
На Новый год
Лежат снега.
* * *
Ты память, я – холод разлуки
Поль Верлен
Как слезливы глаза глуповатые шлюхи,
Словно мухи изгадили в траур вуаль,
Пусть одежда – сусаль, пусть следы по сусалам,
Она самая нежная в мире печаль.
Потому что есть сердце, есть верность поруке,
Звуки вечности и благодарности плен,
Вереницу измен он развеял по ветру
Для бессмертья подруги бессмертный Верлен.
* * *
Ласкается небо к цветущей земле,
Грачи прилетели, а я – на столе.
Владимир Соловьёв
Ласкается небо к цветущей земле,
Грачи прилетели, а я – на столе.
И слышу, на ангельском сидя крыле,
Как дева нагая поёт на скале.
Мне ангел вещает с презреньем о зле –
С библейских времён похотливом козле,
Но дева взывает, чтоб стал я смелей,
За гибель твою отомстил, Азазель
* * *
И, любовью дыша, были оба детьми
В королевстве приморской земли,
Но любили мы больше, чем любят в любви, –
Я и нежная Аннабель-Ли…
Эдгар По
1.
Мы сидим с тобою на песке,
Вдалеке паро́м белеет чайкой,
Стайка волн, совсем как малыши,
От души играет в догонялки.
Солнце золотится, как песок,
Ветерок – игривый неваляшка,
Колобашки с риском голосок
Как росток гаданья на ромашке.
То ли сон чудесный, то ли явь,
Двоеглав свод моря и небесный,
И прелестной песней неземной
Тянет в голубой простор нездешний.
Вдалеке паро́м, а мы вдвоём
Под огнём безмолвия влюблённых
И неизреченно, лишь чутьём,
Говорим: «Давай сейчас умрём»…
2
Берег. Пена шепчет, подражая шороху платья.
Ты в объятьях моих затихаешь безвольно.
Волны вновь набегают и отбегают, а мне,
Словно во сне непробудном, не разъять объятье.
Это море ночное? Бетховен? Сердца каприс?
Лунатизм? Бесконечность Млечного Пути?
Уйди из сновидений, упроси луну,
Учить волну приливам, а не тебя колдовству.
3
О тебе даже память благоуханна,
Хоть туманна уже твоя девичья поступь
И подростка фантазия так первозданна,
Что желания светятся в мире межзвёздном.
Не улыбка твоя, а розы, как зори,
В фантазёре цвели неземным отраженьем,
И волненье в душе поднималось как море,
В хоре ветра и волн вознося восхищенье.
© Яков Маркович, 2020.
© 45-я параллель, 2020.