Русский поэт, бард. Лауреат литературных конкурсов имени Николая Гумилёва «Заблудившийся трамвай», имени Максимилиана Волошина и других. По основной, «рабочей» специальности – инженер-электрик. С 1972 года жил в Каунасе.
До 1984 года публиковался в республиканских и всесоюзных изданиях. Долгое время практически ничего не писал. Благодаря интернету в 2002 – 2003-м годах возобновляет свою литературную деятельность. В 2003 году в Вильнюсе вышла первая книга – «Избранные стихотворения». В 2008 году подготовил к изданию, но не успел увидеть сборник стихотворений «Когда оглянешься…»
Книга вышла в 2011 году, благодаря финансовой поддержке друзей и читателей поэта. Учреждена литературная премия имени Владимира Таблера.
Свободное эссе о поэте
Таблер о рангах
Не столь давно ушедший из жизни поэт Владимир Таблер оставил нам разнообразное наследие, собранное его друзьями в посмертную книгу «Когда оглянешься…» Жизнь после смерти бывает не всегда справедливой для поэта. Я убеждён, крупнейший поэт русского зарубежья Владимир Таблер достоин быть упомянутым в лонг-листе фестиваля памяти «Они ушли. Они остались». В стихах Таблера – практически нет провалов. Планка, взятая поэтом, высока. Владимир удивительно разнообразен в своей лирике – здесь и «раблезианское» «Прощёное воскресенье», и философская «Песня пешки», и проникновенные пейзажи, например, «После шторма», и, конечно же, мурашками по коже – любовная лирика, посвящённая жене Зое.
Послесловие к посмертной книге Владимира Таблера написал критик Лев Аннинский, а этот человек просто так водить пером по бумаге не станет… Дай Бог, чтобы и дальше стихи Таблера вызывали неподдельный интерес у самых тонких ценителей русской поэзии.
Володя нёс в себе эту «державинскую» антиномию: «Я царь, я раб, я червь, я бог». Вселенские качели противоположностей раскачивали дух поэта, как американские горки. От нижней точки – ничтожества «мыслящего тростника» – к верхней – его величию. Владимир Таблер сумел отразить в своих стихах и бездну низа, и бездну верха. А чаще – и то, и другое – одновременно. Мажор и минор в их лирическом и философском преломлении. Меня изумляет амплитуда настроений Таблера, размах колебаний маятника регистров души поэта… Так, как это изумляет нас в творчестве Моцарта и Шопена. Посмотрите, сколь всепобеждающа радость бытия в стихотворении Таблера «Весна»:
Весна наступила!
Растаяло зло.
Мы вырвались, выжили, нам повезло!
Забилось, запело, завыло вокруг,
заворкoвало. Мы поняли звук.
И твари земные, и божьи рабы,
услышали зовы весенней трубы!
И вняли, узнали и приняли знак
для вешних, для вечных, для брачных атак.
Детство как потерянный рай
Воспоминания поэта Владимира Таблера о своём детстве дуалистичны: возвратившись мыслями в детство, он не может уйти из реалий сегодняшнего дня. Он помнит, что мамы уже нет – и, возвращаясь обратно в детство, просит её не умирать. Это напоминает мне знаменитое стихотворение Арсения Тарковского о том, как ему приснился канун войны, и он, попав в предгрозье начала 1941 года, пытается оттуда рассказать людям, что с ними произойдёт в ближайшем будущем, умоляет их не делать того-то и того-то. Вот и Владимир Таблер, погрузившись мыслями в далёкое детство, видит ещё живую маму. У такого одновременного пребывания сразу в двух временных пространствах есть своё преимущество: объёмность переживания. Поэта «жалит» невозможность насовсем вернуться в прошлое: мы выросли и стали в стране детства невозвращенцами, которых, как персон нон грата, туда надолго не пускают. Только поэзия способна вернуть человеку утраченное душевное равновесие, возвратить его в обетованную страну детства.
И капает с ресниц расплавленное сердце.
И можно дальше жить… Но умерев чуть-чуть…
Вспоминается Фет: «Я в жизни обмирал – и чувство это знаю». В лирике Владимира Таблера ощущается преемственность – отголоски мыслей наших классиков. Но переживания эти он, прочитав у предшественников, потом испытал сам. Мне кажется, поэзия вообще не вычитывается, а проживается. Даже если в тексте присутствуют аллюзии из сочинений других поэтов.
Кровопускание как спасение и бегство от толстокожести
Помнится, раньше врачи часто пускали кровь пациентам, и это служило лекарством практически против всех болезней. Герой Владимира Таблера сам пускает себе кровь – чтобы через искусственную боль вернуть себе ощущение полноты жизни, притуплённое бытом.
* * *
Поранюсь, порежусь
о сонный осот,
о раннюю свежесть,
о сини высот,
о сирый осинник,
о крылышки птах.
И вовсе не сильно,
но больно-то как...
Причём у Таблера это всегда «пассивная» вина – «что-то не сделал важное и нужное». Впору говорить о душевном и духовном подвиге поэта – он берёт на себя горечь несовершенного мира, примеряет на себя его стигматы. Но так было не всегда… Может быть, и не было в жизни Владимира того маленького эшафота, который воззвал к слову и славе многих больших писателей. Возможно, недовольство собственной жизнью, накапливаясь, произвело тот энергетический взрыв, который стал предтечей второго пришествия Владимира Таблера в мир поэзии. Как будто «бесцельно прожитые годы» вытолкнули его со второй космической скоростью на новую поэтическую орбиту. Так или иначе, после длительного перерыва в творчестве, с выходом в литературное Интернет-пространство, Таблер словно бы обретает второе дыхание, а его стихи – искушённую завершённость Мастера.
Стихотворение Владимира Таблера «Поранюсь, порежусь» начинается как «рыбацкое» стихотворение, когда герой ранним утром выезжает на природу побыть в безмолвии наедине с собой. Не знаю, может быть, поэт и взаправду невзначай порезался прибрежными камышами – и это дало начало стихотворению. Но это не так важно: намерение в поэзии и есть действие! Причём героя ранят чисто природные предметы – никакого насилия над собой! Это не стекло, разбитое пьяными хулиганами и выброшенное в речку. Это возвращение человека к природе. И боль здесь – индикатор новообретённой способности остро чувствовать жизнь. / О воды, о стрежни, / о хвою в бору / поранюсь, порежусь... /запомню... замру.../ «Быть живым», в понимании Владимира Таблера, – значит уметь чувствовать боль. Если тебя ничего не ранит, в широком смысле слова, может быть, ты и не живёшь.
Такой вот «Таблер о рангах»… Поэт тянется к настоящему, сражается за него с собственной косностью, с доминантой материального мира. Он предпочитает гореть, а не «жить-поживать, да добра наживать». Поскольку накопление скарба заставляет человека скорбеть.
Осенняя космогония
Временами на лирика Таблера накатывало дерзновение, и тогда он писал такие стихи:
* * *
Вот что я, убогий, думать смею –
и о том поведаю тебе, –
землю Бог придумал перед смертью.
Он её придумал в октябре.
Некоторые животные и рыбы жертвуют собой, чтобы родить потомство, по своему образу и подобию. Вот Владимир Таблер и допустил: нечто подобное вполне могло произойти и с самим Господом. Как однажды едко пошутил Шекспир, «мавр своё дело сделал, мавр может уйти». Эзотерически это хорошо согласуется и с концепцией «волшебника, который выпустил из-под контроля им же созданный мир».
Чтобы в этом гибнущем чертоге,
в этом шелушенье золотом,
человеки думали о Боге,
и смотрели на небо притом.
Володя обладал «двойным», а то и «тройным» зрением, смотрел на мир в оба, «за себя и за того парня». Поэтому его панорама получается объёмной, герой смотрит на мир и глазами человека, и глазами не-человека, откуда-то сверху. В этом стихотворении он придаёт Богу некий «умысел», проистекающий от избытка знания. И действительно, если мы допустим, что Господь всезнающ и вполне осведомлён о своём бессмертии, многие Его поступки могут подвергнуться совершенно иной трактовке.
Чтоб слеза им зрение травила,
как родник – накапавшая нефть,
когда стаи птиц непоправимо
из небес вытягивают нерв.
Сострадание заранее заложено в смету проекта! Как странно способна изгибаться и вывёртываться человеческая мысль! Впрочем, если Бог – шахматист, он действительно должен, по идее, провидеть будущее! Хотя бы на пару шагов вперёд! Правда, Он не обязан хотеть туда заглядывать. Рифмы и образы Таблера изумительны; стихи написаны с отчаяньем человека, который осмелился поставить себя на место Бога, и, ужаленный невозможной мыслью, отскочил. Владимир, подобно библейскому Иову, ропщет и не чувствует себя виноватым в этой трагической осенней мистерии, которая разыгрывается прямо перед его глазами.
Чтобы рвали души эти люди,
глядя на безумный листопад,
на его стекающие слюни
меж зубов-балясин балюстрад.
Чтобы знали – кончиться придётся
(не придумать им от горя зонт),
вот и охладившееся солнце
падает, как лист, за горизонт...
Как мы видим, в авторской мифологии Владимира Таблера Бог тоже жертвует собой во имя людей. Различается только отношение лирического героя к жертвоприношению Господа.
Бог с кончиной всех провёл, как шулер,
помирать-то Богу не к лицу...
А октябрь по-прежнему бушует,
словно скорбь по мёртвому творцу.
И вот это картёжно-бранное «шулер» опять заставляет вспомнить о библейском Иове, который ругал Господа своего самыми последними словами и при этом ничего не боялся. «Хуже уже по любому не будет, – думал Иов. – Потому что хуже просто не может быть». Читая стихи Владимира Таблера, люди, может быть, озадачатся вопросом: что же это – поэзия или богохульство? Поэзия! Конечно же, поэзия! «Я буду петь, молиться и ругаться!» – воскликнул однажды поэт Игорь Гор. И почему-то веришь, что «молиться и ругаться» иногда может соседствовать и сосуществовать. Человеку кажется, что Бог к нему несправедлив. И, как результат, человек становится несправедлив к Богу.
В стихотворении Владимира Таблера герой вызывающе несправедлив к своему Господу. Не потому, что он – Фома неверующий. Он просто «запамятовал», что в других регионах планеты октябрь – совсем другой, и ничем не родствен умиранью. Но нашему поэту это не важно. Ему важно собственное лирическое переживание. Здесь и сейчас, а не где-то там, в далёкой Африке. Таблер переживает осеннюю агонию всего живого как предвестие собственной гибели. И это, вкупе с хулой по адресу Господа, производит на читателя просто шокирующее впечатление.
В стихотворении «Вот что я, убогий, думать смею» поэт выразил крайнюю, депрессивную степень осеннего пессимизма. Очень важно подчеркнуть, что Владимир Таблер под «Богом» не имеет в виду Христа, Будду или кого-то вообще из «официальных лиц» религиозных конфессий. Поэтому стихотворение, конечно же, не носит богоборческий или антиклерикальный характер. Бог-творец Таблера безымянен, Он – космогоничен; вместе с тем это, несомненно, бог-демиург, сотворивший землю и всё живое. В этом сакральном акте Он, конечно же, выложился на все сто и сделал всё, что мог! После чего, вне всякого сомнения, оставалось только уйти – в иную жизнь или иную профессию. Пожинать плоды своего творчества и ностальгировать, лёжа на печи – это, конечно же, не дело для Творца!
Последние открытия биологов показали, что во все живые организмы Творцом заложена генетическая программа самоубийства клеток. Существует гипотеза, что земная жизнь ограничена по времени нарочно, и цель её – освободить жизненное пространство для новых поколений живущих. А также – достичь максимального разнообразия внутри вида. И, с этой точки зрения, данное стихотворение Владимира Таблера обретает ещё одно измерение.
И, всё-таки, Бог жив! Потому что после октября, уже в новой жизни, обязательно наступит март, а за ним – апрель, а за апрелем – май!
Бог воскрес! Ей богу, после Фридриха Ницше и Владимира Таблера такая мысль может показаться свежей!
(Из записных книжек, 2011 год)
Надежда Таблер Владимиру Таблеру 21 мая 2014 года
Добавить комментарий