Смерть Хемингуэя
Это право писателя
Подставлять пуле лоб.
Так что необязательно
Сыпать мненья на гроб.
Это право художника
Знать шесток свой и срок.
И примите как должное.
И поймите как долг.
Никакой здесь корысти,
И не стоит карать:
Это воля артиста
Роли не доиграть.
Если действо без цели
И дерьмо режиссёр,
Рухнуть прямо на сцене
Доблесть, а не позор.
1961
Ностальгия
Нас такие
Ковали деспоты!..
Ностальгию хлебали с детства мы
И не скепсису,
Не иронии,
А доверились
Жажде родины.
Боль по родине,
По отечеству
Не пародии
Человечности!..
Поразила
Нас скорбь нелепая
По России, которой не было…
1964
Начало
Я в таком прохлаждался вузе,
Где учили писать стихи.
На собраньях по нитке в узел
Собирали мои грехи.
Выявляли космополитов,
Чтобы щёлочью вытравлять,
И с товарищем у пол-литров
Стал я донышки выявлять.
Слава робкой его улыбке,
Что в те годы была светла,
Слава белой как свет бутылке,
Что от подлости сберегла.
Слава девушкам в главном парке,
Бесшабашным студенткам тем,
Что не очень-то были падки
До высокоидейных тем.
Слава юности, что соплива
И наивна была весьма.
Слава армии, что забрила
И в «телятнике» повезла.
И «губе» хвала, где душою
Отдыхал от сплошной «уры»,
И Отечеству, что большое
И припрятало до поры.
1965
Сигарета
Надёжная вещь сигарета!
Сдави-ка покрепче в зубах,
Зажги – и не выдашь секрета,
Что дело и вправду табак.
Попыхивает светло-синий
Дымок её – символ добра,
И кажется: смирный и сильный,
Спокойно дымишь, как гора.
Какие огромные горы!
И море у самой горы!..
Какие кругом разговоры!
А ты втихомолку кури,
Молчи, что изъедены нервы,
О том никому невдомёк,
Поскольку достойно и мерно
Восходит весёлый дымок.
Хватает позора и горя,
А всё-таки не обличай:
Покуривай, как крематорий,
И всё это в дым обращай.
Пускай докатился до ручки
И весь лихолетьем пропах,
Но это не видно снаружи –
Торчит сигарета в зубах.
Я сам за неё укрываюсь
И что-то таю и темню,
Справляю последнюю радость,
Одну за другою дымлю.
1969
Музыка для себя
Словно бы в перекличке
Банджо и контрабас –
За полночь в электричке
За город мчался джаз.
Скопом на барабане,
Струнах и на трубе
Что-то своё лабали
Лабухи о себе.
Видно, нет счастья слаще,
Чувства растеребя,
Мчать по равнине спящей
С музыкой для себя!
...Музыка в электричке,
Смысла в тебе – ничуть,
И потому-то трижды
Благословенна будь!
Кто ты ни есть – искусство,
Почва или судьба –
Нету в тебе паскудства,
Музыка для себя!
Только восторг свободы
Да разворот души –
И никакой заботы,
Проповеди и лжи!
...Сильно меня задела,
Ужасом осеня,
Исповедь без предела,
Музыка для себя!..
1980
Художник
Б. Сарнову
Умер Володя Вейсберг,
Умер без суеты,
Умер, наверно, весь бы,
Если бы не холсты –
Призмы, цилиндры, кубы –
В каждом ожог и шок...
Ради такой Гекубы
Он-то себя и сжёг.
Белым писал на белом,
Белым, как небытьё,
Чтоб за любым пределом
Вновь обрести своё.
Словно философ с кистью,
Истиной одержим,
Истиной, как корыстью,
Только одной и жил.
Сколько кругом ничтожных
Выжиг, лгунов, пролаз,
А вон какой художник
Всё-таки жил при нас.
1985
Рифма
Не владею белым стихом
Для себя, для своей работы.
Белый стих пополам с грехом
Истребляю на переводы.
Белый стих меня не берёт
Ни в балладах, ни даже в песнях,
Не познал я его высот,
Не гулял в его тайных безднах.
Помню, в молодости с тоской,
Ошалелый и оробелый,
Я глядел, как наставник мой
Километры гнал пены белой.
Этих тысяч двенадцать строк,
А быть может, ещё поболе,
Я без рифмы жевать не мог,
Как жевать не могу без соли.
...Рифма, ты ерунда, пустяк,
Ты из малостей – микромалость,
Но стиха без тебя никак,
Хоть зубри, не запоминалось.
Рифма, ты и соблазн, и сглаз,
Ты соблазном и сглазом сразу
Отравляешь лирикой нас,
И несём её, как заразу.
Рифма, нет на тебе креста,
Ты придумана сатаною,
Но и жизнь без тебя пуста,
Хоть намучаешься с тобою.
1986
Безбожие
Стали истины ложны –
Что же делать старью?
Я последний безбожник
И на этом стою.
Если челюсти стисну,
Сбить меня не пустяк:
Чёрный хмель атеизма
И в крови, и в костях.
Чести-совести ради
Думал жить не греша –
Всё равно с благодатью
Разминулась душа.
Но стиха ни в какую
Не сменю на псалом
И своё докукую
На пределе земном.
...От основ непреложных
Отошли времена.
Я последний безбожник,
Не жалейте меня.
1986
Молодая поэзия
Поэзия молодая,
Тебя ещё нет почти,
Но славу тебе воздали,
Не медля, твои вожди;
И те, лет кому семнадцать,
Кому восемнадцать зим,
Уверены: всё – эрзацы,
И надо дерзать самим;
И надо смахнуть с насеста
Заевшихся стариков,
Преемственность и наследство,
И прочую смерть стихов.
Тут сразу без сиволдая
Закружится голова.
Поэзия молодая,
Наверное, ты права.
Но нынче поменьше к лире
Приставлено сторожей,
И ей одиноко в мире,
Свободнее и страшней.
И душу ободрить сиру
Пред волею и бедой
Навряд ли сейчас под силу
Поэзии молодой.
1987
Игра судьбы
Александр его удалил
В Кишинёв, а потом в поместье,
Чем свободою одарил,
Уберёг от уколов чести.
Мог в столице к полкам пристать –
И не выстрелил пусть ни разу,
Всё равно писать-рисовать
Воспретили бы, как Тарасу.
И какая б стряслась беда
Для России – не думать лучше...
А когда б не пошёл туда,
Сам извёл бы себя, замучил.
...В Петропавловке жёстко спать,
Если каешься без оглядки,
А в Михайловском тишь да гладь,
И с опального взятки гладки.
1987
Большие батальоны
Бог на стороне больших батальонов…
Вольтер
Они во всём едины,
Они не разделёны,
Они непобедимы,
Большие батальоны.
Они идут, большие,
Всех шире и всех дальше,
Не сбившись, не сфальшивя:
У силы нету фальши.
Хоть сила немудрёна,
За нею власть и право.
Большие батальоны
Всевышнему по нраву.
И обретает имя
В их грохоте эпоха,
И хорошо быть с ними,
И против них быть плохо.
Но всю любовь и веру
Всё ж отдал я не Богу,
А только офицеру,
Который шёл не в ногу.
1988
Ускорение
Точно в дубненском ускорителе,
Разнесли, разогнали дни…
Кто родители их, творители,
Разорители – кто они?
Шандарахнуты и шарахнуты
Порознь, вместе и все подряд,
Словно всюду ожили шахматы
И ведут себя, как хотят.
Словно вылезло всё, что выжило,
И немедля пошло вразнос…
Ни Ботвиннику и ни Фишеру
Ничего б тут не удалось.
Понимаем, что станет вскорости,
Но, однако, не знаем, как
Ну хотя бы у самой пропасти
Перейти на нормальный шаг.
1990
Победительница
Многострадальная держава,
Речь Посполита!
А род Израйлев обижала
Вполне открыто.
И до, и после Холокоста,
Да и во время,
Не вспомнивши, что Матка Бозка
Всё ж дочь еврея…
Не устрашась хулы-охулки,
Давясь от спеси,
И при Пилсудском, при Гомулке,
И при Валенсе,
Взметнувши гнев, как хворостину,
Отринув пользу,
Гнала, гнала их в Палестину,
Любивших Польшу…
Многострадальная держава,
Веками бита,
Свою победу одержала
Речь Посполита.
Прошла сквозь бури и невзгоды,
Осталось малость:
Сквозь суд Истории всего-то
Пройти осталось.
1994
Удача
Откровенной усмешки не пряча,
Телесами окрестность маня,
Шла по улице нашей удача
Не навстречу, а мимо меня.
Поглядела хотя бы вполглаза!..
Но не смотрит, не видит в упор
И по улице нашей, зараза,
Всё идёт, всё плывёт с давних пор
Не навстречу – всё мимо и мимо,
Молода, дерзновенна, грешна,
Но затравленному нелюдиму
Чёрта в ней и какого рожна?..
Гнёт меня от годов и от ветра,
Не хватает ни сил, ни огня,
А удача плывёт – что за стерва?! –
Не навстречу, а мимо меня.
1995
Маросейка
К счастью, наверно, а не на беду,
В прошлое нету лазейки...
Через полвека с довеском иду
Вечером по Маросейке.
И не припомню, со мной – не со мной
Все сверхпрошедшее было...
А Маросейка военной зимой
Выглядела уныло.
Хоть убирали на улице снег,
Еле тащились трамваи,
Утром и вечером чуть не у всех
Пуговицы обрывая.
Тощий, в обноски отцовы одет –
Нищего быта гримаса, –
Был я подростком пятнадцати лет,
Словом, ни рыба, ни мясо...
И пронеслись за какой-нибудь миг
Эти с лихвою полвека!..
И Маросейкой спасаюсь от них,
Тяжко дыша, как от бега.
Мало чего мне уже по плечу,
Но перед самым погостом
Что-то шепчу и чего-то мычу,
Как ошалелый подросток.
1996
Колыбельная
Памяти Иосифа Бродского
В духоте чужого лета,
В атлантической тоске,
Некогда была пропета
Колыбельная треске.
Безнадёжна и прекрасна,
Вся – повтор, как «Болеро»,
Через время и пространство
Пробирала мне нутро.
В ней, совсем как у Равеля,
Вслед за темой волшебство
По спирали, не робея,
Шло до неба самого,
Грандиозно и толково,
Расширяясь каждый раз.
…Одиночества такого
Не встречал я отродясь.
И на родине, в неволе,
Тоже ненавидя сеть,
Понимал я, сколько боли
Надо, чтобы рыбам петь.
И меня, тоске на диво,
Для проклятого труда
Колыбельная будила,
Как архангела труба.
1996
Париж
Давай полетим в Париж.
Не отвергай идею.
Вдруг сможем, слетаем лишь
Всего на одну неделю.
Мы вместе давным-давно,
И ты всё родней и ближе,
Но хочется всё равно
Взглянуть на тебя в Париже.
Увидеть Париж сейчас –
Конечно, мечта и бредни,
И всё-таки это шанс,
Решительный и последний.
И после, как скрутит боль,
Припомним, как мы в Париже
Неделю жили с тобой,
И вдруг станет боль потише...
Давай полетим, пока
Не отменены полёты,
Действительны паспорта
И трезвы пока пилоты.
Наверно, сообразишь –
Чтоб как-нибудь, так ли, этак,
Увидели мы Париж
Впервые и напоследок.
1996
Зачем?
Зачем луна тревожит меня
И не даёт уснуть?
А ночь зачем прекраснее дня,
Хотя с неё толку чуть?..
Зачем такое в ней колдовство,
Что сумрак света милей?
Зачем, когда не слышат его,
Безумствует соловей?
Зачем вода, и земля, и высь
Спасают одних себя?
Зачем единый утрачен смысл
И каждый себе судья?
Не оттого ли который век
Беспомощно одинок
И Бога отторгнувший человек
И человека – Бог?
1998
Слово и музыка
Слова, слова, слова –
Безумная работа.
Вернусь к ней. Но сперва
Мне музыки охота.
Я прежде к ней был глух...
И вдруг среди дурдома
Опомнился: вокруг
Руины да проломы.
Покуда не начну
Свои безумства снова,
Я музыки хочу –
Грянь, музыка, как слово,
Во мне самом, внутри,
Не выплеснись наружу,
Гармонией смири
Издёрганную душу.
2000
Трава
О чем трава поёт
Средь ночи и к утру?
Не знаю многих нот,
А слов – не разберу.
И потому стихам
В который раз, – увы! –
Души не передам
И музыки травы.
…Касался многих тем,
Свергая все и вся,
Но, кажется, не тем
Я вовсе занялся.
И нынче все права
На все свои труды
Я б отдал за слова
И музыку травы.
2000
Эпоха
Не различу, прекрасна ли, убога,
Не разберу, слаба или сильна,
Да только это не моя эпоха
И это вовсе не моя страна.
Та и другая будто неживая,
Куда живей кладбищенский покой,
С того и оставаться не желаю
В другой эпохе и в стране другой...
2001
Отходная. Последняя нелюбовь
Условье наших смутных дней...
Баратынский
Господи, до чего ж настырна
И настойчива, и смела:
Обложила с фронта и с тыла,
Возомнила: её взяла.
Разрешение всех загадок,
Разрушение всех цепей,
Дай прожить дней моих остаток
Без назойливости твоей.
Но, решив, будто всех мне ближе,
Пристаёшь в ночные часы.
Хорошо хоть, в упор не вижу
Ни косы твоей, ни красы.
Отвали! Ну чего прилипла?
Поживём хоть немного врозь.
Отвали! – повторяю хрипло,
Голос мой ослабел от просьб.
Ни любви никакой, ни страсти
У меня ни в одном глазу.
Но не вечно мужское счастье –
Скоро сам к тебе приползу.
2001
Соперник
Что делать: быть или играть? Вот в чём вопрос.
А, впрочем, никакого нет вопроса.
Кто до себя – как личность – не дорос,
Тот изъясняется многоголосо.
И норовит у каждого занять
То интонацию, то жест, то фразу,
Чтобы сыграть, но не себя опять,
А нечто усреднённое и сразу.
Соперник растранжиривал свой пыл
На скетчи, сценки или водевили...
А что до Слуцкого, то Слуцкий просто был.
И не играл. За это не кадили.
2001
Пролог
Не итогом, а только прологом
Оказались и жизнь и судьба.
Убежавшим с уроков пророком
До сих пор ощущаю себя.
Правда, напрочь изношено тело,
А другого – увы! – не дано,
Но беспечности нету предела
И доверчивости – заодно.
Что томило меня, то осталось
Полстолетья с довеском спустя...
Перед миром – я рухлядь и старец,
Перед словом – всё то же дитя.
2001
Золотое
Разновидностей не перечислить:
Золотое сеченье стиха,
Золотое сечение мысли
И высокого, и пустяка.
Золотое сеченье надежды,
Золотое сечение мук
И в сиротстве полночном, как прежде,
Снова речью становится звук.
Стиснул губы? Ещё крепче стисни
И сильнее ещё береги
Золотое биение жизни,
Выходящей из левой руки.
2001
© Владимир Корнилов, 1961 – 2001.
© 45-я параллель, 2016.