Владимир Коркин

Владимир Коркин

Четвёртое измерение № 4 (64) от 1 февраля 2008 года

Сны тянутся с упорством муравьёв...


Наискосок от зимы


наискосок от зимы, от угольной графики, от
сырых туманов оттепелей на ресницах полей,
облик твой, словно икона в киот, заключён в полёт
над весной распластавшихся журавлей,
грачей, скворцов, и других перелётных птиц,
которые обязательно прилетят, как только наступит тепло,

наискосок от зимы расцветут ромашки счастливых лиц,
но мы будем смотреть на них сквозь ледяное стекло,
заблудившись в своих декабрях-январях-февралях,
где буран снежную пыль в серое небо вздыбил,
где возвращаются письма, все в фиолетовых штемпелях,
с пометками:
«Адресата нет.
Адресат выбыл…»


Колесо


"Вишь ты, – сказал один другому, – вон какое колесо!
Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось,
в Москву или не доедет?"
"Доедет", – отвечал другой.
"А в Казань-то, я думаю, не доедет?" –
"В Казань не доедет", – отвечал другой.
Этим разговор и кончился.

Н.Гоголь «Мёртвые души»


…И вязнут спицы расписные в расхлябанные колеи.

А. Блок «Россия»

 

1.


По лесам только мгла залегла,
Да мороза февральская дымка.
И невесть до какого числа
Затянула позёмка волынку.

Мимо россыпей голых берёз,
Вдоль лесных буреломных завалов,
Уходил староверский обоз,
Пробираясь окольно к Уралу.

«Книжной справы»* обряд не приняв, –
Как зачинщики смутных волнений,
Уносили они свой Устав
От соборных и царских гонений.

До сибирских краёв добрались
Те, кто духом был стоек и крепок.
Вместе с ними шёл в новую жизнь
Мой далёкий, неведомый предок

Из поволжских обычных крестьян,
Роду дав обновлённые корни.
И в сибирском селе Таволжан,
Через раз, каждый встреченный – Коркин.
---

*Книжная справа – процесс редактирования на новогреческий манер богослужебных текстов в XVII веке Никоном, послуживший поводом для раскола церкви.

2.


Отстоится, как пена на пиве, всё былое.
Уляжется пыл.
Житие ты моё не святое, –
Жил, как жил. И любил, как любил.
Сын эпохи, когда лицемерье
Затеняло собой белый свет,

Роясь в древних обломках империй,
Я пытался найти свой ответ
На загадку и жизни, и смерти,
Что Россией зовём испокон,
Где немилость сродни милосердью,
Где сошлись перекрестья времён,
Где эпохи причудливой вязью
В наши судьбы незримо вплелись,
Где мечтою расходимся с явью
И назад возвращаемся в жизнь,
Перепутав с поверьями веру,
И забыв, что колёса судьбы
Перемесят и святость, и скверну –

Безо всяких «абы» да «кабы».


Ведь страною не нужно кичиться,

Если в ней все же выпало жить,

И любить – это значит сродниться,

А сродниться – понять и простить.


3.


Крутись, моя судьба, крутись,
Вези возок мой, как придётся.
А впереди дорога вьётся –

Длиной в оставшуюся жизнь.

Вези в Казань, вези в Москву,
Вези, хоть к чёрту на кулички, –
Мои пристрастия, привычки,
Мою любовь, мою тоску, –

Вези всё то, чем я богат.
Увязаны слова, как лыко.
Не растряси. Вези не шибко.
Доедем в самый аккурат

До той версты, где я сойду
Без проволочек и оплаты,

Где не помогут адвокаты
На том, единственном, суду,

Перед которым предстоит
Предстать без всяких экивоков…
Вези, осталось недалёко, –
Не выбраться из колеи,

Что сам и проторил незряче.
Чем меньше до конца пути,
Тем дольше хочется идти
И верить в прихоти удачи.

Но… Не поможет. Что ж, крутись!
Вези возок, судьба, по кочкам.
Дорога впереди – отсрочка.
А путь – как есть – длиною в жизнь.


Love story


1. Разговор о любви у изголовья

– гляди, какая лунная дорожка,
гляди, какая лунная тропинка,
ступай по ней свободно, но сторожко, –
она хрупка, как тоненькая льдинка

– ты думаешь, мне это нынче можно?
ты думаешь, она мне путь укажет?
а вдруг, она ведёт туда, где ложно
хрусталятся нездешние пейзажи,
где мне подсунут сказку вместо были,
враньем пушистым душу усыпляя,
где прошлое живёт лишь в слове «были»,
висящем, как замок на дверце рая?

– какие люди всё же недоверы, –
у вас привычно ушки – на макушке,
вы тянетесь упорно к свету веры,
но прячетесь в телесные ракушки,
таскаете повсюду эти своды,
что гнёздышками тёпленькими свили,
и тешитесь иллюзией свободы,
которую вы так и не вкусили…

– возможно, ты права, но ты лукава –
с твоих дорог никто не возвращался,
ведь человечья жизнь тебе – забава.
ты хочешь, чтобы я не сомневался,
и шёл туда, где всё совсем иначе,
где неизвестно кем и как я буду…
там есть любовь? она там что-то значит?
или любовь лишь здесь подобна чуду?

– ну вот, опять попал не в глаз, а в бровь,
той истины простой не понимая,
что в смерти тоже царствует любовь, –
любовь везде, – ей нет конца и края!
ведь и меня, как смерти, тоже – нет,
я – нить миров, сплетённых воедино,
которые на «тот» и «этот» свет
вы делите упрямо и наивно…

– пусть будет так, скажи мне лишь одно, –
с тебя ведь, всё равно, все взятки гладки, –
могу ли я продолжить путь земной,
или пора мне собирать манатки?

– я – не слуга богов или богинь,
чтобы за каждым возвращаться снова,
но, если ты настолько любишь жизнь,
пусть за тебя любовь замолвит слово, –
она одна – начало всех начал,
она не перестанет и пребудет,
когда и жизнь умолкнет, как кимвал,
да и меня, как таковой, – не будет…

2. Краем

Вечер страхов напророчит,
И тогда приходят к ночи
Из неведомых урочищ
Наважденья навьих чар:
Сердце стынет, словно камень,
И наружу рвётся Каин,
И скользим по хрупкой грани,
Погружаясь в свой кошмар.


Здесь почти что невозможно
Знать: что истинно, что ложно –

Сделав шаг неосторожный
Можно сгинуть навсегда.
Но пока любви частица
В глубине души гнездится,
Выпустим её, как птицу
В мир привольный, и тогда

Снова жизнь переиграем,
Разойдясь с безумьем краем:
Грач весну нам прокартавит,
Разгорится горний свет,
И в его лучей сиянье,
Побледнев, исчезнет Каин,
И растают в яви нави,
Как под солнцем тает снег.

3. Love story

душу, как музыкальный ящик,
потрошишь, рассыпая ноты…

геростратствуй! но не обрящешь
даже строчки в браваде оды...
нотам – что им? поют, щебечут, –
каждый лад их, – музыкой вторит,
каждый звук отразится веще
в бесконечной песне love story,
без которой умрёт пространство…

…и склоняется к изголовью
всепрощающее постоянство,
что зовётся вовек – любовью...

4. Диалог

– Смотри сколько света, мама!

– Здесь только свет и есть…

– Ты кто?!
А мама где?!

– Я?
Теперь я – это ты.
Или, ты – это я.

– А мама?

– Мама придёт позже…

– А что это за мосты?

– Это радуги.

– Их можно потрогать?

– Зачем?
Ты теперь
можешь создавать их сам.

– Это правда?

– Здесь никогда не лгут.

– А что здесь ещё делают?

– Ничего. Здесь просто живут
те, кто умер.

– Но мёртвые не могут жить!

– Мёртвые? Нет, не могут.

– Значит, ты врёшь?

– Здесь не лгут.

– Но ты же сказал…

– Здесь нет мёртвых,
здесь те, кто умер.

– Но если я умер, то меня нет!

– Почему? Я – есть.
А если есть я, то есть и ты.

– Значит, я – это ты?

– Я тебе уже говорил.
Ты станешь мной,
Когда я стану тобой.

– А когда я стану тобой,
Я смогу снова уйти к маме?

– Она сама придет сюда в свой срок.

– Я не хочу, чтобы она умирала.

– Вот поэтому ты пока ещё не я.

– А ты хочешь её смерти?

– Я не хочу ничьей смерти.
Но ты пришёл слишком рано
и пока не понимаешь,
что смерти нет.

– Что же со мной будет?

– Ничего, отправляйся назад.

– Я снова увижу маму?

–Да.

– А я смогу делать радуги?

– Получая одно, всегда
Жертвуешь другим…

– Сынок, ты где?
Откуда столько света?..

 
Ангел Иван Улётный


Ангел Иван Улётный утром встаёт с похмелья,
Бритвой скребёт щетину и надевает хитон.
Комната в коммуналке маленькая, как келья,
Пропахла килькой и луком. Иван достает батон
Жёсткий, словно сандалии бродяги святого Павла,
И, на ходу вгрызаясь в батон, несётся к метро,
Чтобы успеть добраться вовремя до подвала,
Где он работает слесарем при коммунальном бюро
«Услуги для населения. Вызов сантехника на дом».
Иван по гулким ступеням быстро сбегает вниз.
В подвале сонный дежурный ему подает наряды,
Мечтая, что, сдав дежурство, опять напьётся «до риз».
Ангел Иван Улётный молча берёт инструменты
В огромной брезентовой сумке. Повесив её на плечо,
Уходит привычным маршрутом туда, где живут клиенты,
И на ходу представляет тарелку с горячим харчо,
Графин запотевший с водкой, огромную отбивную...
Ангел не замечает, как ноги сбавляют ход
И сами собой приводят его на бульвар в пивную,
Где с кружек сдувает пену до боли знакомый народ…
К полудню, крепко поддавши, Иван достаёт наряды.
Найдя адреса поближе, где нет слишком сложных работ
Он крутит краны и гайки, и ловит хмурые взгляды,
Когда, по мненью клиентов, с них слишком много берёт.

Оставив в пивной чаевые, купив по дороге хлеба,
Кильки, водки и лука, ангел идёт домой.
Он смотрит куда угодно, но только не в серое небо,
Поскольку прекрасно знает, что он для неба – чужой.
В комнате с видом на стены асфальтового завода,
Ангел, не раздеваясь, падает на диван,
Не помня ни дня недели, ни месяца, и ни года,
Поскольку время для вечных – всего лишь людской обман.

Набросив на одеяло сверху тулуп овчинный,
Видать, из того агнца, с которого «шерсти клок»,
Спит ангел Иван Улётный, лишённый небесного чина,
И числящийся под грифом: «Падший. Бессрочный срок».


Рефлексии

 
* * *


Давно забытый вкус гусиных шкварок.
Пардон, теперь звездец, похоже, Риму.
Спасутся, может, парочка весталок…
Не очевидно, но – осуществимо.

Посадят их на римские триеры.
Вспорхнет эскадра стаей лебединой.
Ты скажешь: что весталки, что гетеры, –
Все по хрену. Точнее, – всё едино.

Чтоб свято место не осталось пусто,
Они начнут, едва ступив на берег,
Учить архиважнейшему искусству
Пытливых до всего аборигенок.

Гусей заменим пряностью ставриды,
Плеснём винца на каменку соблазна,
Ведь с той поры красавицы Тавриды
В душе всегда немного безотказны…


* * *
 
Всё ли так прянично, детка?
Всё ли так палех да гжель?
Вольная воля – что клетка,
Если не чуем вожжей.

Высосав пышность ампира,
Спи, среднерусская грусть
Там, где чумея от пира,
Раньше хрусталился гусь.

Что нам танго с хабанерой,
Если, душою больна,
Словно под порохом серым,
В пыльном плену хохлома?

Будет ни слуха, ни духа
С муромских древних дорог.

И самовар цокотуха
Сплавит в базарный денек…
 
* * *

Из рудников души сбежавший раб,
Порвавший наконец-то цепи слова,
Я так свободен, что уже не рад
Своей свободе. Не пора ли снова

Загнать себя, куда Макар телят
Гоняет по маршруту без огласки,
Где бронзовые классики торчат,
Как истуканы каменные с Пасхи,

Естественно, не той, что Хэ и Вэ,
А с части суши, где вода по кругу,
Где вряд ли на повинной голове
Затешут кол. В оконную фрамугу

Узнать про век, царящий на дворе,
Не мучаясь особенно ответом,
Наврав попутно местной детворе
Про битву Пересвея с Челубетом.

Уехать, запереть себя в глуши
И, накопив нахальства и отваги,
Водить пером по девственной бумаге,
А та – всё стерпит, что ни напиши…


* * *


На нечет – чёт.
На вдох ответно – выдох.
Плыву, купаясь в звуках языка.
Река течёт.
И слов моих избыток
Пока что не избыточен. Пока
Я собираю лепет лепестками
Летящими, как снег, наискосок,
Где дышит небо терпкими лесами,
Где пьют леса небес прохладный сок,
Где раствориться есть – со-отвориться
И, отворившись, в со-творенье впасть,
Созвучиями допьяна упиться,
Взлететь, нырнуть, подняться, и упасть, –

По отмелям, бурлящим перекатам,
К истокам вверх, откуда речь течёт,
К мелькающим восходам и закатам,
Сквозь вдох и выдох.
Через нечет – чёт.


Лорелея


1
не ласкала скалы бы, словно прима «Ла Скалы», голосом,
кто бы знал о тебе, – что на Рейне, что где-то на Каме,
или это твои золотые, как солнце, волосы
в тихих плавнях шуршат засохшими камышами?

и твоя ли, всё-таки, песня сбивает с курса,
заставляя бросаться туда, где, не зная броду,
лишь в последний миг поймёшь, что любовь – искусство,
прежде чем безвозвратно канешь, как камень в воду…

2
… а туманы утрами белёсы ресницами альбиносов,
словно сны уплывают, и тогда, со сна соловея,
вспоминаю твои глаза, что слегка раскосы,
твои косы, да имя напевное – Лорелея…

звуком дудочки тростниковой в тумане утра
буду сутру тебе слагать на далёкой Каме.
Лорелея, Ева, Лилит моя… кама сутру
наших душ барельефами в храмах лелеет камень.


Утро

 
Утро набело бело.
Небо поднимает веко.
Неизвестное число
Дня, который дольше века,
Вне систем координат,
Вне привычной мне цепочки
Длинной вереницы дат
Начинает жить. И строчки
Недописанных стихов
Суть и стройность обретают.
Воробьём крылатый Бог
Из гнезда ко мне слетает,
И с руки моей овёс
Не спеша клюёт беспечно,
И чирикает под нос
Что-то важное.
О Вечном…


Зимний странник


Поскуливая, шрам твоих следов
Подстреленной волчицей лижет вьюга,
Где реки вмёрзли в кромки берегов
В одном пространстве замкнутого круга,
Где спящий мир уже почти что мёртв,
И медленно, увязнув в летаргии,
Сны тянутся с упорством муравьёв
Под ровным светом лунной панагии.

Лишь ты не спишь. Оставшийся один,
Из всех когда-то живших здесь двуногих,
Бредёшь по снежным саванам равнин
Без цели, без надежды, без дороги…


© Владимир Коркин, 1976-2008.
© 45-я параллель, 2008.