* * *
Где ты, Светочка Нечаева?
Ты, конечно, замужем,
Но в тебе души не чаю я,
Хоть женат и сам уже.
Впрочем, я, совсем нечаянно,
Посмотрел на небеса, –
Вспомнил, Светочка Нечаева,
Твои синие глаза.
Ох, не мог я с ними справиться –
Сколько раз я в них тонул!
Прекрати мне, слышишь, нравиться,
Не то крикну «Караул!»
2005
* * *
Он в клетке. Слушает пластинки.
Ест сласти, не держа слюны.
Звериные его инстинкты
До времени затаены.
То в полудрёме изогнётся,
То кротостью окрасит блик.
Но, вдруг, мгновенный раздаётся
Над зоопарком грозный рык.
Вам право есть, да нет – закона,
Мне ж – в чёрных прутьях небеса.
И смотрят злобно-отчуждённо
Неторопливые глаза.
1981
* * *
Граффити-монстр на стене,
Глаза – обоймы.
Зачем вы так, зачем вы мне
Так больно?
Я понимаю: я – чудак,
Не из нормальных.
Пойдёмте лучше на чердак,
Не нужно – в спальню.
Там, в спальне – чудная кровать
И орхидеи.
Но там вам нужно мягко стлать,
А я-то – не умею.
2006
* * *
Всё это – пан или пропал,
И – в бездну кануть.
Я думаю, Иосиф знал,
Что был обманут.
Но он как плотник был не плох,
По части тары.
А то что бог... При чём здесь бог?
Он – Страдивари!
2006
* * *
На балконе у соседки
Канарейка в клетке.
Клюнет зёрнышко, из блюдца
Отопьёт водицы
И поёт о том, что лучше
Жить не может птица.
Ну, а те, что там, на ветке,
За червя дерутся,
Подлетят, заглянут в клетку,
Поприветствуют соседку,
Да опять вернутся.
Не понять им, глупым птицам:
В клетке зёрнышки, водица.
В ней живёт, как им не снится,
Их невольница сестрица.
1984
* * *
Две родственные души – бомж и я.
Латерны муть. Перрон что богадельня.
Ноябрь. Дождь. И благодать сия
На нас двоих. И каждому раздельно.
Он сразу своего во мне признал.
(Не бомжа, нет – но в этом и наука!)
И «марльборо» предложенную взял,
В рюкзак нырнул: «Давай-ка, брат, по шлюку!»
Я с фонами бывало пил и выше –
Из мне судьбой отпущенных мессий.
Когда вам предлагает выпить нищий,
Не откажите, боже упаси!
Здесь вам не нужно быть за панибрата,
Или стоять, как воин на посту.
Мы пили с ним – две жертвы майората:
У каждого – лишь бремя на счету.
Он захмелел. И слёзы – как свинец.
Но по акценту понял: «Bist du Russe?»
А я смеюсь – я признан наконец,
И в этом повторяю Иисуса.
Он поезд ждал. Вагон – его притон.
В нём свет, тепло и даже пахнет бытом.
В нём спрячется под нишу, как питон,
Ненужный, искалеченный, забытый.
Он жадно пил – в два-три глотка до дна
И спрашивал, как господа матрона:
«Слыхал я, что Россия холодна.
А что, скажи, там холодно в вагонах?»
Вдруг, поезд вполз – в свету – как труп разъятый,
Всей внутренностью розовой дразня.
Он влез в вагон. И не было объятий.
Лишь шаг ступнул – и позабыл меня.
2004
* * *
Проснуться. Увидеть рассвет над рекой.
Обнять тебя – будто бы слиться с тобой,
Соскучившись, как по любимому делу,
По женскому телу.
О счастье не думать. Но знать – оно есть.
Случайно и кратко. Оно лишь протест
Души. Но и тела. Дурная эпоха!
Проснись же – мне плохо.
2006
* * *
Наш дворик маленький
расползся весь по шарику,
и только Серик в нём остался, будто страж.
Ну, правда, Саня в небесах,
он тоже вроде на часах,
а также спит там на скамеечке алкаш.
Наш дворик маленький –
там пили мы по шкалику
и шли на танцы, где шпаною правил Бес.
Но если с нами был Шахрай,
то лучше нас не задирай,
и туговато приходилось, если без.
Наш дворик маленький –
там жили все мы налегке,
но каждый по уши во дворик был влюблён.
Там на верёвке бельевой
не всё блистало новизной,
и был в почёте маргинальный самогон.
Наш дворик маленький,
а всё-таки удаленький.
Какие тайны он хранит – молчи Мадрид!
Там сам профессор из светил
всё от жены своей ходил,
куда ходил – вас тётя Фрося просветит.
Наш дворик маленький,
там были мы – охальники,
в беседке пели и курили чинари.
Там, между прочим, Лилька Гааз
нам рассказала про оргазм,
и хором Лильку мы просили: повтори!
Наш дворик старенький, –
сударыни, сударики,
дороже сердцу он любых Шехерезад.
Там Серый ждёт. Звонит – приедь.
А я молчу. А он – ответь.
А я не знаю что мне Серому сказать.
2006
* * *
Звук окарины. Вечерние краски в окне.
Спи, Мнемосина, ты спящая нравишься мне.
Спи, успокойся, а значит меня не тревожь.
Ты ведь не гейша, которой любить невтерпёж.
Свет от латерны. Всё гуще палитры тона.
Медленно, мерно нисходит с небес тишина.
Над окоёмом вселенной сгорает карниз.
Вот мы и дома. Зачем же зовёшь ты: вернись?
2005
* * *
Я тень, от которой тень.
Мозги – и те набекрень.
Я ночь, от которой ночь –
Чем вам я могу помочь?
Я узник, я червь, я раб.
Я был бы силён – да слаб.
А жизнь – лишь цепь моя,
Которой бряцаю я.
В собачьей своей конуре
Я волк на чужом дворе.
И вою, пугая люд, –
За что ж меня терпят тут?
И если я тень теней,
И если я ночь ночей –
Кому я такой ничей,
Зачем я такой ничей?
2005
* * *
Не к чему мне учиться
Кланяться да креститься.
Поздно мне – в эту реку,
Лгать же себе – вдвойне.
Я тебе – как человеку,
Ты уж как сможешь – мне.
2005
* * *
Может оттого, что люди гады,
Ну а жизнь – не праздник, не банкет,
Оттого ль, что в муках помер дядя,
И, как вышло, честных правил нет,
Не ищу и не желаю сходства,
Даже с теми, коим – исполать,
А стихи писать – такое скотство,
Что нельзя их просто не писать.
2005
* * *
Худа крыша, да поката,
Кривы пальцы труб.
Билетёрша тётя Катя
Открывает клуб.
С виду трезв киномеханик –
Он принял чуток.
Ну, а больше пить не станет –
Дал зарок.
Бодро ленту заправляет,
Чтобы гнать начать:
Умный Фурманов Чапая
Будет поучать.
Будем мы страдать да ахать,
Обо всём забыв.
Вот уже в крови рубаха –
Выживай, комдив!
Дотяни до мелководья,
Только знай о том:
Если выплывешь сегодня,
То хлебнёшь потом.
...Нет, герои не судимы, –
Помни, сын и внук.
Где ты, Фурманов, родимый,
Славный политрук?
А покуда на экране
Убивают плоть,
Всё презрев, киномеханик
В аппаратной пьёт.
Он ругается не грубо,
Называет жизнь дерьмом
И, хлебнув портвейна, губы
Вытирает рукавом.
2006
Неотправленное письмо
здравствуй Давид мой единственный Давид
мы живы и зиму может быть переживём
но это если нас бог не оставит
и я молю его ежечасно о том
с тех пор как не с нами ты ну вот уже больше года
я потеряла сон Давид я потеряла сон
здесь поговаривают что ты враг народа
и к тому же польский шпион
но Давид разве ж я этому верить стану
и почему же польский и что тебе Давид грозит
я за ответом ходила в район к майору Кегельбану
но он мне сказал чтобы я прикусила язык
а недавно не стало кузнеца Модеста
да ты ведь знаешь он ругаться здоров
выпил и про советскую власть кричал что ей место
где не упомню но вот и нажил врагов
а продуктов у нас всё меньше да ведь
их вовсе нету а дети так есть хотят
младшую нашу Марту мы схоронили Давид
так что ты её не увидишь когда вернёшься назад
вот и ходила к Карлу хоть с ним ты и был в ссоре
он всем у нас заправляет молила его помоги
я долго была у него это такое горе
а в узелке продукты все оправданья мои
когда ты вернёшься Давид а это не скоро видно
но ты ведь вернёшься всё же и в доме ведь столько дел
ты будешь мне говорить не плачь дорогая Линда
а я буду всё равно плакать что б ты меня только жалел
2006
Тётушка Фрида
Тётушка моя, тётя Фрида,
родилась на Украине.
Оттуда её, восьмилетнюю,
отправили туда,
где Макар коров не пас.
Ну, не одну, конечно –
много их было в эшелоне.
Правда доехало мало.
Но ей повезло – выжила.
И дальше не жила – выживала.
Голод познала и холод.
Учиться не пришлось –
рабочие руки были в цене,
а жизнь мерилась трудоднями.
Но ничего, всё пересилила!
А пора пришла,
замуж вышла, детей родила –
дай бог таких каждому!
И дожила до старости.
Уйму болезней нажила.
Да ведь жива!
А сегодня тётушка моя, тётя Фрида,
страшно подумать –
живёт в Берлине!
Пенсийку назначили,
квартирку дали.
Благодать!
Звоню ей:
Как поживаешь, тётушка?
– Да ничего. Вот приболела только.
– Ну, а врачи, что говорят врачи?
– Врачи ничего, врачи хороши.
Лечат больше, но меньше души.
Вот таблеток прописали,
а как принимать – не сказали.
Валере звонила
(Это мой брат – он врач),
как, говорю, пить?
Жирного, говорит, не ешь.
Так ведь и так не ем, говорю.
Вот и не ешь, говорит.
Алкоголя не пей.
Бог с тобой, говорю,
сроду ж не пью –
ты ведь знаешь.
Знаю, говорит, вот и не пей.
Теперь принимаю –
как он сказал.
А там у неё ещё дочка осталась.
Переживает она о ней.
Муж её не хочет сюда.
Там у него, говорит мне тётушка,
работа и водка.
И, помолчав, добавляет вздыхая:
И Родина. И Родина тоже.
Вот и помогает она им как может.
Пенсийка у неё маленькая,
а сердце большое.
А сегодня звоню ей:
Тётушка, как дела?
– Да ничего, правда опять слегла.
– Ну а врачи, говорю, что врачи?
– Врачи – ничего не скажу – хороши.
Но мне бы нашего.
Мне б для души.
Да где ж его взять-то, тётушка, для души?
2006
* * *
Оттепель в феврале.
Птичий базар в саду.
Странно мне жить на земле
В две тысячи энном году.
Странно, что там, за мной,
Древний, мятежный грек, –
Гордый своей судьбой,
Маленький человек.
Странно мне видеть там,
В недрах глухих времён,
Того, кто явился нам,
И в небо был вознесён.
Странно мне знать, что я
Лишь продолженье тех,
Кто и не знал меня,
Не полагал мой грех.
Странно считать своей
Дорогу – из бездны лет.
Где ни врагов, ни друзей, –
Только лишь тьма и свет.
2006
Бемоли
*
Гражданин, позвольте спичку, -
Прошу у прохожего.
И дрянная же привычка,
Но не от хорошего.
*
Жизнь такая – как в неволе,
А в глазах одно и то ж:
Только чёрные бемоли –
Куда ни нажмёшь.
*
Проснулся вдруг – как от щелчка затвора.
Глаза протёр. Четыре без восьми.
Кармен, Кармен, любовь тореадора!
Любили ж люди, чёрт меня возьми.
*
Весна. Курлычут в небе журавли,
И сад зацвёл – наверно не напрасно.
Любимая, хоть что-то посули,
Ну, если хочешь – суп пересоли,
Но дай же вспомнить как любовь прекрасна.
*
Парк – опустевший Колизей.
Я и скамья – нас только двое.
Но так приятно: я – на ней.
Прекрасно всё, что под тобою.
*
Уж осень. И нету дряннее погоды.
Все планы нарушены – так тому быть.
Мы пакости эти прощаем природе,
А ты мне и малой не можешь простить.
*
Возможно и есть он – поэт абстинент.
Но также нелеп он, как пятый адвент.
А если – то кто же он? Новый тунгус?
Но даже и здесь ошибиться боюсь.
*
По улице брожу, туда-сюда хожу.
Я в этом некий смысл нахожу.
Ведь и Козьма, хоть много намутил,
Подобное, но в сыре находил.
*
Аптека – на углу. Два человека,
Понявших, вдруг: а было-то – всерьёз!
Полвека за спиной. И вот – аптека,
Где без рецепта – только капли в нос.
2006
* * *
Как-то живу виновато,
Память мне путает сны.
На негативе заката
Бледные горы видны.
Город осенний простужен,
Холодом дышит в окно.
Странно, но тот, кто мне нужен,
Мною отвергнут давно.
Плыл по случайному галсу,
Тщетно забрасывал трал.
Слишком легко ошибался,
Запросто как-то терял.
Верил напрасно, да пылко,
Будто чудак-прозелит.
Вот и душа, как копилка,
Медной монетой звенит.
Кажется, к финишу вышел,
Вроде увидел причал.
Крикнул – ответ не услышал,
Да и опять замолчал.
2006
* * *
У поэтов – у них что у прачки:
Всё подачки одни да заначки.
И откушав по случаю плотно,
На дурняк выпивают охотно.
Но такие они отморозки,
Что чужие не носят обноски.
И за то они любят свободу,
Что писать не умеют в угоду.
Ну, а если в угоду и пишут –
Так ведь то по велению свыше.
2006
* * *
Мне было бы достаточно того,
что ты оставишь отпечатки пальцев
в душе моей.
Когда-нибудь, признав их за свои,
Ты вспомнишь с теплотой в пути уставшего
О том, кто был замешан на крови
И эту душу для тебя вынашивал.
2006
* * *
Я тебя вожу, как бедный рикша,
По планете этой взад-вперёд.
О тебя небесный свод раcшибся, –
Думаю, что звёзд не соберёт.
Я тебя храню от катаклизмов,
Дабы не извергнулся вулкан,
От харизмов и от прочих измов,
От нездешних сил и от мирян.
Я тебя как утро выдыхаю,
Обряжаю в сон и в словеса,
Створки неба на ночь запираю,
Чтоб не ускользнула в небеса.
И не понимаю между этим
Истину изглоданную ту:
Я тебя ищу по всей планете
И, как Цербер, вою в пустоту.
2005
© Виталий Штемпель, 1981–2015
© 45-я параллель, 2015.