Викторина для БГ

Ретросериал-45

Серия 6

 

Борис Гребенщиков. Сентябрь 1990 года, №6

 

 

Акцент-45.

 

 

Браво, Борис!

 

Сразу признаюсь – я ничего не понимаю в музыке. Медведь на ухо наступил. Я не могу отличить хорошего музыканта от плохого, а бессмертную музыку от временной и преходящей.

Разумеется, БГ – музыкант, и композитор, и певец, и аранжировщик, но про эту сторону его творчества я ничего сказать не могу, а потому и не буду.

Я попробую сказать несколько слов о БГ как поэте – всё-таки я сам иногда кропаю стишки и самоуверенно надеюсь, что немного в этом ремесле разбираюсь.

На мой взгляд, БГ не просто хороший, а очень хороший поэт, хотя, как видно из интервью, сам себя он поэтом не считает.

Впервые я услышал песни БГ совсем молодым человеком на каких-то самопальных магнитофонных записях, под страшным секретом продемонстрированных мне как великий и удивительный трофей моим однокашником.

С трудом разбирая слова сквозь посторонние шумы любительской ленты, я был потрясён простотой и точностью звучания, глубиной смысла и искренностью интонации. Музыка (в которой, я, конечно, ничего не понимаю) органично дополняла стихи, а манера исполнения и тембр голоса БГ закукливали всё в гармоничное единство, своеобразную монаду, неделимый атом, из каких и созидается подлинное искусство.

Шли «застойно-застольные» восьмидесятые. Я учился тогда в институте, и, как, наверное, вся тогдашняя молодёжь, почти физически страдал от окружающего лицемерия, ложного пафоса и торжествующей посредственности в жизни и в искусстве. Необычные, выпадающие из общего ряда исполнители прорастали сквозь идеологическую коросту, но в них часто было много бунта, позы, апломба, может быть, там была хорошая музыка и классное исполнительское мастерство (не буду, опять же, лезть на чужую территорию), но вот с поэзией было туговато. Не вдохновляли меня ни тексты Цоя, ни Бутусова, ни Шевчука, а вот строчки БГ вдохновили, и сразу.

 

 

Слова запоминались без специальных усилий и на всю жизнь. Было в них что-то не от мира сего, от мира подлинной поэзии.

 

 

Стихи БГ коренным образом отличались от всего, что я слышал и что читал тогда – они были необычны, поражали своей фантасмагорийной образностью, глубоко проникнутой мудростью Востока. Было в них нечто такое, что напрямую обращалось к вашей душе – душе горожанина эпохи упадка Западной цивилизации – живая вода непосредственно осязаемой истины и гармонии с миром.

 

А ведь тогда многим казалось, да и теперь кажется, что именно в деньгах, именно в женщинах, именно в пресловутом «формате» всё дело.

 

 

БГ иронизирует над нашими страхами, что мы хуже, чем можем, и над нашей слепой верой в надёжную руку. Он утверждает безусловную свободу творчества без оглядки на авторитеты и бюрократические запреты. Дух дышит, где хочет!

 

 

БГ не только хотел, но и смог петь. Смог то, чего не смогли многие его сверстники, пойдя на компромисс сначала с партийной идеологией, а затем с конъюнктурой рынка. БГ стоит особняком в этом массовом поветрии. Сегодня, как и сорок лет назад, он остаётся одним из немногих.

 

Из всех песен БГ больше всего я любил, да и сейчас люблю «Город золотой». Долгие годы я думал, что слова песни, несомненно, принадлежат БГ, и что все слухи вокруг авторства – гениальная литературная мистификация самого Гребенщикова. Совсем недавно я узнал, что слова песни принадлежат Анри Волохонскому. В 1975 году песня использовалась в спектакле «Сид» ленинградского театра-студии «Радуга», где её и услышал БГ. Он впервые исполнил песню в марте 1984 года на концерте в Харьковском государственном университете, при этом извинившись за то, что даже не знает, кто написал это произведение.

Много лет исполнитель стремился узнать имя автора, но поначалу получал самые нелепые ответы. И только в конце 1980-х Гребенщикову стало известно, кто автор текста.

Эта история поразила меня даже больше, чем тексты БГ сорок лет назад. Это редкое свойство подлинного поэта – полюбить чужой, но созвучный твоей поэтике текст настолько, что именно в твоём исполнении он становится всемирно известным и многие годы выступает твоей своеобразной «визитной карточкой».

И сегодня, в начале двадцатых годов 21-го века, как и в восьмидесятые годы века прошлого с прежней свежестью звучат внешне простые, но мудрые и глубокие слова его визитной карточки:

 

Всегда, когда бы я ни услышал эту песню, мне хочется сказать всего два слова, тех самых, которые орал после каждой песни на концерте в Запорожье какой-то чудесный горлопан: «Браво, Борис!»

 

Андрей Баранов

 

Викторина для БГ

 

…И тут появился Б. Г. В зубах непременная беломорина; на плечах длинное и чёрное – то ли плащ, то ли халат; на ногах длинные чёрные брючки в ансамбле с крутыми чуть ли не ковбойскими сапогами. И следом – телохранитель…

«Аквариум» приехал в Запорожье неожиданно сам для себя. «Почему не раньше, Борис?» – спросили Гребенщикова. «Да Бог его знает, – ответил он. – У нас это первая гастроль за всю жизнь, когда мы десять дней подряд играем. Впервые. Никогда такого раньше не было».

Два полуторачасовых концерта при далеко не полном зале. Фаны заполнили пространство перед партером, скандировали, свистели, хлопали.

Не откажем Б. Г. в мудрости: быстрые, заводные песни сменялись сольными, требующими тишины, вдумчивости, такими как романсы Вертинского («Люблю декадентов, знаете, сам декадент. Ну, люблю я Вертинского, не знаю почему»). Когда «Аквариуму» хотелось танцевать, он танцевал, независимо от того, требовалось или нет поставить зал на уши. И всё время со взмокших лиц не сходили улыбки. «Браво, Борис!» – орал после каждой песни какой-то чудесный горлопан.

Ближе к полночи на сцене запорожского ТЮЗа состоялась встреча музыкантов и поклонников.

И началась викторина. Вопрос – ответ, вопрос – ответ. Разумеется, Б. Г. в этой викторине победил… Для недоверчивых прилагаем стенограмму.

 

– Борис, правда ли, что «Аквариум» помог выпустить в восемьдесят втором Виктору Цою его первый магнитоальбом?

– Я его продюсировал.

 

– А как складывались ваши отношения дальше?

– Мы очень много выпивали.*

 

– Нам «дали холст и стену, в которую можно вбить гвоздь». И это замечательно. Но мы, кажется, так и не научились любить друг друга. Мы разобщены. Почему?

– Понимаете, то же самое было и раньше. Почитайте переписку Блока, что он писал в одиннадцатом году. С тех пор ничего не изменилось. Хоть коммунисты и пришли к власти и, по-моему, уже уходят обратно, Россия какая была, такая она и есть. Тут серьёзные причины. Любить друг друга политическая власть не научит. Нужно каждому работать с тем «материалом», который дан.

 

– Ваше присутствие в «Чёрной розе»… не кажется ли вам конъюнктурным немного? То есть не использует ли Соловьев вашу популярность в какой- то степени?

– Да плевать. Он человек хороший.

 

– Почему группа называется «Аквариум»?

– Мы все сидели в комнате. В комнату в окно влетел человек на горящем пироге, такой большой пирог. И сказал: «Отныне вы будете называться «Аквариум», и над буквой «А» будет рисоваться кружочек». И улетел.

 

– Вы работали за границей над пластинкой. Там по-прежнему считают советский рок подрастающей моделью западного?

– Там никто ничего не считает, я клянусь вам. Там никому ни до кого нет дела. А чего ради им должно быть дело? Пусть они покажут что-нибудь хорошее, советские. А так «Круиз» приезжает, ну, простите, там это видели.

 

– Бытует мнение, что американцы гораздо менее духовны, менее восприимчивы к поэзии. Вы готовы с этим поспорить?

– К поэзии они менее восприимчивы. К духовности они стремятся, но стремятся по-своему. И сравнивать это я бы не решился. Они совсем другие, они не лучше и не хуже, они другие.

 

– А вы не хотели бы эмигрировать?

– Эмигрировать… Мне как-то судьба, вроде, позволяет этого не делать. Зачем?

– Кого из поэтов вы чаще всего читаете?

– Помнится, одно время читал много. А в последнее время я чего-то все странные какие-то вещи читаю, к поэзии не имеющие отношения. Но люблю Ахматову. Есть такой грех за мной, люблю.

 

– Что вас, как поэта, вдохновляет чаще всего?

– Да я едва ли поэт. Понимаете, поэт всё-таки человек, который выражается только словами. А у меня получается как-то всё вместе. Это не поэзия, это что-то другое.

 

– Вы считаете, что деньги освобождают человека для творчества?

– Деньги… По крайней мере, я считаю, что все должны иметь какие-то… ну, достаточное количество денег.

 

– Сейчас вам в этом смысле стало полегче?

– Ну, в общем, да: когда хочется выпить, можно всегда купить.

 

– На концерте вы упомянули о том, что вчера был день рождения Башлачева, и спели посвящённую ему песню. Как, по-вашему, почему он ушёл так рано, почему никто не уберёг?

– Это его дело. Тут мы говорить не в праве. Знаете, после смерти навязываться в друзья к человеку достаточно неудобно.

 

– Чего нельзя прощать даже самым близким друзьям?

– Всё можно прощать. И нужно. Вы мне лучше ответьте на вопрос. Вот я уже в нескольких газетах прочитал, что, оказывается: «6 апреля 89-го года группа «Аквариум» прекратила свое существование». Мы, как, мы души? Или что? Мы уже не люди?

– А какой свет лучше: тот или этот?

– Дело в том, что в принципе это зависит от того, что человек делал в течение жизни и как он умирал. Потому что я сам не берусь утверждать что-либо наверняка, но люди, которым я в принципе доверяю, констатируют, что большинство душ проводят время по смерти в таком своеобразном сне, летаргическом. То есть они не воспринимают того, что происходит вокруг, и только потом уже, через несколько жизней, научившись, привыкнув к тому другому миру, они начинают постепенно в нём ориентироваться. Я сам таких воспоминаний прямых не имею, то есть я не так развит, чтобы помнить свои предыдущие рождения, я не знаю. Воспоминания какие-то есть, но за их точность отвечать я не берусь. Но так говорят… умные люди, которые как бы всё помнят. Одно могу сказать, там мир не хуже, чем у нас. Другой немножко.

У меня есть два знакомых, которых реанимировали. Когда их реанимировали, они говорили: чёрт побери, опять эта жизнь.

 

– Какие у вас отношения с «митьками»? Как вы к ним относитесь?

– Со стилем жизненным, который теперь рекламируется, как митьковщина: тельняшки, портвейн и всё остальное… Я понимаю, Шура Славинский заслужил это право, он всё-таки хороший художник, очень. Он может пить портвейн сколько ему заблагорассудится – это не помешает ему рисовать. И он, собственно, не так уж много пьёт. А когда люди просто пьют, носят тельняшки и ничего больше не делают – это позор. Это моё отношение. А так там есть три-четыре очень талантливых человека, это сам Володька Шинкарев, Шура Славинский…

 

– Как вы относитесь к союзу русских писателей?

– Их девки не любят; им всех на фонарях хочется вешать. Лига сексуальных реформ нужна. Будь они все сексуальными людьми, я отвечаю, у них не было бы национальных проблем.

 

– В каком составе вы сейчас играете?

– Сергей Щураков – аккордеон, Сергей Березовый – бас, Слава Егоров – он делает звук и строит инструменты, Петр Трощенков, который очень просит, чтобы его звали Губерманом, девочкам понравиться, наверное, хочет. Вот Андрей Романов прячется, выпил – и поэтому прячется, Володя Дьяконов – обеспечивает безопасность, Андрей Решетин – играет на скрипке, и Михаил Васильев.

 

– Что вы любите из еды?

– Люблю китайскую кухню, но очень хорошую, картошку, солёные огурцы, селёдку.

 

– А выпить?

– Портвейна уже организм не позволяет. Коньяк. Виски люблю. Но хорошее виски. Шотландское.

 

– О чём бы вы хотели сказать в своих песнях?

– Ну, как, ну всё имеет связь с Богом, с молитвой, со всем остальным. И так вот словами это сказать сложно. Но, дай Бог, научимся.

 

___

* Увы, мог ли Б. Г., отвечая на этот безобидный вопрос, предположить, что Виктор Цой уйдёт от него, от нас – навсегда.

Иллюстрации:

фотографии с открытых интернет-ресурсов.

 

Викторину придумал и провёл

журналист

Владимир СЛАСТНОЙ.