Илья
Загремел в небе гром, люди – тихо закрестились:
– Илья по небу на колеснице едет, гремит.
Потемнело, сверкнули ярко молнии, пошёл дождь:
прохладные капли дождя упали на пыльную землю,
застучали по крышам домов, светло заплескались:
в лугах, огородах, всюду; запустили круги по воде;
разогнали кур, гусей, цыплят, поросёнка, всех.
Дробно заблеяли овцы, замычали долго коровы;
загоготали, вытягивая шеи, гуси. Под сруб дома
побежали, попискивая, цыплята; петух, куры, утки;
поросёнок, хрюкнув, лихо помчался вдогонку всем.
Заполнились дождём шероховатости почвы, ямки,
мышиные ходы, кротовые холмики, норки, щели.
Дождь мерно заполнял всё пространство округи.
Шуршал по листьям деревьев, по цветам, клумбам.
Вишни, омытые дождём, становились ярче, тяжелее,
наполнялись соком. Сливы, наклоняя ветви, зеленели.
Расправляли листы яблони, впитывая влагу дождя.
Дождь увлажнял дороги, равнял рытвины, выбоины.
Под навесы, к домам, побежали люди, счастливые…
как свежие огурцы. Пролитая на них влага радовала.
Гомонили, пригибались, пытаясь уклониться от дождя,
но капли, падали, растекались, смывая старую пыль,
несвежесть, давали время передохнуть, опомниться.
Земля – вставала, распрямлялась, оживала, росла, –
наполнялась свежими силами, светом, яростью жизни.
Зимняя дорога
Дорога почти прямая, просторная, долгая.
О чём только не передумаешь, пока идёшь.
Вокруг – леса, селения. Выйдешь чуть свет,
и только к ночи назад успеваешь.
Поскрипывает и хрустит под ногами снег.
Обжигает морозом лицо метельный ветер.
Лезет за пазуху, под шапку, льнёт к ногам,
холодит и пробирает сквозь одежду мороз.
Разойдёшься, раздумаешься – не остановить,
пока совсем не смёрзнешь к синему вечеру.
Но сейчас верный день. Не раннее солнце,
ещё красноватое с жёлтым отблеском зари,
а солнце – полного, высокого зимнего дня.
Если посмотреть на другую сторону дороги,
то там ослепляющий, бьющий в глаза снег,
искрящий острым, колючим, свежим светом.
Переходишь с одной половины на другую.
Идёшь, не спеша, рассуждаешь, смотришь.
День долгий; дорога в оба конца длинная,
просторная, верная и почти прямая дорога.
Слова
И в словарях слова притягательны, но не так, как потом,
когда они становятся в предложения, приобретают падежи,
пунктуацию, заглавные буквы, скрытые смыслы и паузы...
В словарях слова ещё во власти теоретиков и грамматиков,
которые заправляют их внутренними формами, поэтикой.
Лишь потом они выходят к людям: в библиотеки, интернет,
в свежем академическом облачении, обновлённые наукой.
Восторженно и сильно люблю слова, – весомые и мудрые,
которые уже стали в предложения, – свежие, новые жизни.
Потрогать, погладить каждое слово; любоваться, услышать.
Почему оно стало именно таким за время работы автора?
Кто он, этот новый Паустовский, который привёл его в мир?
Из далёкого Мещерского края, где не найти никаких красот,
«кроме лесов, лугов, и прозрачного воздуха», сена в стогах.
Детство
Давно уже далеко от родных мест живёшь.
Возможно даже, в большом светлом городе.
А тихим вечером прикроешь немного глаза,
и всё детство снова встанет с тобою рядом,
да так, что даже собой за горизонт уходит;
да и там, какое оно есть, всюду тоже видно
до каждой окраины, до мелкой ряби в пруду.
Детство от края до края, всюду, во времени,
точно рядом с тобой и в тебе разместилось.
Смотришь в него, куда захочешь, всё близко:
видишь его до каждого мелкого и простого,
до каждого тонкого кустика земляники в лесу,
каждой свежей земли, глины лесной дороги,
времён года и праздников, царапин и ссадин.
Дуб
Его ветви, прочные и узловатые, возвышаются, поддерживая небо.
А внизу, рядом с корнями дерева, давно поселились чёрные муравьи,
блестящие и прочные, как сталь. Они ползают вверх и вниз по дубу.
У некоторых есть крылья, и они похожи на черных колючих ангелов.
Там, над кроной, возможно, тоже есть тропа, ведущая прямо в небо.
Этот дуб виден издалека. Он один стоит высоко и прочно на взгорке
такой, что только часть ствола можно обхватить раскинутыми руками,
затмевает идущие вверх по склону аллеи лип, вязов, кусты орешника.
Царит над лощиной и болотом в чьих-то копытцах, деревьями ольхи,
подлеском из бузины, кустами шиповника, ветвями тонкой черёмухи.
Красноватый отблеск коры деревьев, простые разветвлённые кроны
иногда, издалека еле уловимой схожестью напоминают дуб.
Возможно, что там, среди копытец и следов, подлеска, прочной травы,
среди мелкой воды болот притаился вход в древний мир подземелья –
дантовы места, которые охраняют стрекозы, оводы и серые лягушки...
Портрет
Художник Василий Птюхин однажды написал мой портрет,
но с будущим шрамом уже на ещё целой правой щеке,
а рядом написал бабочек светлых.
А бабочки – ноги в стремена запустили, взмахнули крыльями,
и крепких лошадок погнали в галоп, в просторные дали
моего простого зелёного детства.
А там – как в книжке историй. Чего только не увидишь отсюда!..
Дом деревянный из брёвен землянок, с двускатною крышей,
где прилипла солома к стропилам;
Пол избы, от порога покатый... Там скачу я на красной лошадке,
ещё совсем неразумный, от порога избы к сегодняшним далям,
чтобы стать бродягой наследным.
Переводчик
В.Б. Микушевичу
– Сюда,
здесь проходите осторожно -
здесь Бог живёт, здесь всё возможно.
На вид – обычное жилище старика,
где полки книг, хранящие века,
где стол и стул, карнизы, шторы, люстра,
а где должно быть пусто, – пусто.
Седой старик – рабочий великан,
здесь ловит мысли-образы в капкан.
На каждой двери крестик мелом сделан –
обычным школьным мелом белым.
Здесь мир звучит на языке ином,
но не звучит на пошлом и блатном.
Здесь музыка и мысли, и заботы, и дела
ведут к живому, к цельности пера.
И в этот русский мир – идут и Рильке, и Бодлер,
и Закс, и Гёте; Свифт и Готфрид Бенн...
И за окном живёт природы крепкий сад,
а дальше – мир, идущий наугад.
Своё среди травы
Лопашино и Каменка, и Мценск, и Плавск,
меня растили вы по бежиным лугам
и нянчили в лесах, купали в реках,
носили на холмах и угощали эхом.
Я рос как все; и среднерусские овраги и холмы
меня учили правильно искать своё среди травы.
И собраны уже и ягоды, и неба свет,
но помнятся сквозь флёр прошедших лет:
почти прямые рытвины, залитые водой,
где вдалеке идёт охотник с белой бородой.
Возможно, это он – Иван Тургенев сам
идёт домой по лутовиновским местам.
Тебя уже...
Тебя уже давно здесь нет. Да, да!..
А я смотрюсь в чужие города,
заросшие травой худые огороды,
в худую жизнь и веры недороды.
Душа молчит. Возможно, умерла,
взглянув на то, что пепел и зола.
Но я живу, как прежде, не боясь:
поглядывая в мир и в лужицы
глядясь.
Пограничное время
Эй, горожанин! Эй, селянин! Эй!.. Не спи! Пограничное время...
Пограничное время наступает. Нищ ты или богат, умён и образован или нет.
Тяжёл возрастом или юн – неважно. Смерть догонит тебя, если ты грешен,
если ты не под крышей Бога. Конец времени эпохи, пограничная полоса…
Новое время. Если ты не смог преодолеть всего этого: ты всё. Ты умер, брат!
Неважно что ты делал: работал на земле, торговал нефтью, недвижимостью,
телом, женщинами, проповедовал что-то людям, вёл воровскую жизнь...
Любил ли ты жизнь и был в прибыли или был никем. Смерть догонит тебя.
Ударом ножа, пулей, чёрной инфекцией, сердечным приступом...
Ты, брат, согрешил перед Богом. Тебе нет пути.
Казалось, что ты защищён деньгами, домом, невидимой завесой времени,
ты уплыл за тридевять земель… Не обольщайся, брат, не жди спасения.
Ты был неискренен, фальшив. Ты все. Ты прошлое времени. Бог увидел тебя.
И тебя нет. Твоей энергии, твоего лица, твоего тела. Ты пуст, твои глаза
пропали. Неважно от чего. Пограничное время, брат! Ты не прошёл его.
Тебя не выпустило закатное небо эпохи или ты погиб на пограничной полосе –
неважно. Ты не вышел к новому. Ты Остап Бендер на границе эпох, ты Голем,
который стал опасен... Ты гибнешь не от руки соплеменника или иноземца,
нет. Ты гибнешь, брат, от руки Бога.
Тихий ад
И город точно встал из–под земли:
шумят листвой поблёкшие деревья.
Не слышно птиц: их песни утекли
куда–то прочь за это семидневье.
Пройдёт прохожий – точно тяжек путь,
и скроется на первом перекрёстке.
Брехнёт собака – как ей не брехнуть,
когда и для неё день кажется громоздким.
И тихо вновь, лишь кроны шелестят:
от пыли всё пергаментней, грузнее.
Чтоб не смотреть на этот тихий ад,
пойду к реке по липовой аллее.
Елена
Елена... блондинка, пропитанная мировым эросом...
Ты знаешь, я любил приходить в твой полу-подвальчик-библиотеку.
Ты излучала живое желание. Но разве можно... можно – там...
В публичном месте... в рабочее время...
А потом... потом... как быть?.. С твоим мужем–греком,
блистающим дорогими одеждами...
Мы, потихоньку, провоцировали друг друга: словом, взглядом, движением.
Живыми волнами хотения, растекались они по нашим телам.
И мы отступали, смущённые: я – в толпу читателей,
ты – в кружок осерженных коллег.
Потом было прощание... Я уезжал. А ты...
Ты – оставалась... и тосковала.
© Виктор Павлов, 2020.
© 45-я параллель, 2020.