* * *
Газетам и прочим – ТВ и тэпэ, и тэдэ –
Признательность наша и наш благодарный поклон
За то, что от нас не бежали круги по воде,
За тихую воду, за нерастревоженный сон.
За то, что щадили молчаньем отцов и детей, –
Они, дожидаясь, заждались и всё же дождались.
Мы тоже им врали, что здесь не бывает смертей,
За наши картонные, может, не наши медали.
Мы вникли в дела и легко раскусили закон:
«Молчание – золото!» – в этом и сила, и мудрость.
А золото веры стекло с куполов на погон,
И новое званье, как песня, явилось под утро.
Её проорали, промчали по целой стране –
Рычал карнавал, но мы помним: в каком-то куплете
Вы нам рассказали немного ещё о войне –
О страшной войне, но в неверном и розовом цвете.
Но знали и вы, что вулканы молчат до поры,
Ведь мы возвращались – хотелось ли вам, не хотелось, –
Но наши простые слова устремлялись в прорыв,
В ту щель ножевую, что жадно и жарко алела.
Что было, то было – нам незачем краски сгущать.
Вы быстро обвыклись и дули по-детски на лаву.
А птицы те самые вымерли, не завещав, –
Кому же вещать не анафему если, то славу.
* * *
Ты убит. Странно думать и страшно представить...
Эту злую ошибку исправят в конце-то концов.
Тем не менее, факт – тусклый рубль посмертной медали.
Тем не менее, факт – почерневшее чьё-то лицо.
Вилок нет на столах… Видно, просто забыли про вилки.
Видно, просто забыли включить электрический свет…
Тем не менее, факт – скорбный звон поминальной бутылки.…
Тем не менее, факт – и платок на моём рукаве.
Голубые мундиры брезгливо, как в общей уборной,
С элегантной подошвы счищали могильную грязь.
Ты, конечно, убит, если льются из медного горла
Золотые слова, что живым не слыхал отродясь.
Полная луна
Уже не первая любовь,
Но очень важная опора.
Пусть всё идёт само собой,
Но, дай Бог, чтоб не очень скоро
Я, безобразно накренясь
И лунным истекая соком,
Упал в серебряную грязь
Ещё саднящим левым боком.
Ротный
Что ж ты, ротный. Был приказ абсурден,
Как его теперь ни разукрась.
Мы потом обсудим и осудим,
Если живы будем, тот приказ.
Поздно... стрелки валятся за полночь...
Нам не спится... Крепко ли ты спишь?
Твой приказ надолго мы запомним,
Нашу память ты не запретишь.
Светлый твой, орденоносный опыт
На солдатской крови не скопить.
Прикажи – мы будем кашу лопать,
Прикажи – мы будем воду пить…
И однажды, позабыт-заброшен,
Вспомнишь наше: «Ротный, даждь нам днесь...»
Вспомнишь тех, кто первым был подкошен
По твоей услужливой вине.
Вот тогда-то ты до полусмерти
С мёртвыми захочешь говорить.
На вечерней вечности поверке
Сосчитаешь – раз и два, и три...
Мертвецы не отпускают реплик.
Как подошвы, вытерты до дыр.
Мы оглохли, ротный, мы ослепли,
Чтоб не видеть каши и воды.
* * *
Плачьте, матери. Слёзы с лихвой отольются.
Все до капли отдайте своим молодым сыновьям.
После них на земле не одни ведь кресты остаются,
Уцелели друзья. Они так доверяли друзьям.
Доверяли во всём… И теперь вот доверили память.
И теперь вот доверили добрых своих матерей…
Нам – своих матерей с обожжёнными горем глазами,
Одиноко стоящих у старых высоких дверей.
Плачьте, матери. Память – больная подмога.
Ведь таких сыновей надо будет ещё поискать.
Только их не спасла ни рука азиатского Бога…
И теперь не спасёт никакая иная рука.
Плачьте, матери. Больше надежд не осталось.
Разве только нагрянет один запоздалый конверт…
Плачьте, матери. После наступит усталость…
Это вам передышки недолгий холодный просвет.
* * *
С ума сходили мы не от жары,
Не от духов приснившихся акаций
И пуль, вперёд рванувших во всю прыть, –
От страха, как потом не потеряться
Там, где акаций древний аромат
В своей универсальности уверен,
Где с газировкой мятый автомат,
Где много лучше, но обыкновенней.
Нас сразу отличали за версту
И кости не однажды перемыли.
Казалось, всё переменилось тут,
Но всё же это мы переменились.
Особым смыслом полнились слова.
Я, поражаясь мудрости былинной,
За битого небитых отдавал
И понимал охрипший стон полыни.
И кое-кто, рванувшись во всю прыть,
Был на бегу подстрелен, как подкошен.
С ума сходили мы не от жары,
Но всё-таки не зря и не нарочно.
* * *
Сумасшедшей недели
Каменеют окурки.
Неделимое делят.
Жизнь. Девчонку. Дочурку.
Ссора рыком звериным,
Надрываясь истошно,
Рвёт на две половины.
На две детских ладошки.
Две ненужные правды.
Клок табачного дыма.
Делят мама и папа,
Что никак неделимо.
* * *
По дорогам непроторенным,
Неоставленным следам…
Я твоим, недоговоренным,
Своё слово передам.
Если счастье надо выстрадать,
Выну сердце на ладонь.
Корабли уйдут от пристани,
Небо сблизится с водой.
Мною принято решение…
Упаду ли… Пропаду…
Но иду без возвращения,
Как по треснувшему льду.
Под мелодию звенящую,
Отплывая далеко,
Из былого настоящему
В темноту махну рукой.
Свет неяркий, электрический
Нелюдим и невесом.
Мне, наверное, привидится
Твоё близкое лицо.
Всё разведаю и вызнаю.
Подойду к тебе легко…
Утром солнце будет слизывать
Жёлтый свет твоих окон.
* * *
Жизнь любовью измерять.
Заставлять работать память.
Нераскрытая тетрадь
Не заполнится стихами.
Для чего-то ведь дана
Памяти живая сила.
Мы стояли у окна,
А в окно весна ломилась.
Безрассудные слова...
Ненасытные свиданья...
Пьяным кругом голова...
И душа под тонкой тканью...
Только-только дождь прошёл,
Мир от накипи очистил.
Мы не держим за душой
Ни единой чёрной мысли.
Исповеди высота...
Только выше, откровенней –
Наши руки и уста,
Чистота прикосновений.
И не надо прикрывать
Души самой тонкой тканью...
Раскрывается тетрадь...
Наполняется стихами.
Сизиф
Хоть что-то, да не так.
И есть, да не такое.
Какой-нибудь пустяк
Дорогу перекроет.
Пусть это будет жест...
Пусть это будет слово...
На перемену мест
Я соглашаюсь снова.
И снова соглашусь
На новую усталость,
А новый мой маршрут
Однажды станет старым.
Я выходы ищу.
Воюю с пустяками
И на гору тащу
Души тяжелый камень.
Цель видится уже.
Всё вроде бы готово...
На перемену мест
Я соглашаюсь снова...
Метаморфозы
Что считаю ненужным, бросаю за борт
И креплю паруса, якоря поднимаю.
Я и юн, и красив, и доволен собой,
Я себя самого до конца понимаю.
Я тружусь – оказалась высокой волна.
Я смеюсь и кричу, божий мир познавая.
Шторм вчерашний балласт поднимает со дна,
Он меня самого на волну поднимает.
Ещё ветер живёт в простынях парусов
И усталые птицы садятся на мачты.
Ненадолго садятся, на пару часов,
Чтобы снова взлететь и куда-то умчаться.
Им легко, они знают конечную цель,
Даже если всю жизнь добираться до цели.
Я ж меняю свой курс, я меняюсь в лице
И с трудом прохожу через рифмы и мели.
Я кружу из боязни засесть на мели,
Повторяя просчеты свои многократно.
Все созвездья удачи давно отцвели.
В моих картах пробелы и белые пятна.
Я, наверно, неверно маршрут рассчитал,
Доверяясь во всём только морю и ветру.
Я себя самого понимать перестал
И устал примерять эти мили и метры.
Ветер с кожей слизал капли пота со щёк.
Был лишь шанс высоты по соседству с успехом.
Время сыпалось в старый, дырявый мешок,
Оставляя мне памяти плотное эхо.
* * *
Совсем не трудно удивить,
Стоящих у окон зевак...
Но, чтоб реальной стала высь,
Чтоб закружилась голова,
Оконный выдавив проём,
Как линзы из тугих оправ,
Ткань неба вспарывать плечом,
Законы вечные поправ.
Однажды. В незнакомый день.
Набрав стремительный разгон,
Я не сумею разглядеть
Зевак, стоящих у окон.
Осень
С бульвара праздного, устав считать ворон,
По сторонам поглядывая косо,
Сверну... И проходным двором
Зайду в тупик и заблужусь в трёх соснах.
Очередной дошагивая круг,
Пойму внезапно, что почти уверен,
Что солнце скоро скатится на юг,
Который или запад или север.
Осенний ветер с четырёх сторон
Не нанесёт особого урона
Ни кронам, укрывающим ворон,
И ни самим непуганым воронам.
Весёлые, готовые лететь
Куда угодно и когда угодно,
Они белеют смутно в темноте.
Они поют во всё воронье горло.
Их слышат низкие глухие облака,
Проколотые тонким ломким рогом...
Их слышу я... И не спешу искать
Обратную дорогу.
* * *
Душа была когда-то настоящей,
Но жизнь любого к стенке пригвоздит...
Оставь надежду, всяк сюда входящий,
А лучше вообще не заходи.
Оставь надежду, как пальто в прихожей.
Поосмотрись немного, поостынь.
Немудрено, что мы с тобой похожи,
Две половины общей пустоты.
Зато от пустоты не жди подвоха,
Кому судить, коль некого судить...
Мои сады полны чертополоха.
И всюду те же самые сады.
* * *
Робость, страх, восторг и радость
В чуть прищуренных глазах.
Сладко, как по рафинаду,
Мои саночки скользят.
Колокольчик, расшатайся,
Расходись и обожги...
Детства снег давно растаял,
По воде идут круги.
Эх, надежда, мать твою.
Самый сладкий провокатор.
Чтобы снова быть в строю,
Сепарируй кровь мою,
Медицинский cепаратор.
Всё давно уже решил,
Действуй, доктор, как учили.
Только, доктор, от души,
Не особенно спеши,
Чтоб души не задушили.
Фотограф
Волшебный аппарат.
Ещё глаза и руки.
И чудится уже
Дыханье высоты...
Особый нужен взгляд,
Способный видеть звуки,
Способный слышать жест...
И птица полетит.
* * *
Один. И жду. И скоро буду пьян.
Вновь подчинюсь хронической болезни.
Проржавленный, вчера ещё железный...
Пропил. Пропал. Уже не буду пан.
И пусть былое буду ворошить
И напрягать уставшие пружины.
Глаза мои – мне самому чужие –
Уже не будут зеркалом души.
И в трещинах изломанных зеркал
Моя надежда выглядит испугом.
И голова пойдёт последним кругом
На поиски того, что не искал.
* * *
Наверное, я становлюсь суеверен
С годами. А может быть, дело не в этом.
Я, может быть, просто пытаюсь примерить
Всю мудрость и глупость остывших столетий.
А мудрость и глупость всегда однозначны?
Свой дом покидая, вдруг что-то забуду...
И не возвращаюсь – не будет удачи!..
Как будто удача от этого будет.
Вот кто-то торопится – падает ложка.
Быть может, она... Как всегда, ненадолго.
И ночь набегает, как чёрная кошка.
Один на весь свет, и пустынна дорога.
А ночью все кошки безлики и серы.
Захочется вдруг закричать что есть мочи.
Мой дом – перекрёсток моих суеверий,
А может быть, просто моих одиночеств.
* * *
Хоть кусайся, хоть волком вой...
Не люби и люби назло.
Боже, как тебе тяжело,
Мышь, беременная горой.
Боже, как тебе тяжело
Просто так говорить со мной.
Мышь, беременная горой,
Что прошло, ещё не пришло.
А когда разродится мышь,
Не поймём, что же делать нам.
Мы уйдём по своим домам.
Будет что-то кричать малыш.
И в своих четырёх стенах
Каждый будет себе герой.
Мышь, беременная горой,
Будет где-нибудь жить в горах.
© Виктор Казаков, 1995 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.