Ветер, продувающий пространство
между словами
Две истории: Воскреснуть. Вернуться в Россию — стихами
26 октября – день рождения одного из крупнейших русских писателей Андрея Белого. А 8 января его не стало...
Феноменально талантливый человек, гений, как считали многие современники, он остаётся непрочитанным последующими поколениями.
Если при имени – Блок – открывается Вселенная, начиная с «Я послал тебе чёрную розу в бокале…», то при имени Белый – вы, может быть, с трудом вспомните – «Россия, Россия, Россия, безумствуй, сжигая меня». И ведь сожгла.
Понимаю, что в масштабах странички из дневника представить Андрея Белого немыслимо. Я всё же пишу эти строки. Может быть, для того, чтобы дать толчок кому-либо из своих читателей погрузиться в мир Белого.
Кстати, я люблю его не как поэта, а как прозаика, автора романов «Петербург», «Котик Летаев», «Крещёный китаец» и многих других.
Начну с двух некрологов – в прозе и в стихах.
«8 января, в 12 ч. 30 мин. дня умер от артериосклероза Андрей Белый, замечательнейший писатель нашего века, имя которого в истории станет рядом с именами классиков не только русских, но и мировых. Имя каждого гения всегда отмечено созданием своей школы. Творчество Андрея Белого – не только гениальный вклад как в русскую, так и в мировую литературу, он – создатель громадной литературной школы. Перекликаясь с Марселем Прустом в мастерстве воссоздания мира первоначальных ощущений, А. Белый делал это полнее и совершеннее. Джемс Джойс для современной европейской литературы является вершиной мастерства. Надо помнить, что Джемс Джойс – ученик Андрея Белого. Придя в русскую литературу младшим представителем школы символистов, Белый создал больше, чем всё старшее поколение этой школы, – Брюсов, Мережковские, Сологуб и другие. Он перерос свою школу, оказав решающее влияние на все последующие русские литературные течения. Мы, авторы этих посмертных строк о Белом, считаем себя его учениками».
Борис Пастернак, Борис Пильняк, Георгий Санников
Из некролога в газете «Известия», 09.01.1934.
Осип Мандельштам
Стихи памяти Андрея Белого
Голубые глаза и горячая лобная кость –
Мировая манила тебя молодящая злость.
И за то, что тебе суждена была чудная власть,
Положили тебя никогда не судить и не клясть.
На тебя надевали тиару – юрода колпак,
Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак!
Как снежок на Москве заводил кавардак гоголёк:
Непонятен-понятен, невнятен, запутан, легок...
Собиратель пространства, экзамены сдавший птенец,
Сочинитель, щеглёнок, студентик, студент, бубенец...
Конькобежец и первенец, веком гонимый взашей
Под морозную пыль образуемых вновь падежей.
Часто пишется казнь, а читается правильно – песнь,
Может быть, простота – уязвимая смертью болезнь?
Прямизна нашей речи не только пугач для детей –
Не бумажные дести, а вести спасают людей.
Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши,
Налетели на мёртвого жирные карандаши.
На коленях держали для славных потомков листы,
Рисовали, просили прощенья у каждой черты.
Меж тобой и страной ледяная рождается связь –
Так лежи, молодей и лежи, бесконечно прямясь.
Да не спросят тебя молодые, грядущие те,
Каково тебе там в пустоте, в чистоте, сироте...
10—11 января 1934
Канва жизни Бориса Бугаева, взявшего себе псевдоним Андрей Белый, хоть и причудлива, но характерна для русской интеллигенции конца ХIХ – начала ХХ века.
Сын профессора математики, декана московского университета. Дом открытый и гостеприимный. Среди гостей Лев Толстой. Престижная гимназия. Естественный факультет МГУ. И увлечение литературой и философией.
Ближайший друг поэт Сергей Соловьёв. Знакомство с его дядей, выдающимся русским философом Владимиром Соловьёвым.
Первые стихи. Первые влюблённости.
И тут Андрей Белый сразу становится героем двух шумных историй. Треугольник Брюсов – Нина Петровская – Белый. Петровская стреляет в Белого. Подробности в романе Валерия Брюсова «Огненный ангел».
И вторая, ещё более трагическая история. Блок, женившись на Любови Дмитриевне Менделеевой, как на своей прекрасной даме, решил, что никакого секса в их семье не будет. И Любовь Менделеева, прождав мужа в постели год–второй, влюбилась в Белого. Родился и умер ребёнок. Блок и Белый поссорились навсегда. Любовь Дмитриевна осталась с мужем. А Белый в отчаяньи уехал за границу. Это можно понять, читая «Петербург» Белого.
А дальше увлечение Ницше. Попытка понять, как жить дальше, если прав Ницше и «Бог умер».
И встреча со Штайнером. И увлечение теософией. И строительство в Дорнахе Гётеанума. И женитьба на Асе Тургеневой.
Потом и этот брак распадётся. Ася останется в Дорнахе, станет адептом теософии, Белый уедет в 1916 году в Россию, сможет вырваться в 1921-м, но через два года вернётся. Вся жизнь в книгах. От социализма спасался в Коктебеле. Там и случился солнечный удар. Как сам предсказал ещё в 1909 году:
Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел,
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.
Но это внешняя канва. Весь Андрей Белый в его книгах.
Мне бы хотелось, чтоб вы услышали звук его прозы, её ритм… Попробуем?
«Петербург, Петербург! Осаждаясь туманом, и меня ты преследовал праздною мозговою игрой: ты – мучитель жестокосердый; ты – непокойный призрак; ты, бывало, года на меня нападал; бегал я на твоих ужасных проспектах и с разбега взлетал на чугунный тот мост, начинавшийся с края земного, чтоб вести в бескрайнюю даль; за Невой, в потусветной, зелёной там дали – повосстали призраки островов и домов, обольщая тщетной надеждою, что тот край есть действительность и что он – не воющая бескрайность, которая выгоняет на петербургскую улицу бледный дым облаков. От островов тащатся непокойные тени; так рой видений повторяется, отражённый проспектами, прогоняясь в проспектах, отражённых друг в друге, как зеркало в зеркале, где и самое мгновение времени расширяется в необъятности эонов: и бредя от подъезда к подъезду, переживаешь века. О, большой, электричеством блещущий мост! Помню я одно роковое мгновение; чрез твои сырые перила сентябрёвскою ночью перегнулся и я: миг, – и тело моё пролетело б в туманы. О, зелёные, кишащие бациллами воды! Ещё миг, обернули б вы и меня в свою тень. Непокойная тень, сохраняя вид обывателя, двусмысленно замаячила б в сквозняке сырого канальца; за своими плечами прохожий бы видел: котелок, трость, пальто, уши, нос и усы…».
Не люблю опираться на авторитеты. Но иногда приходится. Владимир Набоков считал «Петербург» лучшим романом ХХ века, правда, после «Улисса» Джойса.
Не буду выстраивать писателей по рангам. Но очень советую: окунитесь в прозу Андрея Белого.
Для этого нужно иметь свободное время, иметь силы.
Но всё это окупится.
Особенно обращаюсь к тем, кто и сам пишет прозу. Ведь проза – не только сюжет, это ветер, который продувает пространство между словами.
Понимаю, что не приоткрыл для вас мир Андрея Белого. Но хоть попробовал.
Письмо Ивана Бунина
22 октября – день рождения Ивана Алексеевича Бунина.
Великий русский писатель, лауреат Нобелевской премии, да и для нас, одесситов, человек совсем не чужой. Здесь написаны «Сны Чанга», здесь написаны «Окаянные дни».
Один из бесценных подарков, которые я получал – это рукописная тетрадка стихов, которую специально, как дар, подготовил поэт Георгий Иванов для молодого тогда поэта Кирилла Померанцева. Почти каллиграфическим почерком новые стихи, написанные в годы второй мировой…
В эту тетрадку вложено письмо Георгия Иванова – Кириллу Померанцеву.
И ещё одно письмо.
Посмотрел на подпись – Иван Бунин. Адресовано Георгию Иванову. Прочитав, понял, почему Иванов и его передал Померанцеву.
Думаю, что, может быть, нужно издать книжечку стихов факсимильно – письма, рисунок, но пока – начну с письма Ивана Бунина.
В парижской литературной эмигрантской среде за Буниным прочно укрепилась слава первого прозаика эмиграции, а за Георгием Ивановым первого поэта эмиграции.
Общались ли они? Безусловно.
Дружили ли?
До революции, как видно, Иванов о Бунине знал, академик, собрание сочинений…
Бунин о Георгии Иванове слыхом не слыхивал. Иронически относился к модернистам, с Блоком спорил, а акмеистов, футуристов не воспринимал и не читал.
Познакомились в эмиграции, в 1926 году на юбилее Бориса Зайцева. Бунин поддерживал, как мог, прозаиков реалистического направления – Куприна, Ивана Шмелева, но дружил, как дружат в России, с Борисом Зайцевым.
С поэтами «парижской ноты» отношения у Ивана Алексеевича не сложились. И на этом фоне уважительные встречи с Георгием Владимировичем Ивановым и его женой Ириной Одоевцевой можно считать почти дружескими…
Побывали друг у друга в гостях.
Бунин купил сборник стихов Иванова «Розы», оставил на полях много сердитых помет. Но в печати про это не обмолвился ни словом. Это тридцатые годы.
В 1942 Бунин читает коллективный сборник стихов. И делает запись в дневнике:
«Читал вчера и нынче стихи Г. Иванова и Гиппиус. Иванов всё-таки поэт настоящий (в зачатке). Гиппиус ужасна. Мошенница.»
И Георгий Иванов старается в публичной сфере не высказываться о стихах Бунина. Но всегда пишет о его прозе, которую любит, которой восхищается.
Послевоенные годы трудны и для Бунина, и для Иванова. Почти нищенство. Болезни.
Дружба с молодым литератором Кириллом Померанцевым помогала Иванову поддерживать связь с литературной богемой.
Ранние стихи Померанцева он жёстко критиковал. Учил краткости, точности…
Впоследствии Кирилл Дмитриевич Померанцев напишет в книге воспоминаний «Сквозь смерть»: «Моим учителем был замечательный поэт Георгий Иванов, который, по моему мнению, достиг абсолютной точности и адеквации формы и содержания».
Как видно, по просьбе Померанцева, Георгий Иванов послал на отзыв стихи молодого поэта Ивану Бунину.
А теперь письмо Ивана Алексеевича.
« 24.ХI.47.
Мой восхитительный поэт, получил я уже давно письмо и стихи от Померанцева –
и не ответил по двум причинам:
по нездоровью и потому, что понятия не имею о его адресе:
сделайте одолжение пошлите ему эту записочку, в коей очень благодарю его и за письмо, и за стихи, весьма многими строками меня поэтически тронувшие.
Заранее благодарю и надеюсь видеть Вас вскоре на вечере Н.А. Тэффи
Ваш Ив. Бунин.»
Признаюсь, в формуле – «Мой восхитительный поэт» я почувствовал некую иронию. Но, возможно, я преувеличиваю. Во всяком случае Иванов не просто сообщил Померанцеву отклик Бунина, но и подарил само письмо… Если бы оно обидело его, выбросил бы.
Держу в руках уже чуть пожелтевший листик бумаги. Признаюсь, рука дрожит. Эту страничку держали в руках Бунин, Иванов, Померанцев. Вот тут Бунин задумался, что-то захотел написать, перечеркнул. Мыслил. Как кто, я волнуюсь, когда у меня в руке автограф. Живое соприкосновение.
Остаётся сообщить, что Иван Алекссевич Бунин умер в 1953 году, Георгий Владимирович Иванов в 1958 году, их намного пережил Кирилл Дмитриевич Померанцев, земной путь которого завершился в 1991 году.
Надеюсь, что представляя стихотворную тетрадку Геогрия Иванова, написанную для Кирилла Померанцева, я подробнее расскажу о них. А завершить мне хотелось бы стихотворением Георгия Иванова, ставшим пророческим:
В ветвях олеандровых трель соловья.
Калитка захлопнулась с жалобным стуком.
Луна закатилась за тучи. А я
Кончаю земное хожденье по мукам,
Хожденье по мукам, что видел во сне —
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию — стихами.
И ведь свершилось. Они все воскресли. Они все вернулись к нам стихами.