* * *
Ещё цикада верещала,
как в лёгкую ночную темь
ночная птица прокричала,
дневная – начинала день.
В тот миг дыхание иного
повеет широко... на миг,
и нет ни образа, ни слова,
которым бы его постиг.
Не дуновение – живая
вода, и если не разлить...
с каким-то Божеским уставом
нас тайно связывает нить.
* * *
Когда вечерний горизонт
как храм сооружён,
когда невольный этот сон
уже преображён,
молчи, таись, не говори,
сожги свои мосты,
в пунцовом пламени зари,
как стружки бересты,
и пусть земля небес милей,
ты не гляди назад
на этот бред земных полей,
на этот грустный сад.
* * *
День молодой и горящие клёны,
ломкая линия леса вдали
заросли вереска, пёстрые склоны,
острая осень – гляди и хвали.
Всё переменится – клёны и вера,
даже и вера сегодня светла,
только и тешила детская мера
чувств без названий и дней без числа.
Кажется, я ни к чему не привязан,
кажется – более не привяжусь...
Только горячая к жизни приязнь,
хоть и в жильцы уже не гожусь.
* * *
Помнишь – как только в молочной тиши
угли зари догорают,
сердце в своей оловянной глуши
в горькой любви замирает.
Стань безучастен – но трепет в груди,
точно весов коромысло,
чуткое...
Или равны впереди
смысл и бессмыслица смысла?
Пеплом подёрнется алый закат,
ночь нахлобучит вдогонку
шубу на крыши заснеженных хат,
лунную грусть на бетонку.
* * *
Поминутно меняла тишь
Жизнь вечернюю на ночную,
Выпускала летучую мышь,
Занавесила даль речную,
Проявила огни светляков
И цикад стену звуковую
И настроила так легко
Эту летнюю жизнь хоровую.
Прочищает горло сова,
Проступает звезда за звездою,
И у дома пахнет трава
Бесконечностью и резедою.
Словно тут не двадцатый век –
Всё изгладила ночи завеса,
Будто тут не вершил человек
Своего шутовского прогресса.
* * *
Пахнет сухою травой распалившийся полдень,
И распластался над ним аромат базилика.
Небо трепещет в огромной Господней аорте.
Капельки яркие – зреет на грядке клубника.
Птицы в ветвях верещат. Жёлтый шмель бомбовозом,
Бархатным басом жужжа, тучной фугою Баха...
И под протяжным, блаженным, лучистым наркозом
Млеет полуденный мир без упрёка и страха.
Там золотой георгин сосновую благость вдыхает,
Тут васильки, под оградою тесного сада...
И не поверить, что солнце не всем нам равно полыхает,
Что и живём в трёх шагах от кошмара, от мора, от ада.
* * *
Разве счастье под запретом?
Закуривший у окна,
Он глядит перед рассветом
(Цвета серого сукна)
В утро цвета мокрой крысы
(Питерский пейзаж суров)
На антенны, трубы, крыши,
В двор-колодец на сугроб.
Радио гундосит гимны,
Прозвенит во мгле трамвай,
В комнате пустой и дымной
Он заваривает чай,
И внезапно он смекает,
Что уж не о чем смекать,
И мгновенная сверкает
Ниоткуда благодать.
* * *
Смеркается... В небе над нами
Плывёт караван облаков.
Закатом расцвечено знамя
Ушедших в пространство веков
То в музыке лунного света,
То в шорохе жёлтой листвы...
И, может, не нужно ответа
Иного, чем выкрик совы.
Зачем же, как ножик, моторка
Взрезает озёрный простор...
И молча ты смотришь с пригорка
За дальний рыбацкий костёр.
* * *
Боже сил, неужели у цели,
Ещё взмах и ещё один вздох...
Лес, мой лес, сквозь года уцелели
Холм, и киноварь клёнов, и мох.
В детстве солнце вставало саженным,
И расцвечивал жарко восход,
Ликом царственный, лаком блаженным
Шелковистую празелень вод.
Над багряно-златым листопадом
Острым ястребом прерий паря,
Алчу леса, и мира, и лада.
Сентября, янтаря, алтаря..
От предвечного Дома до дома
Ближе, чем от тебя до меня.
Мать-земля, Провиденьем ведома,
Возвращайся в свой космос звеня.
Старый лес мой, праправнук эдема,
Или вместе уже не бывать?
Постоянна – одна перемена,
Неизбывна – одна благодать.
Без надежд, только всё ж не поспешно,
Воплощенья законам назло
Ты в свой лес возвратишься хоть лешим,
Посчитав, что ещё повезло.
* * *
Ехал домой привычной дорогой.
Благость в природе, вечерняя лень.
И у обочины – вижу – безрогий
Полулежит сбитый олень.
Вроде бы пригород, вроде просторно.
Семьями бродят – в сад забредут...
Как он смотрел, с укором, упорно
Несколько жутких последних минут!
* * *
Когда сентябрь то трепещет, то сияет
и солнце тихое над городом царит,
душа волшебная собою наполняет
пространство лёгкое, где каждый лист горит.
Эмаль и золото, и эту кисть рябины
сравнил бы с музыкой, но музыка есть шум,
какие ясные, прозрачные картины
и сколь в согласии с прозрачностью наш ум.
Забыты прошлые удачи и невзгоды,
и годы грозные, и годы кабалы,
хожу по городу сентябрьской погоды,
хочу молчать, но сами шепчутся хвалы.
© Вадим Крейд, 2013.
© 45-я параллель, 2013.