* * *
По прейскуранту осень не в цене –
висят дожди линялые вне спроса,
и позолоты ширпотреб – извне,
а вот с изнанки – вечный знак вопроса.
Ссутулившись от мыслей непростых,
он тянет в город, к фонарям да лужам,
молчанье вместо звуков холостых
предпочитая там, где смысл заужен.
Откинув чёлку, чтоб не до бровей,
изнеженное горло в шарф укутав,
иду на местный старенький Бродвей,
мощённый, подшлифованный, лоскутный.
Пестрят витрины, но, заслышав клин,
вдруг застываю в колкости озноба –
и мне в затылок дышит синий сплин,
а манекен поглядывает снобом…
Догадлив он – и впрямь не всё равно,
чьи и какие целовать мне губы…
и, пусть переболело всё давно,
бежит печаль по водосточным трубам
и по щекам, а падающий лист
в футляр ложится медленно, и мечет
иллюзий бисер аккордеонист,
и в ритме танго подступает вечер.
Красное пространство*
Стекает краска по холсту,
спекаясь корочкой краплачной...
пылает алый за версту,
пусть воспалённо, но не алчно.
Страстей моих водоворот
впечатан выплеском эмоций,
картина – исповедь, не врёт:
вот плавится на красном стронций,
пожухлой зелени копна –
знак увядающей надежды...
навряд ли каждому видна
метафора сия, где между
уставших веток есть слова...
а, впрочем – что мне суд невежды?
не спросит с сердца голова,
сорвавшего с себя одежды.
Под ношей замер венский стул,
что белым мнится мне скелетом,
на нём сидевший гость рискнул
всерьёз назвать меня поэтом.
* название картины
* * *
Осень; клин, уводящий мой взгляд,
перекличка гортанная в небе…
Это вовсе не птицы летят
высоко так, не лебеди…
Это ангелов стая парит,
покидающих землю, надолго ли?
Оттого ли так сердце саднит,
от причастности к долгу ли?
* * *
В этот раз ноябрь какой-то совсем иной:
грозовой, непокладистый, норовистый,
беспокойный, нахрапистый, озорной,
несговорчивый, сбивчивый, мглистый.
Неврастеник он, шулер и полиглот,
то в проулках простуженных шумно дышит,
то, бессонницей вспорот, закрыв ей рот,
с вечной скрипкой взлетит на крышу –
тронет струны слегка смычком,
горбоносый, забудется с ней до рассвета...
и заставит всю ночь пролежать ничком,
превратившись в слух по канве сюжета.
То предстанет потом, аки стражник строг,
то мальцом юродивым в переходе
собирает милостыню из строк,
и людскую скупость не судит вроде...
* * *
Предчувствие зимы слегка горчит и ранит.
предчувствие зимы – печаль в оконной раме
где зябнут дерева в отрепьях и без оных,
где тучи тяжелы, похожи на бизонов.
и воробьиный гвалт почти уже не слышен,
и морось улеглась на трассы и на крыши…
Предчувствие зимы с депрессией похожи:
и взгляд без огонька, и стынь царит под кожей,
и тёмных красок вид – унынье колорита –
мне пережить сложней незнания иврита.
Но в ожиданье том, и тягостном, и грустном,
захочется зимы шальной, со снежным хрустом!
* * *
В ступе дня – без толку слова толочь...
знаю, стих всегда вызревает в ночь,
ранив ритмом, вызнобив, – не дыши,
а вздохнёшь, так значит, опять пиши.
Вот-те, чадо, пёрышко – чик-чирик,
не в чернила жидкие окунай, а в крик,
в трепет, в нежность, в выдумку – пробуй сам
отметать пустоты, лузгу да спам.
Потянулись строчки со всех сторон –
перепалка всюду их, перезвон
окружает слух мой и слогом жжёт,
может, мне накапать в тетрадку йод?
Может, прекратится озноб? – ан нет,
просто ночь умеет хранить секрет,
погружая в сон бессловесных, в пух,
перерезав струны им, память, слух...
Одержимым даст, как она сама,
россыпь рифм, смотрите – полна сума.
Среди нас, не спящих, не сыщет лень
отступивших шатко в беззвучность, в тень,
с окон смывших звёзд голубую сыпь,
променяв на прочность твердынь – их зыбь,
чтоб тверёзым утром, вошедшим в дом,
не глотать бы воздух, как рыбе – ртом.
Сыну
Что краска в тюбике, в свинцовой тишине
запаяны слова и междометья,
весь ворох звуков, слышимых извне
на протяженье суток ли, столетий…
А, может быть, не звуки, я сама
запаяна в беззвучие до срока –
взгляд отмечает: скатерть, бахрома…
мозг не находит смысла в том и прока,
пока в беззвучье не вонзится зов
пронзительной атакой телефона…
и ты спокойно скажешь – жив-здоров,
мне возвратив покой и звуки фона.
* * *
Серо, сыро – ни осень и ни зима…
сколько мгле коченеть по жилам?
не сойти б, не сойти б с ума
мне, приравненной к старожилам.
Здесь под взглядом стражников фонарей
и дворов уклад, и дворцов капризы,
здесь в реке над торсами якорей
зябнут души их – облаков репризы,
и сочится будничный лейтмотив,
что вода из крана, под сень пророчеств,
износившись, пал, облетел наив –
ни отечеств, ни дат, ни отчеств,
лишь дождя верлибр, моросящий слог
над скупым отпечатком страха,
и открытый блог, и уснувший Бог,
и рецепт на чакону Баха.
* * *
Стоя здесь, я сейчас вдалеке,
где сквозь годы рябит рябина…
и прохожий, идя налегке,
ощущаю – мне смотрит в спину...
Может, память взяла перевес,
и по воле её каприза,
первым снегом слетает с небес
на меня вдохновения риза.
И мне чудится утренний свет,
и морозца узоры резные…
Посылаю сугробам привет,
им чужая и присно, и ныне…
Рождественское
Мороз и солнце – день чудесный!
А. С. Пушкин
Снег выпал прямо к Рождеству,
и город стал открыткой зимней.
Всё, словно как по волшебству –
мороз и солнце, колкий иней!
Не отрываться б от окна…
А лучше – в лес, где больше снега,
где в детской радости чудес
вдруг возникает жажда бега!
И хочется играть в снежки,
на санках лихо с горки съехать,
следов разгадывать стежки
на тропках или звуки эха,
ворсистой варежкой смахнуть
сугроб с пенька, чтоб отдышаться…
ну а потом в обратный путь,
а с лесом – даже не прощаться.
Но вскоре вечер сменит день,
чтоб написать свои страницы…
ему, волшебному, не лень
наполнить запахом корицы
квартиры, тишину впустить,
мелодией сопровождая,
зажечь огни – желаний нить,
чтоб каждый, чуда ожидая,
забыл о суетности дней,
где вперемежку – труд и встречи,
где всё в поспешности затей
с погрешностью на миг…, а вечер
в снег пеленает ночь одну,
как будто кроху в полотенце…
И видишь наяву Звезду
и в яслях спящего Младенца.
* * *
Оттого ль, что тепла ощущаешь лимит,
зябнут строчки, тетрадь постоянно знобит,
и укутавшись в плед, подбородок уткнув,
тусклый день заодно в наготе упрекнув,
в некой скупости цвета, эмоций и слов,
словно их за собою увёл крысолов,
расстилаешь оставленный им же туман,
принимая нежданной строки талисман.
И тогда понимаешь, что выход – в себе,
и стараешься код отыскать свой в извне –
некий знак в закоулках ли сна, в записной,
оставаясь у некой звезды – запасной,
ожидающей выход свой, эру и час,
берегущей огонь, чтобы тот не угас,
чтобы не был украден иль кем-то гоним,
и молящей о близких, о тех, кто любим.
© Ульяна Шереметьева, 2015–2017.
© 45-я параллель, 2017.