ТОТ ДУХОВ ДЕНЬ

Ретросериал-45

Серия 5

 

Анастасия Цветаева. Сентябрь 1990 года, №6

 

Акцент-45. Вновь и вновь обращаясь к нашим архивным материалам, сегодня знакомим читателей виртуального альманаха с бумажной версией, посвящённой Анастасии Ивановне Цветовой. Но перед прежней публикацией мы решили дать расширенную биографическую справку, помогающую осмыслить масштаб личности младшей сестры великого поэта

 

* * *

 

Младшая сестра Марины Цветаевой Анастасия, дочь профессора Московского университета Ивана Владимировича Цветаева, родилась в Москве 15 (27) сентября 1894 года, двумя годами позже старшей сестры. В семье её называли Асей.

Мать девочек, Мария Александровна Мейн, была пианисткой, ученицей Николая Рубинштейна. Бабушка по материнской линии – полька Мария Лукинична Бернацкая. У Марины и Анастасии были старшие сводные сестра Валерия и брат Андрей, дети Ивана Владимировича от первого брака с певицей Варварой Дмитриевной Иловайской.

Марина и Ася получили домашнее образование, затем Ася училась в частной женской гимназии Брюхоненко. В 1902–1905 годах, когда мать заболела туберкулёзом и уехала с детьми в Европу на лечение, сёстры учились в частных пансионах Швейцарии и Германии. Затем жили в Ялте. Летом 1906 года И.В. Цветаев перевёз их в Тарусу, где 5 июля Мария Александровна скончалась.

В 1912 году Анастасия Цветаева вышла замуж за девятнадцатилетнего Бориса Трухачёва. 9 августа того же года у них родился сын Андрей. В 1914 году брак распался, а осенью 1915 года Цветаева вступила в гражданский брак с инженером-химиком Маврикием Александровичем Минцем и переехала к нему в Александров.

В 1915 году у А.И. Цветаевой выходит первая книга – проникнутый ницшеанским духом философский текст «Королевские размышления».

После революции 1917 года сёстры Цветаевы по приглашению Максимилиана Волошина жили у него в Коктебеле. 18 июля 1917 года в Крыму умер от дизентерии Алёша, годовалый сын Анастасии Цветаевой от М.А. Минца, умершего в мае того же года от перитонита.

В начале 20-х Анастасия возвращается в Москву, живёт случайными заработками, но продолжает писать. В 1921 году по рекомендации М. Гершензона и Н. Бердяева её принимают в Союз писателей.

Завершённую в 1927 повесть «Голодная эпопея» Анастасии Ивановне не удавалось опубликовать. Остался неопубликованным и её роман «SOS, или Созвездие Скорпиона». В 1927 году Анастасия Ивановна, возвращаясь из поездки к Горькому в Сорренто, в последний раз видится с сестрой Мариной во Франции.

В апреле 1933 года Анастасию Цветаеву арестовали в Москве в связи со знакомством с ранее арестованным масоном Зубакиным. После хлопот Пастернака, Е.П. Пешковой и Горького её через два месяца освободили.

По 1937 год Анастасия Ивановна преподавала немецкий в военном отделе Московского областного комбината иностранных языков.

2 сентября 1937 года в Тарусе её снова арестовали и обвинили в причастности к якобы существовавшему «Ордену Розенкрейцеров», созданному Зубакиным. Одновременно забрали и её сына – Андрея Трухачёва, гостившего у матери с невестой. Во время второго ареста у писательницы изъяли все её сочинения.

В НКВД уничтожили написанные ею сказки и новеллы. Во время следствия ей сутками не давали спать. 10 января 1938 года Тройкой НКВД А. Цветаева была приговорена к десяти годам лагерей по обвинению «в контрреволюционной пропаганде и агитации и участии в контрреволюционной организации» и направлена в Байкало-Амурский исправительный лагерь. В лагере работала поломойкой, кубовщицей, на кирпичном заводе, в сметно-проектном бюро, чертёжницей. Нарисовала «на заказ» около девятисот портретов женщин-заключенных, писала стихи. Сын Андрей также был приговорён к десяти годам за «контрреволюционную агитацию». Позже ему удалось добиться уменьшения срока вдвое.

А его мать вышла на свободу – после ссылки в Сибирь – только в 1957 году. Тогда же написала книгу «Воспоминания», сделавшую её широко известной.

Создала Дом-музей Марины Цветаевой в Москве.

Скончалась 5 сентября 1993 года на 99-м году жизни в Москве. Похоронена на Ваганьковском кладбище рядом с могилами родителей и сына.

 

* * *

Таксист-москвич, хороший парень, спасибо ему, быстро помог разыскать цветочный рынок. И вот девять тёмно-красных роз, каждая с кулак величиной, у меня в руках.

Дом на улице Б. Спасской, где живёт А. И. Цветаева. Спрашиваю входящую в подъезд пожилую женщину, чтобы ещё раз проверить, правильный ли у меня адрес.

– Здесь проживает Анастасия Ивановна Цветаева?

– Не знаю, хотя живу здесь давно.

Поднимаюсь по лестнице и думаю о том, что в таких вот домах вряд ли можно знать соседей. Каждый отдельно. На площадке во всех дверях «глазки». У Анастасии Ивановны? Нет. Квартира номер 56 – без внутреннего наблюдения…

Звоню, и через минуту меня приглашает войти маленькая, щупленькая, седоволосая женщина с очень приветливым лицом и добрыми глазами.

– Это вам.

– Вы очень любезны, молодой человек. Сейчас я схожу на кухню за водичкой, а вы пока подрежьте их (подаёт мне ножницы).

Я отчекрыжил половину длины черенков, видимо, от волнения.

– Зачем же вы так, они ведь тоже жить хотят…

Я в растерянности. Анастасия Ивановна ставит цветы в банку, затем приносит еще одну и ставит туда обрезанные черенки.

– Ну что вы так перепугались – я выглядел, видимо, не лучшим образом, – вы же не девица, чтобы знать все тонкости обращения с цветами. А розы знатные.

Прихожу в себя и начинаю торопливо говорить. Анастасия Ивановна просит меня:

– Не говорите, как господин Луначарский. Он говорил внятно, но с такой быстротой, что за ним ни одна стенографистка не успевала записывать, 160 слов в минуту. Быструю речь я не понимаю. – И вдруг, круто изменив тему. – Вы моё что-нибудь читали или Маринино?

– Читал.

– Хорошо.

– Мне хочется подарить вам эти фотографии. – Я подаю фотографии Д. С. Лихачева, Б. Н. Ельцина и А. А. Собчака. – Мне довелось с ними встретиться.

Анастасия Ивановна внимательно их рассматривает, размышляя, затем, остановившись на фотографии Ельцина, говорит:

– Блаженная княжна Евдокия Григорьевна Вяземская (она прожила 120 лет, в 100 лет выкопала колодец) когда её спрашивали, как надо обращаться с меньшими людьми, с крестьянами и т.д., отвечала так: мягче, да лучше. Он (Ельцин) этого, видимо, не понимает. И глаза, даже когда смеётся, у него открытые. – Некоторое время помолчав, продолжает, показывая на портрет Горбачева на стене.

– Неужели судьба России в руках этих двух людей? Этот (Горбачев) думает лукавить. Другой думает подавлять, видимо. А третий (Д. С. Лихачев) размышляет и горюет.

Я сравниваю только что услышанные характеристики известных людей с собственным мнением о них.

– Ельцин… Я так много про него слышала… Я думала… Не знаю, моё мнение, может, неправильное. С Горбачевым они не очень?

– По-видимому.

– Горбачев, мне кажется, культурнее…

– Они не должны быть противниками.

– Поживем – увидим. Я пожила много, и видела много. Вот вспоминаю, как в Царское Село к Государю прибыли представители будущего Временного Правительства и просили Его об отречении от престола. Это было 2 марта 1917 года. Он сказал им очень короткую фразу: «Вы думаете, будет лучше?..» Взял перо и подписал за себя, за сына и за брата.

Через месяц Марина Цветаева пишет стихи «Царю – на Пасху».

Уже вернувшись домой, перечитывая стихотворения Марины Ивановны, нашёл произведение созвучное воспоминаниям Анастасии Ивановны. Сестры разговаривают – через 70 с лишним лет. И звучит, звучит вечный голос старшей. Это стихи – «Царю – на Пасху», написанные через месяц после событий, о которых говорила моя пожилая собеседница.

 

 

А ещё через два дня написано стихотворение-молитва.

 

 

…Анастасия Ивановна вздыхает, имея в виду царскую семью.

– Тем не менее их всех истребили. – И после паузы. – А вот они весело смеются… Ну, посмотрим… Не болеет? (Это о Ельцине)

– Вроде нет. Подвижный, лёгкий. Как вы себя чувствуете?

– Приехала из Переделкино из Дома творчества настолько больная, что в Троицу не смогла пойти в церковь. Надеюсь пойти завтра. Завтра Духов День.

– Максимилиан Волошин, кажется, родился в Духов День?..

– Да, и это очень подходило к его биографии…

Анастасия Ивановна умолкает, а я думаю о том, что биография Волошина – это для нас история, а для Анастасии Ивановны – своя жизнь.

Вот как она описала первую встречу с коктебельским философом:

«Он стоял и так глубоко улыбался, как не умеют улыбаться люди. Молчал, голову набок, смотрел и радовался. Всё понимал, входя в душу непонятно, неповторимо, и я поняла, почему, ещё подъезжая к его дому, я сбросила с плеч тяжесть: в этом доме жил Добрый дух».

Теперешний дом Анастасии Ивановны, эта единственная, совсем маленькая комната, вмещает многое. В фотографиях, картинах, записках, в памяти живет дом её детства. Дом профессора Ивана Владимировича Цветаева – основателя музея изобразительных искусств.

Это писала Марина Цветаева:

«Года за два до открытия музея отцу предложили переехать на казённую директорскую квартиру, только что отстроенную. «Подумайте, Иван Владимирович, – соблазняла наша старая экономка Олимпиевна, – просторная, покойная, все комнаты в ряд, кухня тут же – и через двор носить не нужно, электричество – и ламп наливать не нужно, и ванна – и в баню ходить не нужно, всё под рукой… А этот – сдать…» «Сдать, сдать! – с неожиданным раздражением отозвался отец. – Я всю жизнь провёл на высокой ноте! – И уже самому себе отъединенно. – В этом доме родились все мои дети… Сам тополя сажал… – и совсем уже тихо, почти не слышно, а для экономки и вовсе не понятно. – Я на это дело положил четырнадцать лет жизни… Зачем мне электричество?!»

Хочется цитировать ещё:

«Думала ли красавица меценатка, европейски известная умница, воспетая поэтами и прославленная художниками, княгиня Зинаида Волконская, что её мечту о русском музее скульптуры суждено будет унаследовать сыну бедного сельского священника, который до двенадцати лет и сапогов-то не видал...»

– Мои прадед и дед были священниками. Жена деда, моя бабушка, умерла в 30 лет, оставив ему четырех сыновей. Старший тоже стал священником, второй сын – мой отец, третий работал на народном просвещении, а четвёртый, младший, как и отец, – профессор русской истории.

– Род Цветаевых очень много сделал для сохранения и развития культуры в России.

– Моё дело – писать об этом, с Божьей помощью я ещё могу писать. Не оскудеет рука дающего. Не оскудеет. Но музей этот носит имя Пушкина. Пушкин достаточно велик, и этот музей ему ничего не прибавит. Вопрос о переименовании уже ставился, об этом немало писали. Вы знаете, я надеюсь, что, может быть, ещё до моей смерти музей назовут папиным именем.

Совсем маленькая комната. Всю жизнь своей хозяйки вмещает она. Здесь сам воздух пахнет историей. Но не только прошлым дышат стены. Новая цветущая ветка бьёт в окно.

– Это рисовала моя праправнучка Оля Мещерская. Сейчас она живёт с матерью в Америке. В четыре года она потребовала мольберт и – маленькая такая – писала большие картины! – Анастасия Ивановна говорит с любовью и гордостью. – С пяти лет у неё были персональные выставки. Вот здесь две её работы, которые она сделала семи лет. Сейчас ей тринадцать.

Разговор возвращается к Марине.

– Анастасия Ивановна, за границей собираются издавать, а, может, уже издали шеститомное собрание Марины Цветаевой. А у нас?

– Недавно через прессу я сделала обращение к издательствам, в котором говорила о необходимости издавать полное собрание сочинений Марины.

– Это она завещала свои архивы ЦГАЛИ с условием публикации их в двухтысячном году?

– Не она. Дочь. И мне довольно удивительно знать, что в нашей стране законы позволяют дочери запретить издавать наследие матери.

В 1992 году, 9 октября, Марине исполнится 100 лет…

– Ваша последняя встреча с Мариной была в Париже?

– Да. Об этом я написала в своих «Воспоминаниях».

«Париж приближается. Его свинец, серебро, перламутры – тучи, лучи, дымки над маревом крыш – подступает всё ближе, тая вширь, разливаясь и разбегаясь – навстречу летящему поезду.

…Avenue Jeanne d’Ark, 2.

Подъезд. Лестница. Через три ступени. Но рука не успела дотянуться к звонку – дверь уже открывается навстречу, два лица обозначаются в сумраке входа. Узнаю Маринины черты – в верхнем; но сразу, точно кто подкосил ноги – я уже в три погибели, на корточках перед Муром. Как невероятно хорош! Русые кудри, крупная голова – маленький великан! Как похож на мать!..»

- Тогда мы все переболели скарлатиной, и Марина тяжелее всех. И больше мы не виделись. Последние мои им слова:

– Приезжайте в Россию.

- А потом мы переписывались. Но можно ли было без оглядки писать во время Сталина?! Так что переписка была ограничена.

…Они приехали в Россию, в Москву. Началась война, и при первой же возможности она эвакуировалась в Елабугу. Её сын Мур, Георгий, ходил на крыши домов тушить зажигательные бомбы. Марина любила его больше жизни и всё время боялась – придёт ли он сам или его принесут. «Если бы я узнала, что он убит – я бы, ни минуты не медля, бросилась бы из окна».

Она против воли вывезла его из Москвы. Но он бунтовал. Он не хотел жить в Елабуге… Он грубил. Марина переносила его грубости замёрзшим материнским сердцем. Она была человек гордый, но очень многие говорят, что «она его рабски любила». «Пока я нужна, я буду жить».

Последним решающим толчком была угроза Мура, крикнувшего ей в отчаянии:

«Ну, кого-нибудь из нас вынесут отсюда вперёд ногами!»

В этот час и остановилась жизнь.

… Меньше всего я возлагаю вину за смерть Марины на Мура… Я слишком отчётливо понимала жгучий узел, связавший их двух! И можно ли обвинить человека в шестнадцать лет за слепую страсть поступков и слов?!

Марина признавала Бога безусловно, у неё есть целый цикл стихов «Бог». Она любила Христа, любила Божью матерь, но она не была близка к церкви. Церковь запрещает самоубийство, ведь жизнь человека в руках Божьих. Если бы она ходила в церковь, каялась, исповедовалась, причащалась, то, возможно, сумела бы пережить этот кризис.

– Анастасия Ивановна, даже в третьем издании «Воспоминаний» вы пишете, что «лето 1943 года, в разгар войны, я была на Дальнем Востоке». И всё. А ведь там вы были в ссылке.

– В журнале «Москва» печатается мой роман. В нём описываются события тех лет, люди, познакомившиеся в этапном поезде, а этап был 17 дней, и познакомиться довольно близко было время. Они живут и работают. Всё, о чём я пишу, не выдумано, а было на самом деле. Писала я в лагере, рукопись чудом уцелела. Два года назад я с моим литературным секретарём многое добавила, доработала. Потому что о многом писать было нельзя. Теперь роман идет и называется «Амур». Любовь.

Думаю, Анастасия Ивановна простит мне довольно частые отступления, обильные цитаты – да и как обойтись без них?! Часы, проведённые в её квартире, одухотворены десятилетиями жизни многотрудной, наполненной болью и светом. Светом космических озарений, пророчеств, страсти, любви, нежности, ненависти, пульсирующих в стихах Марины Ивановны.

Я бы, конечно, мог привести множество бытовых подробностей, милых, смешных деталей, прерывавших наш разговор. К примеру, Анастасия Ивановна покидала меня, чтобы в точно обозначенный, одной ей известный срок… съесть диетическую кашу. Или поведать о том, как она учила меня готовить различные блюда из картофеля: «Первым делом, мил человек, нужно непременно избавиться от зловредных, всепроникающих химикатов…»

Но, поразмыслив, решил не живописать эти и другие отступления от главного. А главное, без сомнения, – стихи Марины Ивановны и воспоминания о ней Анастасии Ивановны.

Ну а что касается пророчеств, то вот одно из них, относящееся к 1913 году. Марина Цветаева написала стихотворение, которое я сейчас процитирую, в Коктебеле. И вновь – перекличка имён, времён, судеб. Ведь в Коктебеле долгие годы жил и творил Максимилиан Волошин.

 

 

– «Несмотря на жизнь», вам удалось сохранить ту «высокую ноту», характерную для рода Цветаевых.

– Не надо терять духа. Это от слова душа. Бездуховная жизнь всегда чревата преступлением. Я думаю, что современные верующие молодые люди – хорошие нормальные люди. А вот те, у кого нет веры, кого воспитала наша страна, лишив их этой веры, лишив их Бога и не дав ничего взамен – трудные и, может быть, опасные. Но надежды терять не надо. Священники, знающие молодежь по исповедям, говорят, что есть, есть новая светлая Россия.

Я получаю много писем, стараюсь ответить всем, но не всегда это удаётся. Вот целая пачка свежих писем, а заняться ими смогу не скоро. Через три дня уезжаю в Эстонию. Сегодня машинистка сдала мою работу. Называется «Моя Эстония», как раньше «Моя Сибирь». В Эстонии я провела в общей сложности 23 лета. Теперь еду туда с намерением издать рукопись в новом журнале «Радуга». В Эстонии у меня есть друзья.

– Анастасия Ивановна, вы знаете языки, а занимались ли вы переводами?

– Французский и немецкий я знала с детства. Так нас воспитывали родители. Потом выучила английский. Заниматься испанским стала в лагере. Благо, что были нужные книги. В сорок пять начала писать стихи на английском. Вероятно, выйдет сборник моих русских стихов, но их я писала уже после английских. Ещё в 1937 году у меня возникла идея: к юбилею М. Ю. Лермонтова в 1941 году перевести на английский стихи его смертного года. Перевести рифмовано, тем же размером. Первые переводы понравились многим специалистам. Но затея рухнула. Меня арестовали, осудили на 10 лет и вывезли из Москвы.

– Сохранились ли эти переводы?

– Всё, что я писала до 43 лет, все пропало. Пытаюсь отыскать, но увы… Духом не падаю. Может быть, действительно, рукописи не горят…

– Спасибо, Анастасия Ивановна, дай Бог вам здоровья.

Мне хочется, чтобы так оно и было. Чтобы не было в доме Анастасии Ивановны Цветаевой после моего ухода, как в стихотворении её великой сестры.

 

 

Желаю газете «Сорок пятая параллель» успеха и процветания!

Анастасия Цветаева

Москва,

4 июня 1990 г.

Духов день.

 

Борис Смоль

Наш спец. корр.