Станислав Подольский

Станислав Подольский

Золотое сечение № 11 (11) от 29 августа 2006 года

Предзимняя трава

 
Тополь
  

Вы знаете, как пахнет тополь

средь ночи, стылой и пустой?

А неба сумрачные топи

хранят свечения настой...

 
Вас крылья птиц не задевали,

сорвавшихся над головой?

Вы вслед их свисту не взмывали

над провалившейся землёй?

 
Не рухали во мглу, в безлунность,

глотая смертной песни ком?

Вы знаете, как пахнет юность

в железном мраке городском?
 
 Пороша
 
 Душа уходит понемногу.

Живу – а чудится, слыву.

Душа, я потерял дорогу,

топчу предзимнюю траву.

 
Куда нам с ней на зиму глядя?

И спелый белый лист тетради,

завьюжен немотой полей,

становится ещё белей…

 
Душа уходит понемногу

к другому имени ли, к Богу –

лугами, стылою водой,

порошей первою – страницы,

случайной строчкой – вереницей

в тумане тающих следов…
  
Синева
 
Если синь соскоблить

со всех небосклонов

прошлой ночи

и вешнего этого дня,

её не хватило бы даже

для одной моей терпкой

обугленной строчки,

чтобы грусть затворить в ней

этой жизни, угрюмой не очень,

но безлюбой, безлюдной, бездомной,

мгновенья короче,

этой смертной любви,

синевой одарившей меня.
  

 

Урок письма
 
Учиться у куста письму –

во все края вселенной сразу!

Или, как тополь, строить фразу

за облака, минуя муть?..

Каштаном вдруг метафор град

Вздымать громадно-прихотливо,

или обрушивать, как ива,

живые строки в водопад

бунтующий?.. Не то, как сад,

избитый осенью до крови,

весь в красняках и струпьях, – словом

дышать душистым из оград…

А лес рокочущий и тёмный

стоит романом тайнословным.
  

 

* * *
 

Облезла фальши позолота.

Открылась страшная страна:

попсы безудержная рвота,

и степь безмолвная видна,

да гомерические горы;

дожди, обвалы и снега, –

вот мир наш нынешний, в котором

одна дорога дорога

да человеческое братство:

душа с душой, рука в руке…

Но если честно разобраться –

Свистит пустыня в кулаке.
  
* * *
 

в домике угловом карачаевском

где жила юность каштановая

где тайны кроются по углам

как поцелуи тенистые –

открылась лавашная

 
комнатку где детство

томилось в слезах проглоченных

как ёлка в дождичке –

переделали в сортир

 
веранда воздушно-сосново-солнечная

обложена кирпичом белёсым –

замурованы припоминания

 
мир мой душистый пристальный

перелицован под новые надобы

чужаками нахрапистыми –

 
только в сердце присутствует

только в памяти

только в строчках обугленных
 
 * * *
  

Та же улица, те же заборы,

то же солнце на скалах вдали –

уголок моей жизни, в котором

провожу предпоследние дни.

 
Книжный шкаф. Говорок пишмашинки,

образ матушки в комнате той…

Я уйду – распадётся старинный

задушевной печали настой…

 
Но останется улица, город,

розоватые в небе снега

да – над всем – молчаливые горы –

всё, чем древняя жизнь дорога.
  
* * *
 

Синичка, крохотка, комочек

сине-зелёного тепла,

в большой зиме

                 озябших строчек

слагательница –

                   задарма.

 
Попискиваешь, поспеваешь –

иглою звонкою – в стеклень…

Ах, мне бы так,

                не обживаясь,

песнь добывать

             на чёрный день.

 
И мне б на огненном морозе

свистать, не замыкая век,

как эта –

              запятая в прозе –

певичка –

               Божий человек!
  
Явление поэзии
 
Поэзия – это когда невозможно и некогда жить,

а мир навалился дыханьем сырым и весенним,

и нынче среда, а не праздник и не воскресенье,

и хочется жить, а приходится драться и выть,

И мчаться куда-то, хрен знает, зачем и куда

(а сердце щемит, и коленка прибитая ноет),

и гибнешь уже, но внезапно увидишь – звезда

в дождливых размывах ныряет, сверкает и тонет…

Внезапно поймёшь – над землёй разражается март,

и вязы глухие ожившими машут руками,

и жизнь воскресает, как древо, Спаситель и пламя,

живое, зелёное – стань и расти наугад!..
 
 Признание
 
Прекрасная великая страна,

распятая от края и до края,

твоих снегов я поцелуи знаю

и городов двуликих смрад и страх.

Я видел ярость, вероломство, крах

твоих властителей. И нищету сограждан.

Твоих торжеств угрюмую неправду

и ласковость еловую в глазах.

Твои красавицы сдавались алкашам,

мне в сердце упираясь каблучками.

Но я не сетую: и эту тайну знаю –

отчаянья. Я сам почти кончал

от чёрной и чернобыльской печали.

От азиатско-европейских сих –

до анашистской Азии в халате

всю жизнь бы оголтело колесил,

да жизни нет, и сил едва ли хватит.

С того твоей обочиной рулю,

с того колымским снегом негодую,

за то и ненавижу, и люблю

ненастную, несчастную, родную…
  
Осенняя песенка
  

...А осень так прозрачна, в самом деле,

как будто все заборы облетели,

и по дворам, сбивая каблуки,

задумчивые бродят сквозняки.

 
А осень так прошита синим светом,

как будто праздник надо всей планетой

и тоненькие чёрные курсанты

проносят голубые транспаранты.

(А это – в чёрных скверах каждый сук

                                    поддерживает небо на весу!)

 
А осень так похожа на весну­ –

как бы сирень прохожие несут,

как будто бы от осени на свете –

­один просторный леденящий ветер…
 
 Облака
 
Какие облака! Обвал и свалка света!

Шиповник, и сирень, и сизости волна

угрюмая, без дна, и нежная при этом.

И брюхо жёлтое, и Дух полуодетый.

 
И воплощённый вихрь, и тишина…

Клубятся и кружат – и всё на прежнем месте,

как жизнь – моя и всех, но чище и мощней.

Везде одна Душа, но, неподвластна лести,

 
тем радостнее – там, чем здесь больней, больней…

Заплакать? Заплясать от высоты и рани?!

В душевной глубине небесная строка –

отражена – молчит… И ты бубнишь в тумане:
 
«Какие облака! Какие облака!..»
  
Степь
  

…слышно, как в лесу растет трава…

Анна Ахматова, «Творчество»
 

 

Слышу, как прорастают сорные первотравы.

Чую движенье вещее сока корней тугих.

Степь, перепахана гневно, высит свои отавы,

дарит свои отравы вешним и золотым.

Смуглые лица светят сказочней, непокорней,

яростней и правдивей дикие зрят глаза,

конницею монгольской кровь напирает в жилах,

княжеским алым войском щеки палит азарт…

Ржут по полям машины. Сиро и бесприютно

к высоковольтным тучам тянется вой турбин.

Буйное разнотравье вышек и лес дремучий

тысячесильных кранов по городам седым…

Тихо бреду по лугу. Бодро щебечет речка.

Тысячелетье длится, кончиться не спеша.

Тускло стрекочет время. Бухает глухо сердце.

Слышу, вздохнув, шагнула с грубым крестом Душа.
 
 Чеченский декабрь
 
Стихи? Какие там стихи?!...

Палёной синевы круженье

над зарослями бузины,

студёной синевы скольженье

над чистым полем, над горой

прозрачною, над мрачным садом,

заворожённым белизной…

Ни петь, ни говорить не надо,

ни пачкать строчками поля,

нетронутые и сорочьи, -

достаточно грачиных клякс

и воробьиных многоточий…

 
Мир белизною обуян

и тишиной до глаз завьюжен.

Так что молчок! Я светом пьян!

Ни звать, ни убивать не нужно!

Пусть правит миром белизна,

бездонной синевы круженье

и солнечная глубина…

Война? Какая там война?!

Молчи! Пусть жжётся тишина,

а не войны самосожженье…
 
 Припоминания
 
Тошный привкус дизелей

в воздухе целинном.

Узнаваний горловых

запашок змеиный:

как давила – до крови,

до кровавой рвоты

златоносной Колымы

медная работа…
 
 Полнолуние
 
Живые иероглифы теней

набросаны ветвями на асфальте –

пленительно свободные загадки

на лунной невесомой простыне.

 
Как веток голых графика проста!

Как тополя безмолвно фонтанируют

в стожарую ночную кутерьму!

Как остро прорисованы берёзовые

угрюмые сквозные кружева!..

 
Живых деревья живописи учат.

Так что же ты, глазастая душа,

своих учителей не замечаешь,

в ночах блуждая неучем печальным?

 
Примите хоть теперь меня, Молчанья

деревья, в тёмные ученики

лесополос и опустелых скверов!

Возьмите ж – голос, руку и мечтанья,

Вы, ветром истолкованные дали,

Вы, веком истолчённые пути,

Под лунным изваянием печали,

Под серебристым пением тоски…

 
О чём деревья письма мне писали?...
 
© Станислав Подольский, 1982-2006.
© 45-я параллель, 2006.