Современная русская поэзия – стадия ливня
«45»: Продолжаем разговор, начатый Александром Асмановым в «Заметках культурного энтомолога» и продолженный Александром Мелиховым в статье «Диктатура заурядности, пропущенные даты и Поэзия Возрождения».
Прежде всего, оговорим – рассматривать русскую поэзию независимо от того, что происходит во всей отечественной культуре и ещё шире – в глобальной культурной системе, невозможно. Зато анализ чисто поэтических реалий позволяет нащупать некоторые глубинные тренды не только русской, но и всей мировой культуры.
Развитие поэзии, как и любой другой культурной формы, – процесс нелинейный. При наличии ряда общих стадий (зарождение, становление, расцвет, закат) динамика культурных форм в каждой национальной традиции имеет свой специфический профиль. И есть несколько обстоятельств, которые не могут не оказывать прямого воздействия на основные стороны бытования современной русской поэзии. Вот три основных:
1. Наличие развитой традиции – обширного пантеона классиков и гигантского корпуса текстов, уже включённых в культурную память нации.
2. Наличие огромного множества людей, пробующих свои силы в литературе, наиболее преданная «письму» (литературоцентричная) часть которых формирует обширное творческое сообщество. Только на сайте Стихи.ру в конце 2014 года было зарегистрировано почти 600 тысяч русскоязычных поэтов. А общее их число с большой вероятностью далеко зашкаливает за… миллион. Согласно всероссийскому социологическому опросу 1994 года, чуть менее трёх процентов россиян (около 3 – 3,5 млн. человек) когда-либо обращались к «письму». Если половина из них продолжает (хотя бы спорадически) это делать, сообщество «пишущих» в современной России может составлять 1,5 – 1,8 млн. человек. И прежде всего, это поэты, поскольку именно лирика привлекает максимальное число пробующих себя в литературе. Но мы должны учесть и сотни тысяч русскоязычных авторов в странах ближнего и дальнего зарубежья. Иными словами, даже цифра в 1,2 – 1,5 миллиона современных русскоязычных поэтов не представляется завышенной.
3. Невероятная производительная мощь данного сообщества, ежегодно выдающего «на-гора», многие миллионы стихов. Если предположить, что каждый из современных русских поэтов пишет хотя бы по одному стихотворенью в месяц, мы получаем массив в 15 – 18 миллионов за год. Между тем 10 – 12 стихотворений – скорее, заниженная планка среднегодовой творческой производительности большинства даже профессиональных авторов, не говоря уж о любительской среде. Так что реальный массив создаваемого на русском поэтического продукта, скорее всего, значительно выше названной цифры.
Безусловно, значительная часть этого лирического вала – разнообразный спам. Да и остальное, в своей массе, не нуждается в серьёзном рассмотрении, если включать «гамбургский» счёт. Но даже 0,1 процента данной продукции (то, что требует внимания профессионального сообщества, его анализа и оценки) может достигать 20 тысяч стихов. Какой профессиональный критик (что уж там читатель!) в состоянии охватить хотя бы четверть (седьмую, десятую часть) этого вполне достойного лирического материала, не говоря уже о предварительной работе по его извлечению из невероятных завалов производимой онлайн стихотворной руды!
Иными словами, мы видим кардинальный сдвиг в соотношении человека и культуры. Ещё в XIX веке они соразмерны. Говоря условно, смотрят друг другу в глаза. Образованный русский, даже не будучи профессиональным деятелем культуры, успевает следить за всеми интересными новинками в литературе, искусстве, театре. Он в курсе всего значимого, что происходит в отечественной культуре, а зачастую и в мировой тоже.
И не удивительно, учитывая, что вся русская литература в первой половине XIX века – несколько десятков известных имен, несколько сотен профессионалов. Аналогично и русская живопись. Да и сам этот образованный человек – штучный продукт, на всю страну – несколько десятков тысяч.
Положение меняется поступательно, но неуклонно. К началу ХХ века, в стремительно расширяющемся мире культурных артефактов, от человека начинает требоваться специализация. А спустя ещё ряд десятилетий культура просто взрывается, превращаясь во вселенский Иггдрасиль. Уже не она сама — необъятной для индивида становится каждая её отдельная ветвь. Причём даже в масштабе собственной национальной культуры, если речь идет о такой стране, как Россия.
Итак, чтобы оценить реальные результаты русской поэзии, скажем, за прошедший 2015 год, надо прежде всего эту поэзию прочесть. Но очевидно, что задача эта абсолютно невыполнима. Максимум, на что способен самый ответственный критик (редчайшее явление!), это проштудировать стихотворные разделы ведущих художественных журналов. И, быть может, прочесть энное число свежих поэтических сборников, попавших ему в руки.
Достаточно ли этого, чтобы быть в курсе реально сделанного современной русской лирикой? Если ещё полтора десятка лет назад Юрий Кублановский говорил, что «Новый мир» обеспечен стихами на двадцать лет вперёд (и с тех пор ситуация только усугубилась); если, как замечает Я. Шенкман: «ориентировка на имена — главный принцип работы толстых литературных журналов. Так они облегчают себе трудности редактуры. Освобождаются от необходимости отбора и выбора. Работа идёт с авторами, а не со стихами».
Могут возразить, что в каком-то смысле так было всегда. Что новое прокладывало себе дорогу не в один день. Требовались годы, а подчас десятилетия. Согласен. Механизмы презентации текстов и авторов, процесс включения их в культурную память растянуты во времени. Но дело в том, что и сам этот механизм/процесс в значительной степени зависит от количественных показателей литературного процесса и, если угодно, от состояния и стадии развития самой культурной традиции.
Действительно, как работает механизм перехода актуального поэта-современника в разряд классиков? Кто отвечает за этот процесс, определяет вклад конкретного автора в развитие национальной поэзии, оценивает «талантливость» его поэзии? Потенциально в эту работу может быть вовлечено всё множество носителей данного языка или, по крайней мере, вся читательская аудитория. Но в максимальной степени эта обязанность ложится на сообщество профессионально занятое литературой, – обширный круг людей, вовлечённых в создание текстов (авторы); их анализ (критики, литературоведы); воспроизводство, распространение и сохранение (издательско-редакционно-библиотечный и прочий «инфраструктурный» контингент).
Именно это сообщество, в силу своих интересов и профессиональных обязанностей, осуществляет непрерывный мониторинг текущего литературного процесса, выявляя интересных авторов, анализируя и сравнивая их тексты; «взвешивая» их ранжируя. Несмотря на распространение разнообразных лоббистских практик и заинтересованность в продвижении тех или иных фигур, в целом работа профессионального сообщества бескорыстна, т.е. отражает «интересы» национальной поэзии. Итогом этой деятельности является первоначально создание, а затем постоянное расширение и внутренняя корректировка Пантеона — группы выдающихся деятелей отечественной поэзии, определяемых как её классики.
Причем для включения автора-претендента в группу классиков полный консенсус профессионалов-«оценщиков» не обязателен. Как известно, согласия внутри литературного сообщества по большинству поэтов, составивших Пантеон, никогда не было. Однако для устойчивой работы оценочно-отборочного механизма необходимо, чтобы если не все, то основная масса представителей профессионального сообщества прочла стихи поэтов-современников – потенциальных кандидатов на включение в национальный Пантеон.
Данный механизм работал без серьёзных сбоев до середины ХХ века. До этого времени почти все сколько-нибудь интересные авторы оказывались в поле зрения профессионального сообщества. Что, в общем, неудивительно: число единовременно присутствовавших в литературе потенциальных кандидатов в классики в XIX веке могло ограничиваться одним – двумя десятками авторов. В первой половине ХХ столетия эта цифра могла подрасти до нескольких десятков человек.
Но в дальнейшем нарастающее их множество и очевидная регионализация русской литературы (появление «на местах» множества сильных поэтов) всё более осложняет работу этого механизма, который окончательно выходит из строя в 1990-е годы. В настоящее время необходимо, чтобы профессиональное сообщество своим большинством прочло, проанализировало, оценило творчество каждого, скажем, из 400-500 или 800-1000 интересных современных русских поэтов, качество текстов которых теоретически позволяет им рассчитывать на место в группе классиков.
Повторюсь, данная задача невыполнима в принципе. Здесь позволительна аналогия, которая, на мой взгляд, хорошо иллюстрирует существо проблемы функционирования современной русской поэзии (и не только поэзии, и не только русской). Есть много общего между её историческим развитием и эволюцией дождя. Особенно если рассматривать этот процесс, так сказать, стадиально. В предельно сжатом виде данная аналогия выглядит следующим образом.
Начало. Для дождя это может быть мелкая морось или редкие крупные капли. Важно, что влага падает на сухую землю и сразу же благодарно впитывается ею. Так и развитие новой русской литературы начинается с первых отечественных авторов и их произведений, которые мгновенно схватываются и благодарно усваиваются обществом; встраиваются в его культурную память (вторая половина XVIII – начало XIX веков).
Развитие и зрелость. Морось превращается в дождь. Капли всё полновесней и чаще. Но они по-прежнему впитываются землёй. Аналогично и национальная поэзия периода расцвета, когда достигается идеальное соотношение между культурным «производством» и его общественным потреблением. Самые значительные, полновесные образцы лирической продукции замечаются и по достоинству оцениваются профессиональным сообществом, презентуются обществу и усваиваются им, включаются в культурную память (середина XIX – середина ХХ веков).
Поздняя зрелость («стадия ливня»). Капли всё гуще. Они сливаются в потоки, заливают землю, которая уже напитана влагой и всё менее способна усвоить новые её порции. И потоки воды, уже отторгаемые почвой, несутся ручьями в реки, сносятся в городской дренаж и сливные системы. Такова и стадия развитой, перезрелой культуры (историческая аналогия – эпоха эллинизма). На общество непрерывно рушится поток новых произведений. А оно насыщено литературой – той самой, что уже впиталась, стала классикой (ситуация с 1970/1980-х годов по настоящее время).
Между тем ливень текстов только нарастает. Причём с известной толикой интересных (если не талантливых) произведений, которые раньше и критикой, и обществом были бы обязательно замечены, оценены, усвоены. Теперь не то – слишком всего много. И вся эта продукция, как ливневые воды, сносится прямо в сток. Какие-то «капли-произведения», конечно, впитываются и в таких условиях. Но это уже индивидуальная удача текста и его автора. Удача, для которой одного литературного качества уже абсолютно недостаточно. Необходим серьёзный довесок. Какой именно, отдельная тема; если скороговоркой – сенсационность/эпатажность любого рода, ранняя/громкая смерть автора и т.п.
Итак, мы находимся в ситуации конца классики. Механизм пополнения Пантеона авторами-современниками практически сломан. Точней, он продолжает работать, но уже не в масштабе всей национальной поэзии, а в замкнутых пределах отдельных её сегментов (творческих направлений, региональных «рукавов», социокультурных субкультур), формирующих свои локальные каноны персоналий. Да и что остаётся делать профессиональному сообществу, если нельзя объять необъятное?
Мы помним формулу: «Я книги Пастернака не читал, но могу сказать…» Современный критик-профессионал, не проговаривая её вслух, фактически действует по этому же принципу. Точней, он просто не знает о существовании А, В, С и массы других интересных современных поэтов. Но это его нисколько не смущает! Он смел на обобщения, легко пишет о тенденциях современной русской лирики; составляет свои персональные рейтинги авторов и стихов. Результат – полная релятивизация всех оценочных критериев. Точней, весь их контрольный пакет (пресловутый «гамбургский» счёт) теперь помещается в голове каждого отдельно взятого «оценщика» поэзии. Со всеми вытекающими отсюда последствиями, ведь каждый такой профессионал знает о современной русской поэзии не больше, чем один из слепцов, ощупывавших слона, перед тем как компетентно высказаться, как выглядит это животное.
О каком переводе в национальные классики поэта-современника А или автора В в такой ситуации может идти речь, если профессионально не оценено большинство «качественных» поэтов, стихи которых не уступают тем, что определяются как центральные достижения нашей современной лирики?
Что будет с отечественной поэзией дальше? Прежде всего, напомним тезис из начала статьи. Культура – большая коммунальная квартира. И рассматривать русскую лирику независимо от того, что происходит во всей русской культуре и ещё шире – в глобальной культурной системе, нельзя. А это тема уже для совсем другого текста. Однако ряд общих тезисов, касающихся обозримого будущего русского поэзии, можно представить уже сейчас.
1. Современная русская поэзия, несмотря на свой опыт и багаж, всё еще обладает значительным нерастраченным потенциалом творческого развития. Одним из индикаторов этой живой потенции, на наш взгляд, является возможность сохранения рифмованной лирики, уже уступившей доминирующие позиции верлибру во многих европейских национальных традициях. Между тем, в русской поэзии верлибр – сильная, но по-прежнему явно периферийная ветвь.
Живая, разнообразная рифмовка – одно из центральных качеств хорошего стиха, способная увеличить его внутреннюю достоверность и существенно нарастить силу психологического воздействия. Такое пускай размытое, но важное определение хорошего стиха как «чеканность» или, скажем, предельная точность, напрямую связаны с рифмовкой, прошивающей и цементирующей стихотворение. Достичь подобного эффекта в рамках верлибра почти невозможно. Этот тезис, относящийся к психологии восприятия поэзии, полностью подтверждается социологией культуры. Простой пример. В памяти нашего современника, среднестатистического образованного русского, целиком или фрагментами хранятся десятки стихотворений от Пушкина до Вознесенского и т.д. Но среди них мы едва ли найдём пример верлибра. Да и критики, профессиональные мастера, способные успешно разрекламировать верлибрную продукцию, думается, не в состоянии (быть может, за самым редким исключением) воспроизвести эти стихи по памяти. Сказанное, конечно, не приговор всем, реализующимся в верлибре. Но шансы на попадание стиха в самое сердце читателя, на мой взгляд, и так небольшие, при переходе на верлибр падают почти до нуля.
2. В обозримой перспективе (15-20 лет) размеры русского поэтического сообщества будут оставаться столь же значительными, как в настоящее время, а с известной долей вероятности могут возрасти. Напомним, что даже в сложнейшие для нас 1990-е годы, отмеченные резким падением уровня жизни населения и переходом значительных его групп к самовыживанию, число пишушщих не только не сократилось, но даже увеличилось. Сохраняется эта тенденция и в начале XXI века, поскольку речь идёт о глобальной социокультурной закономерности – росте тех, кто ориентируется на различные формы творческой самореализации.
Значит, как минимум не сократится, но скорее всего возрастёт и без того невероятная производительная мощь российской лирики – стадия творческого ливня войдёт в свою «тропическую» фазу.
3. Продолжится процесс нарастающего совмещения двух множеств – пишущих поэзию и её читающих. Полностью совпасть данные социальные группы, конечно, не могут, но сопряжённость их будет всё более наглядной. Но сам значительный масштаб поэтического сообщества будет определять известную массовость читательской аудитории. А значит, русская поэзия не останется без своего читателя. И сетования критиков по этому поводу излишни – пара миллионов серьёзных любителей стихов в России сохранится на всю обозримую перспективу.
4. Почти неизбежна и дальнейшая субкультуризация русской поэзии, укрепление самостоятельности её региональных ветвей и различных творческих «рукавов». Речь может идти как о нарастании их социальной, коммуникационной, содержательной «капсулизации», так и о росте профессионального качества. Последнее, прежде всего, касается региональных поэтических сообществ, существенно увеличивших свой творческий потенциал в постсоветский период и способных ещё более его нарастить в ближайшие десятилетия.
5. Сказанное предполагает ещё один вывод – сложившийся к концу ХХ века русский поэтический канон в первой трети нынешнего столетия не подвергнется серьёзной коррекции и не пополнится новыми именами. То есть ни один из поэтов, творчество которых пришлось на конец ХХ – первые десятилетия XXI века, не получит широкой известности за пределами самого литературного сообщества. Притом что такая известность – одно из необходимых условий включения автора в русский национальный Пантеон.
Учитывая, что русская поэзия (и литература в целом) утратила присущую ей ранее способность презентовать своих центральных фигурантов на самую широкую общественную аудиторию, единственным способом придания поэту-современнику общероссийской известности становится путь «учебника» – включения автора в круг поэтов, изучаемых в рамках обязательной школьной программы. Но в условиях нарастающего внутреннего дробления современного литературного процесса данный сценарий по своей вероятности близок к нулю.
Вместе с тем ближайшие десятилетия могут стать временем складывания и укрепления собственных региональных поэтических пантеонов. Тем более, что число авторов «столичного» уровня на местах постоянно умножается.
6. Неизбежной представляется и дальнейший рост сложности (переусложнённости, многозначности/многослойности) русской поэтической речи – качества, в котором многие исследователи справедливо видят ахиллесову пяту современной лирики.
Но каждая новая генерация поэтов, приступая к творчеству, сталкивается с массивом уже написанного и вынуждена его огибать. Потому что поэзия – это текст, напечатанные слова. Авторский текст поэта, в отличие от живой человеческой речи, не имеет права повторяться. Любой из нас может сказать женщине/мужчине: «я тебя люблю». И каждый раз это будет единственно, уникально. Но если написать: я вас любил – все скажут: «это не ты любил, а Пушкин».
Желая стать «настоящим» поэтом, я должен выразить своё чувство иначе, избегая не только образов, но и ритмов, рифм Пушкина, Лермонтова, Маяковского, Пастернака и т.д. Любой желающий сказать собственное слово, вынужден считаться со своими предшественниками, которых с каждой творческой генерацией русских лириков всё больше. Но главное здесь то, что эти уже почти бесчисленные предшественники использовали все самые простые, точные, убедительные слова о любви (жизни и смерти, войне и мире, дружбе и ненависти… – короче, обо всём). Поэты прошлого неумолимо вынуждают меня и всех других современных авторов обращаться ко всё более сложным, закрученным, многосмысловым формулировкам.
А более сложная форма – это неизбежно меньшая аудитория. Если пушкинская вербальная «формула любви» рассчитана на всех без исключения носителей русского языка, то «Я бросаю тебя, как бросают курить…» или «Какого члена профсоюза, ты здесь сидишь такой внезапный…» (Надя Делаланд) – только на тех, кто способен войти в камертон с данным персональным образом любви автора, на тех, кому такая формула окажется близкой (кстати, вот ещё одна из причин, почему современному автору путь в национальной поэтический Пантеон практически заказан).
И, к сожалению, альтернативы дальнейшему усложнению авторских формул/образов всех основных объектов современной поэзии не просматривается. Можно сетовать или негодовать, призывать или заклинать. Но речь идёт о естественной смене стадий развития крупной области нашей национальной культуры. Условно говоря, русская поэзия – хорошо пожившая и много повидавшая/испытавшая на своём веку женщина. Требовать от современной русской лирики ясности и прозрачности – всё равно, что добиваться от «бабы – ягодки опять» качеств, свойственных ей четверть века назад.
7. Одна из очевидных тенденций современного мирового культурного процесса – поиск синтетических форм, встречное движение крупных культурных сфер. По мере возможностей в этом поиске будет участвовать и русская поэзия, нащупывая творческие смычки с музыкой, живописью, театром. Продуктивные возможности и открытия на этом пути, на наш взгляд, достаточно ограничены, но они есть и могут быть использованы.
И в целом новые электронные технологии открывают возможность широкого возвращения поэзии от печатного текста к устной, рапсодной форме. Необязательно, чтобы именно в этом направлении пролегала генеральная линия развития русской (и не только) лирики, но в качестве одного из живых рукавов её творческой динамики это вполне возможно.
Между тем, любой внимательный наблюдатель замечает в настоящее время массу признаков готовящегося «конца времён». Речь не о гибели цивилизации (хотя и она полностью не исключена), но о всё более вероятных качественных переменах мирового социального бытия; глобальных подвижках, способных кардинально изменить образ человеческой жизни и само человечество.
Конкретные черты возможной его будущей метаморфозы и последующей системной модификации разобрать пока почти невозможно. Только разнообразные намёки, потенции, предварительные подвижки. Но если хотя бы ряд этих намечающихся и уже открытых рукавов глобальной трансформации реализуется (например, человек станет в среднем жить 120 – 150 лет, научится себя масштабно искусственно воспроизводить; сформирует сферу коллективного разума, к которой так или иначе будет подключён каждый индивид; освоит близкое космическое пространство и т.п.), культура такой цивилизации будет иметь самые существенные отличия от её современной формы.
Во что в таком обществе может превратиться литература, какие формы приобретёт печатный текст, если вообще сохранится; как видоизменятся поэзия и лирическое слово – отличная площадка для социокультурных фантазий. Но в чём сомневаться не приходиться, так это в том, что люди, оставаясь хоть немного людьми, не разлюбят создавать истории и рассказать их другим; всегда будут обмениваться мыслями, образами, своим живым чувством. А значит, у поэзии есть будущее, каким бы оно ни было.
_____
Авторский вариант статьи, подготовленный специально для нашего альманаха.
«45»: рекомендуемая ссылка: «45: параллельное кино».
Январь – февраль 2016 года
Ростов-на-Дону
Иллюстрации:
портреты поэтов и прозаиков, авторов альманаха «45-я параллель»;
дизайн – Татьяна Литвинова (Ставрополь)
и Нина Огнева (Ростов-на-Дону).