Слово, опалённое войной
Твёрдая правда Твардовского
Акцент-45. Всю Великую Отечественную войну Александр Твардовский был на фронте. В 1941-1942 годах работал в редакции газеты Юго-Западного фронта «Красная Армия», затем – в газете 3-го Белорусского фронта «Красноармейская правда». В годы ВОВ поэт создаёт свою самую знаменитую поэму «Василий Тёркин».
* * *
Просты ли стихи Твардовского?
Прав ли был Бунин, пришедший в восторг от Василия Тёркина, или Ахматова, сказавшая: «Частушки в любое время нужны»?
И он, и она по-своему – ибо представление о народности, широко внедрённое в сознание граждан Союза, было и верно, и не верно: народ действительно нуждался в своих песнях, и народность всякая условна, а «Василий Тёркин» – поэма, всё же, столь связанная с определённым временем, что, скорее всего, так и останется в нём.
А вот грандиозное, антологичное стихотворение «Я убит подо Ржевом» ясной стройностью и сверкающей алмазной гранью каждой строки врезается в сознанье сильнее.
Простые смыслы и точные формулировки – в этом сила Твардовского:
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.
Как врезается в недра памяти необыкновенно мудрое стихотворение:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В то, что они – кто старше, кто моложе –
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, –
Речь не о том, но всё же, всё же, всё же...
Оно – точно формула совести, в которую входит и осознание своей, пусть и не чётко даденной вины – вины метафизической, если угодно.
Поздние стихи Твардовского отмечены мудростью и скорбью, совмещённой с принятием действительности такой, какая она есть; представляется, поздние стихи Твардовского ценнее, чем его монструозные поэмы раннего периода.
Нельзя не задуматься над стихами «Памяти матери», не ощутить их странную, тугую земельную силу – силу почвы, растящей всё необходимое, принимающей телесные оболочки людей:
Как не спеша садовники орудуют
Над ямой, заготовленной для дерева:
На корни грунт не сваливают грудою,
По горсточке отмеривают.
Как будто птицам корм из рук,
Крошат его для яблони.
И обойдут приствольный круг
Вслед за лопатой граблями...
Но как могильщики – рывком –
Давай, давай без передышки, –
Едва свалился первый ком,
И вот уже не слышно крышки.
Сила стиха идёт от глубины, от сознания осмысленности прожитого – каждым; от неотменимости того, что было, что есть.
Они просты, стихи Твардовского, но простота эта высокого порядка...
...памятник поэту и великому редактору возвышается напротив местоположения журнала, какому он отдал шестнадцать лет своей жизни.
Люди проходят мимо.
Идут не-читатели стихов, искатели выгод, бедные представители народа, стремительно становящегося населением, идут, не особенно задумываясь, кому установлен памятник.
Весть Василия Субботина
Акцент-45. Василий Субботин принадлежит к фронтовому поколению поэтов 1940-х годов. С первого дня Великой Отечественной войны в действующей армии – танкист, башенный стрелок, корреспондент дивизионной газеты. Участник сражения за Берлин и свидетель последних дней и часов войны, в том числе штурма рейхстага, запечатлевший войну в слове как очевидец, правдиво и подробно.
* * *
Словно издали – из очень далёких дебрей истории – идёт голос, славно выпевающий современные стихи:
В те годы много по лесам
Легло в побоище неравном…
И кто-то Слово написал
Об Игоре и Ярославне.
Оно из дальних чащ былых
Летит из века в век и дальше –
Давно умолкший голос их,
Живых и мужественно павших.
Василий Субботин знал о чём писать: человека, перевитого опалёнными лентами Великой Отечественной, не могло прельщать пустое, игровое, не серьёзное.
Ибо стихи всерьёз: ибо они заполняют жизнь, объясняя её, и призваны добывать гармонию из любой ситуации, сколь бы трагической она ни была.
Василий Субботин чувствует травы так, как будто их рост связан с возникновением его стихов; он слышит дыхание ветра, как собеседника, и течение и внешность рек для его поэтического дела – световой кладезь.
Природный круг реальности резво перезванивает зимою, и бодро прокалённый морозом воздух играет нежными розоватыми оттенками детства:
Должно быть, под снегом река
Привычно звенит под копытом.
Зима! Вся земля в облаках,
И холодно, как в Ледовитом!
Субботин шёл от дружественной нивы русской поэзии, от тех ярких, смелых, талантливых людей, чья юность пришлась на призыв, на ярость и силу войны:
Друзья мои. В поэзии мы рядом,
Друг возле друга, рядом, ты и я…
Вот Коган, вот Гудзенко, вот Кульчицкий,
Вот Инге, вот Майоров, вот Орлов,
Луконин, Наровчатов… Как нас много
И как нас мало было! Лишь теперь
Я это понимаю…
И здесь «мало» столь значительно, что никакое «много» его не перевесит.
И голос Субботина – сильный, самостоятельный, отчётливый – не потерялся среди других, как и ничей из перечисленных сверстников-поэтов; голос его могуче звучал, представляя не только себя, но и поколение, весомой единицей которого был В. Субботин, создававший стихи с тою мерой яркости, которая не может быть затоптана денежно-прагматичным временем.
Мера Михаила Луконина
Акцент-45. Всю войну Михаил Луконин работал специальным корреспондентом армейской газеты «Сын Родины» и «На штурм», писал прифронтовые репортажи, очерки о рядовых солдатах и их командирах, «горячие» сводки с поля боя. 10 октября 1941 года был ранен в бою за деревню Негино. В 1942 техник-интендант 1-го ранга Луконин М. К. награждён медалью «За боевые заслуги» за создание ряда патриотических произведений, вдохновляющих красноармейцев на борьбу с фашистскими захватчиками, и также за участие вместе с разведчиками в операции по ночному захвату «языка» и вынос с поля боя раненого политрука.
* * *
Ритм должен рваться, трепыхаться, биться, как полотнище на ветру: иначе разве выразишь движение века?
Лето моё началось с полёта,
Зима началась в «стреле»,
Лёгкое, белое, беглое что-то
Наискосок слетало к земле.
Ночью к окну подплыло Бологое,
Но виделся памятный край,
К горлу прихлынуло всё дорогое
С просьбой: «Не забывай!»
Стих Михаила Луконина чужд плавности, закруглённости, ибо слишком не плавной была жизнь, сквозь которую пролетали обожжённые ленты военной трагедии: и трагедии надо было противостоять, более того, надо было, выжив, победить.
Хорошо перед боем,
Когда верится просто
В то, что встретимся двое,
В то, что выживем до ста.
Опыт военных лет совмещает крест и будничность работы, наждачная правда жизни раскрывается так, как и не должна бы была, да что делать…
Только уповать:
В то, что с тоненьким воем
Пуля кинется мимо.
В то, чему перед боем
Верить необходимо.
Ибо вера военных лет специфична, но без неё не выдюжить предложенные панорамы яви…
…порою в стихотворении, тема которого вроде бы не имеет отношения к искусству, вдруг вспыхивает афоризм, нечто в сущности оного проясняющий:
А, может, чтобы жило искусство,
Нужны на свете такие боли?
Много строчек-формул, строчек-определений разбросано по поэтическим полям М. Луконина: полям щедрым, продуваемым разными ветрами жизни; полям, густо исхоженным поэтом, многое сумевшим понять, и выразить понятое в стихах жёстких и чётких, порою нежных, и… безбрежных.