(Античные мотивы)
Золотое руно облаков
Я с Язоном не плыл на «Арго»,
не сражался с кентаврами в битвах,
имена олимпийских богов
не шептал в повседневных молитвах.
Отчего же Эллада – жива,
Понт Эгейский у ног моих плещет,
и гудит на ветру тетива,
и стрела наконечником блещет?
Отчего я сегодня таков,
по естественной сути, не с виду?
Золотое руно облаков
добываю в небесной Колхиде.
Полигимния и Клио
У меня в шкафу есть «Нива»
за четырнадцатый год,
диски чёрного винила –
знаю их наперечёт.
Полигимния и Клио
часто у меня гостят,
их напев нетерпеливый,
как гудение в костях.
Пальцы шепчутся с бумагой,
опадает тонкий прах.
Нужно быть великим магом,
чтоб отринуть этот страх!
Не спеша кружит пластинка,
не спеша бежит игла,
и седая паутинка
светит миру из угла.
Наши войны, наши гимны
улетают, словно дым
из трубы под небом зимним –
и становятся былым.
Развивая Гераклита
Ты говоришь: всё изменяется.
Тебе я вторю: всё течёт.
И эта максима невнятная
известна всем наперечёт.
Избушка встанет к лесу передом,
и в ней никто тебе не рад,
и ты, бредущий топким берегом,
застынешь, как Иван-дурак.
Но всё, конечно же, изменится
через года или века,
и снова станет красной девицей
преклоннолетняя Яга.
Порою в лучшее не верится,
порою свет уходит в тень...
А жизнь и крутится и вертится,
как стриптизёрша на шесте!
Укус музы
Одного поцелуя, муза,
мне бывает довольно, чтоб
лень, сомненье и прочий «мусор»
отлетали, как жабы в топь.
То гневишься, а то жалеешь,
то играешь со мной в любовь.
До сих пор на плече лелею
след жемчужных твоих зубов.
А когда на рассвете синем
покидаешь укромный кров,
я шепчу дорогое имя –
и стихает шальная кровь.
Я совсем не хочу иную,
выпивая тебя до дна,
не злорадствую, не ревную:
вон нас сколько – а ты одна.
Нас немало, и мы в хитонах,
нас, быть может, под миллион.
Но не ждите проклятий, стонов,
упаси меня Аполлон!
Погостишь у других, проспишься
и вернёшься в святом огне,
и когтями парнасской птицы
исцарапаешь спину мне.
Yellow-blue bus
...и когда за тобою придёт жёлто-синий автобус,
заходи не спеша и садись у любого окна.
Ну, поехали! Боже, храни наши хронос и топос,
а по-русски сказать – наши местности и времена.
Ты ладонью согреешь холодные синие стёкла,
нарисуешь сердечко, пронзённое острой стрелой,
и наполнишь автобус дыханьем спокойным и тёплым,
и, не зная чему, улыбнёшься легко и светло.
Через две остановки войдёт она, сядет напротив,
теребя косметичку, привычно устало вздохнёт,
наведёт красоту и устроится вполоборота.
Повстречаются взгляды, и медленно тронется лёд.
И кондуктор серьёзный, проверив багаж и билеты,
расчехлит свой колчан и усядется в дальнем углу,
пожелает удачи в пути и украдкой при этом
за кленовое древко потянет на волю стрелу.
Снежная баба Галатея
Тебя я вылепил из снега
себе под стать.
В твоих очах такая нега –
ни лечь, ни встать.
В твоих речах такая вера
в триумф добра,
что умерла, по крайней мере,
ещё вчера.
В твоих делах такая сила,
такой напор.
Ты, словно солнце, осветила
мой тёмный двор.
Тебя назвал бы без печали
своей навек...
Но тает, тает под лучами
непрочный снег.
Афродита с веслом
Я не стал твоим принцем на белом коне,
я капризы твои исполнял не вполне,
но когда нас качало на шалой волне –
ты кричала – извне, а звучало – во мне.
Нас качало к причалу во время штормов.
Но причина печали – не в смене домов:
я об этом прочёл в сотне мудрых томов,
я об этом услышал в раскатах громов.
Обеспеченный тыл – волнорез, волнолом.
Обесточенный пыл вновь искрит – поделом!
И встаёт из волны Афродита с веслом,
и стреноженный конь бьёт по крыше крылом!
Отказ от эпоса
С пурпурными перстами встала Эос.
Быт вырос до размеров бытия.
История любви сложилась в эпос,
где главные герои – ты и я,
где боги обитают в эмпиреях
над скудной географией квартир,
где шторы парусами в окнах реют,
как будто приглашая в дивный мир.
Там лёгкие ладьи по воле ветра
утюжат глади Понта, и война
за Трою не окончена, и Федра
пока ещё примерная жена.
Но слаб язык, чтоб выразить такое,
но вял рассудок, древним не в пример,
а потому оставь меня в покое,
не искушай моей души, Гомер!
Бог из машины
Тихонько спиваются наши мужчины,
и женщины плачут над глупым романом.
Наш храм – из картона, наш бог – из машины,
на сцене – комедия Аристофана.
Под брызги слюны и семейные дрязги
послушно играем нелепые роли,
безропотно носим постыдные маски:
жена-истеричка и муж-алкоголик.
Приемлем данайцев, дары приносящих,
питаем друг друга плодами раздора,
чураемся нищих и гоним просящих,
и мир созерцаем сквозь дырку в заборе.
Но тот, из машины, напрасно смеётся,
и шутки над нами кончаются плохо:
ведь храм загорится и бог разобьётся,
и рухнут на сцену канаты и блоки!
Бог, титан и орёл
Гордый горный орёл, что клевал Прометееву печень,
совершив экзекуторский труд, возвращался домой,
а титан повисал на цепях, изнурён, изувечен:
он сражался с богами, он вёл обречённый свой бой.
Поникала глава, закрывались тяжёлые веки.
Но и в мутных кошмарах, гордыней своей уязвлён,
раз за разом дарил олимпийский огонь человекам,
вопреки высшей воле и строгим запретам назло.
Гордый Зевс на престоле, божественной власти исполнен,
всё метал гром и молнии в бедных никчёмных людей,
гнал пожар по лесам, и по морю – смертельные волны,
чтобы помнили все, как наказан был дерзкий злодей.
И покуда встаёт воспалённая гордость на гордость,
и сшибаются в схватке кровавой покатые лбы,
и выходят в поход оголтелые дикие орды,
бог, титан и орёл – ипостаси единой судьбы.
Список кораблей
Я список кораблей прочёл всего на треть.
Когда ж его прочту хотя б до середины?
А я уже успел изрядно постареть:
морщины на челе и на висках седины.
Но что мне до седых преданий старины,
но что до Трои мне и что мне до ахейцев?
Военные дела неведомой страны
без всяческих причин колотятся под сердцем.
На «клаве» настучал продвинутый Гомер
секретный древний план и объяснил на пальцах
тактический манёвр, дал доблести пример.
Прочту и файл сотру – врагу чтоб не достался.
На песчаной отмели
Здесь играло волной подсознание,
намывая на берег песчаный
неуёмных фантазий создания
и секреты, и страшные тайны,
и альбомы в обложке велюровой,
и потёртые старые книжки
про мальчишку с густой шевелюрою,
про знакомого с детства мальчишку.
Я когда-то легко их отыскивал,
знал на память заветное слово,
и на утлой лодчонке неистово
уплывал в океаны былого.
Там встречал я усталую женщину
и от солнца горячие камни...
Но любые приметы ушедшего
вымел цербер-прибой языками.
И рассохлись борта несмолёные,
и видны сквозь тумана прорехи
то залив со слезою солёною,
то затон беззаботного смеха,
из которых когда-то мы отпили.
В час урочный ночного прилива
я хожу по заброшенной отмели
и добычу ищу терпеливо.
Никто
Бьётся жилка на левом виске,
свищет воздух из лёгких натужно.
Одиссей в бесприютной тоске,
по маршруту привычному кружит
в драном рубище с тощей сумой
и униженно роется в урнах.
И уже не вернуться домой...
Дайте света и воздуха! Дурно!
И в дурдоме в руках у врачей,
и в ногах у громил-санитаров,
днём и ночью – никто и ничей,
и больной, и голодный, и старый –
он не нужен уже никому.
И зачем подниматься в атаку?
Он меняет суму на тюрьму...
И его не дождётся Итака!
Античный ливень
Этот ливень имеет навязчивый привкус железа
(он напомнил мне вдруг о прокушенной в детстве губе),
он вонзается в землю подобьем зазубренных лезвий,
и гудит, и гремит, и ревёт водосточной трубе.
Этот город, поникший, размокший, поплывший,
упакован прилежно в плащи, целлофан и зонты.
В лабиринте домов, под цветущею розовым вишней,
медсестра Ариадна мотает тумана бинты.
В этих отблесках виден отчётливый призрак Ареса,
кулаками громов крепко стиснули неба виски,
и пробита десятками стрел дождевая завеса,
продырявлено небо, порублен простор на куски.
Так ликуйте, титаны и боги, гремите мечами.
Жаль, что я наблюдатель сторонний на этой войне...
Но в конце бурной битвы, как в детстве, как в самом начале,
мой кораблик бумажный запляшет на пенной волне.
Новый Харон
Хоронят Харона. Пылает ладья.
Огонь отражается в Стиксе,
лениво всплывая из небытия,
где мрак, словно челюсти, стиснут.
Но только не примут его берега,
глухие к страданью и боли.
Усталое тело уносит река
с последним заветным оболом.
Что было, то было, быльём поросло,
и травы по-своему правы.
И новые руки сжимают весло,
и снова легка переправа.
Полдень
Не играйте в полдень на свирели –
разбудите Пана.
Греческая поговорка
Густой горячий полдень пал на землю.
Мохнатый Пан уснул под сенью ив.
Ручей едва журчит и роща дремлет,
на время шелест листьев затаив.
Тягучий воздух липнет бурым мёдом,
в нём вязнет всё: и души, и тела,
и птицы, утомлённые полётом,
и небеса, спалённые дотла,
и пастухи, убравшие свирели
и севшие у медленной воды,
где струи, словно в бронзовой купели,
полощут пряди рыжей бороды.
© Сергей Смирнов, 1992–2011.
© 45-я параллель, 2011.