Сергей Кузнечихин

Сергей Кузнечихин

Новый Монтень № 1 (529) от 1 января 2021 года

Особая каста

Медаль

 

Заглянул в книжный магазин и увидел на прилавке сборник Николая Клюева, а денег с собой не было. До работы ехать далеко, до дома – ещё дальше. Просить, чтобы оставили на денёк, очень рискованно. Клюева не издавали с тридцатых годов. Если бы продавщица знала, кто он такой, сразу бы определила под прилавок. Надо было срочно выкупать. Вспомнил, что через улицу работает знакомый. Повезло. Оказался на месте. При деньгах. И книга дождалась.

На другой день с утра явился на работу, сдал отчет по командировке, получил зарплату и поехал отдавать долг. Кредитор был не из близких друзей, довольно-таки щепетильный, если не сказать, занудный, так что злоупотреблять доверием было нежелательно. Расплатился и с лёгким сердцем решил попить пивка. Полтора месяца проторчал в командировке, где пива не было и было не до пива, к такому празднику и рыбки из дома прихватил.

В центре города я знал три относительно надёжных пивных точки: буфет Дома офицеров, буфет Крайпотребсоюза и, как ни странно, буфет Дома учителя. Стояли они в кучке, так что вероятность прямого попадания возрастала втрое. Начал с Дома офицеров. Увидел на крыльце курящих мужиков и пронял, что не промахнулся. Взял для начала четыре бутылки. Пивко оказалось свежим. Сижу, размышляю о парадоксах жизни, почему прохладное пиво греет душу приятнее, нежели тёплое и заодно похваливаю себя за удачно завершённую работу на сложном объекте и за то, что утром догадался прихватить рыбки. Есть, конечно, некоторый садизм, когда на твоём столике лежит вяленый волжский синец, а за соседними столиками интеллигенция макает пальцы в солонки и посматривает на тебя завистливыми глазами. Интеллигенции завидовать не привыкать, это у них вроде профессиональной болезни. Кстати, волжская вяленая рыба намного лучше сибирской. В Сибири её вялят потрошёной, и она быстро пересыхает. Мне, конечно, можно возразить и напомнить о туруханке или корюшке, но их чаще всего коптят, они слишком жирные, чтобы вялить. А если честно, сам я предпочитаю малосольного тугуна. В общем, об этом я могу долго разговаривать.   

Выпил пару бутылок, и подсаживается ко мне журналист Володя Леонтьев. Личность достаточно легендарная. Попал он в уникальную историю. Шёл поддатый, мимо проезжал патрульный «луноход» и подобрал болезного. Но смена у стражей правопорядка только началась, и он оказался первым пассажиром. Пока разъезжали по городу, собирая урожай, Володя пришёл в себя, а когда подъехали к вытрезвителю, выскочил первый из машины и стал выводить других алкашей. Вывел, демонстративно пересчитал, доложил, что доставлены без потерь, и бочком-бочком мимо машины и мимо двери. Приняли за дружинника, тем более, что внешность у него была весьма представительная, даже за партийного работника среднего звена можно было принять. Историю эту слышал от многих общих знакомых, но герой пересказал специально для меня. 

Другое вытрезвительное приключение Леонтьева случилось в Дивногорске. Там проводилось совещание молодых литераторов. Ещё на пристани Володю перехватил вечно-опальный поэт Рябеченков. Леонтьев, как ни странно, оказался при деньгах, и встреча закончилась вытрезвителем. Взяли красавцев на подступах к гостинице. Кто-то из участников семинара подглядел, как их грузили, прибежал и ударил в набат. Принято считать, что поэты не любят друг друга, но это сказано о маститых, а начинающие бросали в шапку не только рубли, но и трёшки. Выбрали самого красноречивого и отправили платить выкуп.

Амнистировали. Но денег в шапке хватило и на то, чтобы отпраздновать освобождение. Уверенные, что снаряды в одну воронку дважды не попадают, решили выпить бутылочку портвейна и пробиваться в гостиницу, чтобы выразить благодарность. Помыслы были чисты, но увлеклись, и снова оказались в плену, уже втроём, и красноречие парламентёра не помогло.

За приятными воспоминаниями допили своё пиво. Взяли ещё раз. А когда пошли за очередной добавкой, оно кончилось. Можно было бы и разбежаться, но когда пиво неожиданно кончается перед носом (вроде только что было, рядышком, в трёх шагах … и вдруг исчезло), появляется такая обидища на несправедливость жизни, такое непреодолимое желание найти что-нибудь. Леонтьев намекнул, что у него есть знакомая продавщица, у которой можно взять и после семи. Подошли к магазину. Дал ему денег, а сам остался на улице. Прогуливаюсь у входа, курю. Выпитое пиво совсем некстати и не к месту напомнило о себе. Высматриваю поблизости тёмный закуток и пристраиваюсь в подворотне к глухой стенке. Каюсь. Но повезло, никого из прохожих недостойным поступком не оскорбил. Выскочил из подворотни, да, видно, переволновался, потерял бдительность, поскользнулся и растянулся на тротуаре. А когда поднялся, увидел перед собой двух пареньков в форме. Арестовали. Практически трезвого. Ни по прямой не заставляли пройти, ни приседания с вытянутыми руками делать. Получилось, что неспроста Леонтьев ко мне подсел. Нехорошая аура у человека? Или глаз дурной?

Я, разумеется, доказывал, что совершенно трезвый, не буянил, предложил заплатить штраф и мирно разойтись, но, видимо, чем-то не понравился фельдшеру, мужичонке с бледным костлявым лицом и реденькими жёлтыми усишками. Может, бороде моей позавидовал?

Спать на койке без матраса, застеленного всего лишь клеёнкой, не самое большое удовольствие, но это ещё полбеды. Часа через два после меня притащили плюгавенького мужичонку и бросили на крайнюю койку. Волокли полусонного, потому как он сразу же захрапел. Но какой это был храп! Человечишко с бараньим весом издавал воистину бульдозерный рокот, при этом казалось, что бульдозер пыжится забраться на крутую гору, и двигатель его то рычит из последних сил, то глохнет, задыхаясь от злобы. Полжизни по гостиницам отстрадал, но подобного не слышал. Какой-то нервный мужик вскочил со своей койки и перевернул храпуна на живот. На какое-то время бульдозер заглох, а минут через десять снова полез в гору. Мужик ещё раз перевернул его и остался стоять рядом. Храпа не было.

– Ты его случайно не придушил? – спросил кто-то из темноты.

– Дышит пока. Но могу.

Кто-то застонал в бреду.

– Если кто обоссытся – убью! – рявкнул нервный и вернулся на свою койку.

Вроде алкаш, а покомандовать любит. А может и не алкаш – мало ли здесь случайных людей. Себя-то алкашом не считаю.

И всё-таки задремал.

Утром отдали содержимое карманов, в первую очередь удостоверение по ТБ и деньги, ничего, кстати, не заныкали, может потому, что в памяти был, даже папиросы вернули. Вредный фельдшер или сменился, или отсыпался. Выпускал меня другой дежурный. Не хочу сказать, что худые мужики обозлены и завистливы, но утренний был упитан и розовощёк. Расплачиваясь за ночлег, я положил лишний червонец и попросил не сообщать на работу. Он молча кивнул.

Ночевать в вытрезвителе хуже, чем у любовницы, но зато не надо ничего придумывать. Однако и правду мою жена слушать не захотела, молча оделась и уехала на работу. Переволновалась за ночь, её понять можно. А мне что делать, если не желают разговаривать? Выпил крепкого чая за неимением ничего лучшего и тоже поехал в контору.

Когда проходил мимо приёмной, секретарша окликнула и сказала, что мне велено срочно зайти в отдел кадров треста и при этом как-то загадочно улыбнулась. А какие тут могут быть загадки? Настигло возмездие. Дежурный из вытрезвителя выполнил свой гражданский долг и сообщил по месту работы. Может, и не он, а тот обозлённый на жизнь фельдшер, который устраивал меня на ночлег. Выяснять не пойдёшь.

От нашего управления до треста около километра. Можно доехать на автобусе, но я отправился пешком, оттягивал неприятный разговор. Кадрами заведовала довольно-таки смазливая бабёнка. После института посидела то ли в конструкторском, то ли в проектном отделе, поняла всю бесперспективность научной работы и ударилась в комсомольские активистки. Выбралась из-за кульмана на простор, на глаза начальства – и сразу заметили, оценили исполнительность и аккуратность. Не последнюю роль сыграла и приятное личико. Как только появилась вакансия, доверили важный стратегический пост. Кадры решают всё, как утверждал Владимир Ильич. Бреду, размышляю, как себя вести. Если она примется читать мораль о вреде пьянства, стыдить меня, старого кадра, который отмотался безвылазно 12 лет по командировкам, меня, которого знают и ценят почти все главные энергетики сибирских рудников, меня, который умел находить общий язык, отстаивая интересы родной фирмы, с самыми скандальными заказчиками, включая Норильский ГОК – я не постесняюсь послать эту дамочку на три буквы. Высказаться, а потом идти в приёмную и писать заявление на увольнение. Остаться без работы я не боялся, с моим опытом без вопросов взяли бы в любую наладческую контору. Единственное, что терял – очередь на квартиру, но «телега» из вытрезвителя автоматически отодвигала её на неопределенный срок, если вообще не вышибала из списка. Так что выбора у меня не оставалось.

Прощальную тираду выучил наизусть и успел отрепетировать по дороге. Подхожу к отделу кадров, стучусь в окошко, оттуда выглядывает улыбающееся личико кадровички. Я, сбитый с толку, буркнул дежурное «здрасьте» и услышал произнесённое торжественным голосом:

– Дорогой Сергей Данилович, по итогам пятилетки вы награждаетесь медалью «За Трудовое Отличие»! Поздравляю Вас. Распишитесь, пожалуйста, в ведомости, а вручение награды будет в торжественной обстановке на День Энергетика.

Кстати, у московского чиновника, который прицеплял медаль к лацкану моего пиджака, сильно тряслись руки, но, может быть, и не с похмелья, может, серьёзная болезнь какая-нибудь.

А через полгода я получил квартиру.

 

Трезвый день

 

Поздняя осень 90-го. Живу ожиданием первой книги прозы. Наконец-то. И не где-нибудь, а в престижном «Советском писателе». Уже и солидный аванс получил. Инфляция пока ещё не пугает, да и не знаю толком, что она из себя представляет, даже не догадываюсь о её аппетитах. Не советское это понятие. Для человека, рождённого после войны, неизведанное. Хотя Советская власть уже трещит по всем швам. Центральные журналы наперегонки печатают Солженицына, Войновича, Аксёнова. Московская знакомая сетует, что купила за червонец полуслепую ксерокопию «Котлована», а через год его напечатали в «Новом мире». Гласность вселяет надежды. От перестройки ещё не устали. Единственное, что напрягает – сложность с добыванием выпивки. Но наш народ и не такие сложности всегда готов преодолеть.

В середине дня, ещё засветло, заявляются два поэта, мой приятель Саша Елишев, а с ним Рашид Зарипов, давний, но не близкий знакомый. У Рашида в кармане полбутылки спирта. Оказалось, что поклонница его творений работает на заводе «Медпрепаратов», и в трудные минуты всегда выручает. На «Медпрепаратах» спирт безопасный, но пить я отказался, сослался, что час назад пообедал, а на полный желудок как-то не потягивает. Отговорка не очень убедительная, особенно для тех, кто меня знает, но уговаривать не стали. «Нам больше достанется», – якобы пошутил Рашид и потребовал закуску. Нагловатый мужик. Если честно, из-за него я и отказался пить, ходили устойчивые слухи, что он «постукивает». Страхи перед всесильной конторой вроде бы должны остаться во вчерашнем дне. Бывшие правоверные коммунисты дают антисоветские интервью, а бывшие члены крайкома заверяют, что пострадали от Советской власти, против которой боролись всю жизнь. Никто ничего не боится. Но приводят к тебе в гости стукача, и чувствуешь себя как-то напряжённо. При этом вовсе не уверен, что он действительно стукач – мало ли что могут наговорить на человека – а всё-таки невольно начинаешь следить за собой, как бы не сболтнуть лишнего. Но не выгонять же, коли пришли в гости?! Нарезал им хариуса, заправил маслом грибы, поставил две рюмки. Сидим, выпиваем, то есть выпивают они, а я присутствую. Подглядываю, можно сказать. А что остаётся – трезвому? Ходило в интеллигентских кругах поверье – если человек в незнакомой компании активно ругает власть, значит, он или дурак, или провокатор. Помимо воли прислушиваюсь.  Но Рашид говорит только о стихах. Вспомнили недавно открытого для себя Георгия Иванова, его «отвратительный вечный покой». Спору не было – великие стихи. Спирт зелье коварное, доходит медленно, но резко. Гостей развезло. Голоса стали громче, суждения категоричнее, но никаких политических провокаций Рашид не подбрасывал, напрасно я грешил на ославленного, в том застолье его волновали только стихи, но если Елишев, даже пьяный, больше говорил о чужих, Рашиду приспичило читать свои выстраданные и недооценённые. И не какую-нибудь лирику, а историческую поэму. Все мы в то время практически не печатались, поэтому многое помнили наизусть. Но, видимо, медицинский алкоголь сыграл злую шутку, и автор запутался уже в прологе. Останавливался, извинялся, обещал вспомнить, начинал сначала, надеясь взять с разгона, и снова упирался в провал. Требовал рюмку для освежения памяти. Хорошо, что бутылка быстро опустела, а желание добавить настойчиво повлекло на поиски.

Проводил.

Можно сказать – выпроводил.

***

Но не прошло и часа, как заявился новый гость, слава богу, не поэт. Старый знакомый по работе в наладке Шура Трошев. Ввалился пьяный и, не раздеваясь, вытащил из кармана бутылку. В гости он заходил очень редко, отношения с ним сугубо производственные, но иногда он прихватывал меня на своей «Ниве» по грибы. Да и отработали в наладке полтора десятка лет, а наладка – это особая каста, или, как теперь принято называть, «субкультура», в ней даже враги считаются роднёй. Не у каждого хватает терпения много лет подряд мотаться безвылазно по командировкам и жить по месяцу (а то и по два) в рудничных гостиницах с удобствами на дворе.

Трошев – одна из легенд наладки. Имея за плечами заштатный техникум, он, что называется, нутром чувствовал котёл, теоретически объяснить не мог, но всегда находил верное решение. Самый знаменитый подвиг Трошев совершил в Лесосибирске. На ТЭЦ комбината смонтировали новую модификацию котла, а запуститься не смогли. Шура накануне сломал шейку бедра и передвигался только на коляске. Вызвали специалистов из Питера. Бились около месяца и всё без пользы. Апломб действует на провинциальных начальников и гостиничную обслугу, а капризная техника требует нестандартных извилин. Дым из трубы пустили, а выйти на проектные параметры не получалось, не тянул агрегат.  Ну а пар, как всегда, нужен позарез. И тогда заказчик снарядил санитарную машину, загрузили в неё нашего героя в кресле-каталке и повезли за 300 километров разруливать аварийную ситуацию. Как пускать большой котёл и вести наладку, сидя в инвалидном кресле, лично я плохо представляю. Но Трошев справился. Осчастливил город теплом и светом. Когда возвратили домой, позвонил и нетвердым голосом похвастался, что утёр нос некоторым великим специалистам из легендарного города.

Лет пять он пробыл в Монголии, заработал талон на «ниву» и приобрёл две вредные привычки, стал выпивать и политизировался. Если пьянство, пусть и с натяжкой, можно связать с жизнью на чужбине, то интересом к политике заразили москвичи, с которыми в Монголии пришлось очень тесно общаться. До отъезда туда он почти не выпивал, был молчун, и кроме работы, грибов и рыбалки его ничего не интересовало. Впрочем, и время подошло политизированное. Люди начали читать газеты, а в них сенсационные разоблачения из недавнего прошлого и текущий, густеющий день ото дня криминал, открывающий мирному обывателю шокирующие подробности тюремного быта.

И вот заявляется пьяный приятель и ошарашивает признанием:

– Я убил свою бабу. Спрячь меня хотя бы до утра.

Весёленькое признаньице. В какие только передряги ни попадал, но даже самые нервные выяснения отношений до убийств не доходили. Стою и не знаю, что сказать, как реагировать. Верить ему страшно, да и не верю я. Точнее, уговариваю себя не верить. Но слово-то громкое, эхо от него застряло в мозгу и не исчезает.

Вот они, издержки разъездной работы. Частые и долгие разлуки укрепляют любовь разве что в дамских романтических стишках. Постоянные командировки семейному счастью не способствуют. И у него, и у неё копятся подозрения, претензии, обиды. Жена у Шуры из тех красавиц, которые постоянно провоцируют мужицкое желание. И вроде как погуливала. Мне казалось, что он об этом давно догадывался. К тому же в последнее время стала и попивать.  Частенько запивали на пару. А по пьяни всякое могло случиться. Шура мужик не агрессивный, но пьяная женщина всегда на грани истерики. Украдкой осматриваю гостя – лицо не исцарапано, руки не в крови. Но мужик он здоровый, ручищи тяжеленные, одного удара могло хватить. Отвёл его на кухню, прошу успокоиться и рассказать всё по порядку. Но ничего членораздельного, даже ругани в адрес жены не слышу. Бормочет, что ему нельзя в тюрьму, он там не выживет. Пытаюсь разузнать, что же всё-таки произошло, а он всё про тюрьму, в которую боится попасть. Языком еле ворочает. От чая отвернулся. Показал пальцем на водку и тут же забыл про неё. Когда голова свалилась на грудь, я спрятал бутылку в холодильник. Он мутно посмотрел ей вслед, но ничего не сказал. До дивана вёл полусонного. Уложил, перекурил и сам успокоился. Твердо уверовал, что никакого смертоубийства не случилось. Желание, наверное, было, но вовремя уехал, а пьяные мозги дорисовали желаемое.

 

***

Впору и самому было выпить от избытка впечатлений. Открыл холодильник, подержал бутылку в руках, но пить чужую дефицитную водку постеснялся. Налил себе чая, благо что не успел остыть.

А часам к одиннадцати явился ещё один гость. Звонок был долгий и настойчивый. Откровенно пьяный звонок. Первое что подумал – убиенная жена явилась забирать поллитровку, украденную мужем. Не угадал. На пороге стоял прозаик Шамко. На днях ему прислали договор из московского издательства. Рукопись, вылежавшая два срока и в собственном столе и в редакционном, наконец-то получила одобрение. Как тут не загулять? Сам прошел через эту изнурительную пытку безнадёгой. Чем длиннее эта полоса, тем сильнее перепад собственного отношения к неизданной книге от ненависти до нежнейшей любви. Но мне было всё-таки немного проще. Мой праздник пришёл в сорок лет, а ему перевалило за полтинник. Когда запоздалая радость приходит в критическом возрасте, одной бутылкой не обойдёшься. И одним днём – тоже. Начал дома, не хватило, пошёл искать – до боли знакомый сценарий.

– У тебя есть? – спросил прямо с порога. Лицо страдальческое, голос робкий, но переполненный надеждой. Разочаровывать было жалко, но водку, спрятанную в холодильник, принёс Шура. Я знал, что ночью он обязательно проснётся, и ему будет намного тяжелее, чем брату-писателю. У одного всего лишь затянувшийся загул, у другого – жуткий кошмар с убийством. И я соврал, что спиртного в доме нет, кроме одеколона, но Шамко парфюмерию не употреблял. Предложил чаю. Продолжать почти безнадежные поиски, выходить на улицу и куда-то ехать сил, видимо, не осталось, и он смирился. Крепкий чай отогрел и приглушил похмелье. Ещё до выхода книги он начал второй роман и жил уже в новом замысле. В молодости ему выпали долгие мытарства в Москве среди лимитчиков, о них он и задумал написать. Материала было очень много. Ствол сюжета обрастал ветвями, герои для полноты картины постоянно требовали расширить своё окружение, роман грозился разрастись в эпопею объёмом в «Тихий Дон». Он пытался пересказать какие-то сюжетные линии, но сам в них путался, а я тем более. Впрочем, проза, которую он писал, пересказу не поддаётся, потому как держится не на сюжете, а на ярком языке, перенасыщенном неожиданными образами. Я всегда говорил, что ему надо писать стихи, а не романы. Представьте себе, что вам кто-то пытается пересказать Пастернака? Приблизительно так же звучал и пересказ его ненаписанного романа. Пьяный фантазирует, путая не только имена героев, но и эпизоды, а мне, трезвому, приходится слушать этот бессвязный бред и соглашаться. Сочинитель увлёкся, голос набрал силу и разбудил «убийцу». Укладывал Трошева еле живого, однако про бутылку вспомнил сразу как проснулся. Для него спасательный круг, а для меня позорный крюк. Пришлось оправдываться перед Шамко (так мол и так – не имел права распоряжаться чужой водкой). Человек он не мелочный, всё понял правильно, да и не до обид, если вожделенная бутылка среди ночи появилась на столе. Выпили они за знакомство, и писатель, увлечённый своим детищем, продолжил пересказывать ненаписанный роман. Если я ничего не понимал, то Шура тем более. Послушал минут пять и в тоске снова взялся за бутылку. Шамко опрокинул в себя рюмку и, не отвлекаясь на закуску, продолжил токовать, не обращая внимания на человека, угостившего его водкой. Шуру такое отношение обидело, не привык он, чтобы его не замечали, отзывает меня в комнату и спрашивает, что за фрукт появился в квартире, пока он спал. Объясняю, что с нами сидит интересный писатель, у которого скоро выйдет роман в столичном издательстве. Должного впечатления информация не произвела, и он предлагает гнать болтуна к такой-то матери. Говорю, что не могу выставить гостя среди ночи. Возвращаемся к столу. Они выпивают. Я рассказываю писателю, что перед ним сидит знаменитый наладчик, лучший специалист по котлам от Урала до Чукотки, гений своего дела. Сам Шамко тоже считал себя гениальным прозаиком, и не совсем без основания, восторженных словес от собратьев по отверженности наслушаться успел достаточно, жил большими надеждами на ближайшее будущее. Мои слова про инженерную гениальность его не зацепили. Вот если бы я шепнул, что Шура этим вечером убил свою жену и прячется у меня от ареста, тогда бы писатель, может быть, и заинтересовался. Но я не стал интриговать. К тому времени я был абсолютно уверен, что мнимый убийца успел забыть, что наплёл мне вечером. Пока я живописал его наладческие подвиги, не скажу, что Шура млел от самолюбования, но и не останавливал меня, изредка поправлял, если я ошибался в деталях. Но на Шамко мои восторженные истории впечатления не произвели. Это был чужой герой, для которого в новом романе места не было. Когда Шура вышел в туалет, Шамко придвинулся ко мне и зашептал:

– А чего он здесь делает? Гони его, и поговорим в нормальной обстановке.

– Нельзя, – говорю, – пьяный или подерётся с кем-нибудь, или замёрзнет.

Шамко такая забота почему-то не понравилась. Обиделся и отвернулся к окну. Шура тоже насупился. Сидят молча и смотрят в разные стороны. И сам я боюсь заводить разговор. Хватит. Наслушался. Притих между ними, ни разу не гений, трезвый, а голова раскалывается, как после тяжёлого похмелья.

 

В шесть утра пошли автобусы, выпроводил обоих.

И так захотелось выпить.

Но взять было негде. Одеколон тоже не пью.

 

В оформлении использованы работы Василия Шульженко.