Снова вспоминаю маму
Снова мне приснилась мама,
что так рано умерла.
Память жилы рвёт упрямо,
закусила удила.
Не даёт душе покоя,
раздирает пополам.
Мама, мама, что с тобою?
Как ты, мама?
Как ты там?
Ашкелон. Декабрь. этюд
Мраморной лестницей море стремится к пляжу,
Крепостью белой застыл пароход на рейде.
Все мы когда-нибудь станем песком, пейзажем,
Но не исчезнем, рассказам живых не верьте.
След оставляет по кромке воды прошедший.
Радость улыбки... о чём говорить влюблённым.
Ракушки нежный рисунок – гордись, Горшечник! –
Всё это тем, кто придёт посмотреть на волны.
Вышли из моря и в море вернёмся снова,
Прах и вода – вот и глина для новой цели.
Только останется слово, Твоё же Слово,
То, что услышали, то, что сказать успели.
Тихий вечер 1879 года*
Переулком московским семит,
Пробираясь домой, семенит.
А за окнами луковый храп,
А за облаком – луковкой – храм.
А навстречу, калифом на час,
Околоточный. Крут, щукоглаз.
– Кто таков?
– Пейзажист Левитан.
– Пейзажист… покажись, левифан.
Э, да ты ведь пейсатый, кажись,
Ишь, удумал чево, пейзажист…
…………………………………
…………………………………
Переулком знакомым семит
К тихой славе своей семенит,
А за ним, словно эхо, всю жизнь –
пейзажист… пейзажист… пейзажист.
–––
* В этом году, после покушения на Александра II, евреев начали выселять из Москвы, через два года начались еврейские погромы.
Дорога за горизонт
Здесь в феврале зелёные поля,
В траве белеют нити паутины.
Отвалы глины, лужи, колея –
Забытая российская картина.
Цветы пустыни – пасынки весны.
Наступит март – осиротеют маки.
Останутся мечтания и сны,
Те сны, что видят дети и собаки.
Не угадать, какой отмерен срок,
В сухих лесах кукушки не кукуют.
Я выбрал эту Землю, дай мне Бог,
Чтоб детям не пришлось искать другую.
Триптих
Предвестие
Мама, мама, чей же я сын,
Мама?
Плотника или Бога?
Мама, меня одолели сны
такие живые, что можно трогать.
Мама, сейчас говорил с отцом,
с тем, который за облаками.
Мама, мальчишки плюют в лицо,
а вчера кто-то бросил камень.
Мама, слово больнее жала,
Всё равно отвечаю: «Мир вам»…
Молча сына к груди прижала
И заплакала тихо Мирьям.
Примирение
…я любил вас…
…конец всё ближе…
…несть ни эллина…
…ни иудея…
Солнце злыми лучами лижет
Вознесённых на смерть
…злодеев...
Стражник тронул копьём под сердце.
Отозвалось распятье стоном.
Словно рыба в ячейках сети,
Стынет тело в тоске бездонной.
Грудь сочится слезой кровавой.
…Я прощаю, простится мне ли…
Буркнул сторож: «Простится, варвар»,
И копьём надавил сильнее…
Причитание
Я тебя оплакала загодя,
спи, сынок.
Прорастёт слеза сладким снадобьем,
выйдет срок.
По воде ходил словно посуху…
Нынче что ж?
Милосердна смерть, тронет посохом
и уснёшь.
Разнесёт слова твои званые
ветерок.
Я тебя оплакала заново,
спи, сынок.
N* * *
Я тебе не звоню, не пишу,
О тебе я не думаю даже.
Я не трушу, я просто спешу
Затеряться в знакомом пейзаже.
Отпусти ты меня, не мани,
Стало прошлое просто словами…
Я забыл наши ночи и дни,
Я забыл всё, что сказано нами.
Только пепел, зола и песок,
Да судьбы непосильная ноша…
Но стучится, стучится в висок –
«Не бросай меня, милый…»
«Не брошу…»
Соседи
...сосед гуляет один теперь,
выносит мусор, занятие всё же…
Перебирает список потерь:
пусто вокруг и на сердце тоже.
Знает: всему истекает срок,
месяц прошёл…
и второй ...
и третий...
Забрал её Бог;
а его не приметил.
И он сомневается,
жив ли Бог.
…………………………………………
При встрече желали доброго вечера –
обычно встречались на склоне суток…
Теперь мне ответить соседу нечего,
будто в этом и мой проступок.
Набережная. Февраль
Этюд
Волны предшествуют ритмам, размерам, звукам.
В крыльях воздушного змея трепещут перья.
Тени сгущаются к вечеру, дай мне руку,
Яффо зажёг огни и закрючил двери.
Ветром сдуваются краски за край заката.
Бледной бархоткой луны горизонт отмечен.
Наши надежды, мы сами уже за кадром,
Дай же мне руку, держи меня крепче, крепче.
Беэр-Шева. Пятница
Этюд
Шмель – на сломанный орешник,
Ветер – на восток.
Солнце прячется неспешно
За дома в песок.
Приближение субботы,
Праздник суеты.
Бесконечная работа –
Соблюдать посты.
Птах чирикает нестрого,
Чуть картавя звук.
Примирив со мною Бога,
Спит в коляске внук.
* * *
Сердце покрывается коростой,
Больше на душе одним рубцом.
А друзья всё чаще по погостам,
Кто с магендавидом, кто с крестом.
Все мы гости на пиру похмельном,
Книга Судеб – записи Судьи...
Но, крути помедленнее, Мельник,
Жернова тяжёлые свои.
Словарь редких и забытых слов
Речь варит слова, и сословья
слова поставляют к столу…
На тумбочке у изголовья
cловарь пожелтевший уснул.
И русичи, и прозелиты
в могилах словарных статей.
Великие – нынче забыты,
и малые стали не те.
Погосты – подобие рая:
ни боли, ни бед, ни страстей.
Забвение всех примиряет:
и слуг, и господ, и гостей.
Безнадёжно больной
…безнадёжно больной,
как в тумане возвратного тифа,
каждой клеткой своей
вспоминаю Обводный канал…
В пустыне оглушает солнцепад,
Песок и скалы – спутники Востока.
Но быстротечный мартовский наряд –
Сиреневых акаций долгий ряд,
Меня возносит к невскому истоку.
В урочный час на зеркале реки,
Когда спешит фарватером моторка,
Качаются сады, особняки,
Осенних клёнов листья-медяки
И юная луна – арбузной коркой.
Мой город – мой защитник, мой судья.
В броню гранита и дворцов закован.
И серый дождик, сеющий с утра,
И Стрелка – неизменная ладья.
Пейзаж, знакомый с детства, заоконный.
Блаженные не ведают стыда.
Пришельцы унаследуют поверья.
Так было, есть и будет.
Иногда
блеснёт в пустыне Невская вода.
И снова – пальм растрёпанные перья.
Пришельцы унаследуют поверья.
Так было, есть и будет.
Иногда
блеснёт в пустыне Невская вода.
И снова – пальм растрёпанные перья.
© Семён Эпштейн, 2003–2011.
© 45-я параллель, 2011.