Санитарный вариант,
или Седьмая жена поэта Есенина

Глава 10. 

Товарищу Сталину пришло письмо от группы литературных деятелей. В нём сигнализировалось, что некто Шолохов издал роман под названием «Тихий Дон», который сам написать категорически не мог по причине малого возраста и низкого образовательного уровня, но, тем не менее, дерзкий мальчишка бесстыдно пользуется народной любовью и сопутствующими оной моральными и материальными благами.

Товарищ Сталин вызвал на ковер Лаврентия Павловича Берию и велел разобраться с Шолоховым и, на всякий случай, с теми, кто сигнализировал. Для начала работы дал под расписку копию документа, а оригинал подшил в свой личный архив.

Берия, человек трудолюбивый, но очень занятой. Молодая республика Советов была опутана невидимой шпионской сетью, нашпигована вредителями и саботажниками, предстояла большая работа по распутыванию, выявлению и обезвреживанию – дел по горло, только успевай петли затягивать. Да и сам, по старой памяти, подшпионивал немного, отрабатывал авансы и долги. Не до литературных романов было. Музы молчат, когда гремят диверсионные взрывы и полыхают кулацкие пожары. Поэтому он перепоручил дело Генриху Ягоде, мужчине образованному и личному другу многих знаменитых мастеров культуры. Перепоручил личным распоряжением, а копию письма оставил себе, надеясь в свободное время потолковать с авторами письма, подозревая, что некоторые из них наделены обостренным чувством зависти и немалым самомнением, из чего можно извлечь определённую пользу для других дел.

Для Ягоды поручение было тоже не ко времени. У него вовсю бушевал роман с женой известного писателя, пожелавшей остаться неизвестной. Я догадываюсь, какая из женщин устроила пожар в его сердце, но из цеховой солидарности промолчу, уважая желание коллеги. И вообще – сплетничать неприлично. Ягода вызвал своего помощника, изложил суть вопроса и велел докладывать о результатах каждый понедельник. Сотрудник был старательный, но в литературной кухне разбирался намного слабее, нежели в ресторанной. Из наставлений начальника он твёрдо усвоил, как ему показалось, главное – если заявка на поиски автора пришла в их ведомство, значит роман антисоветский и написать его мог только грамотный человек. Если бы его пьяного подняли среди ночи из постели внештатницы и спросили первое правило борьбы с вредителями государства он бы, не задумываясь, выложил – нет места темнее чем под светильником, этому его учил Берия, но он догадывался из чьих уст золотое правило прозвучало в первый раз. Для начала, чтобы не терять времени, требовалось обследовать ближайшее окружение. Список деятелей, чья контрреволюционная сущность может проявиться в недалёком будущем, давно лежал в его сейфе. Из него следователь выбрал тех, кто предрасположен к написанию романов.

Автор Сталинской конституции Николай Бухарин вошёл в новый список под тринадцатым номером, но на допрос попал одним из первых. В соседнем кабинете его разрабатывали совсем по другому делу, в котором он проходил свидетелем. Следователь заглянул туда стрельнуть папироску и, увидев подозреваемого, чтобы не тратить бумагу на повестку и бензин на поездку, решил тут же провести собеседование. Каково же было удивление чекиста, когда Бухарин во всём сознался без пыток и даже без психологической обработки. Признал вину и сообщника своего, Льва Троцкого, пусть без особого желания, но назвал. Окрылённый удачей следователь побежал с докладом, не дожидаясь понедельника. Но радость была недолгой. Ягода первым делом поправил его, объяснив, что у писателей сообщник называется соавтором, потом встал в позу Станиславского и сказал:

«Не верю! Самооговор! Я слышал, что в романе много сцен из казацкого быта, а Бухарин даже тверского крестьянина живьём не видел, потому как всю сознательную жизнь прожил за границей. Троцкий – другое дело, тот внимательно изучал нравы и обычаи станичников. Но Троцкий сбежал в Мексику, валюты на загранкомандировку в кассе нет, перерасход получился, так что ищите пока в России, а дальше – видно будет».

Перед тем как послать помощника на дальнейшие поиски, он посоветовал ещё раз встретиться с Бухариным. На втором допросе Бухарин от прежних показаний отрёкся. Оговаривал себя с поспешной готовностью, а отрекался от авторства уже под пытками.

Раздосадованный следователь накричал на секретаршу, выпил водки, потом позвонил в оперативную часть и велел провести облаву в ресторане Дома литераторов.

Арестовали семнадцать самых говорливых завсегдатаев. И все как один сознались. Каждый, испуганно храбрясь, утверждал, что именно ему принадлежит авторство антисоветского романа «Тихий Дон». Такой безвольной податливости к самооговору следователь понять не мог. Он допрашивал сотни арестованных, но никто так быстро не признавал своей вины: ни попы, ни офицеры, ни кулаки – отказывались, не хотели брать на себя даже мелкие чужие грехи. А эти блаженно подписывались, наверняка зная, что им будет за такой роман. Но, наученный горьким опытом, следователь не спешил с выводами. На повторный допрос были приглашены мастера, умеющие заставить говорить правду, и справедливость была восстановлена.

Между прочим, среди арестованных оказалась и женщина. Коротко остриженную, облачённую в кожаную куртку и галифе, в суматохе приняли за мужика. Когда ошибка обнаружилась, её хотели отпустить, но возмущённая феминистка стояла на своём. В отличие от мужчин она не отреклась от авторства даже под пытками. Обескураженный следователь рискнул отвезти её к Ягоде. Но там выяснилось, что самозванка не знает, чем заканчивается роман. Просто не успела дочитать. Обходиться с женщинами Ягода умел. Всё, что не сказала под пытками, настоящему дамскому угоднику выложила как на духу. Роман вручил ей поэт Александр Тиняков. Выпив лишнего, он явился на встречу с читателями и публично заявил, что скрытый католик Дзержинский навязал новой власти флаг цвета кардинальской мантии. После этого трусливые издатели отказались печатать его гениальный роман, пришлось издаваться под псевдонимом. Она утешила поэта, как могла, и, чтобы не осложнять и без того мученическую жизнь, взяла на себя его вину.

Достойный поступок, особенно, если учесть, ради кого он сделан.

Есенина, а вслед за ним и Пашку Васильева записали в скандалисты, но по сравнению с Тиняковым они казались розовенькими ангелочками. Господи, в каком он только дерьме не валялся и каких только помоев не лил на друзей и знакомых. Разве что Блока пощадил. Но Блок святой. Зато есенинским кудрям достался переполненный ушат и маленькое ведёрко. Но я на Тинякова не обижаюсь, потому что, в отличие от Мариенгофа, к себе он был безжалостнее, чем к другим.

Тиняков сразу поставил условие: сначала – коньяк, потом – разговоры. И пришлось гражданину следователю бежать в лавку. Потом, когда нечёсаный поэт достал всего одну рюмку и, покряхтывая, начал смаковать лекарство мелкими дозами, следователь пытался и не мог обьяснить собственное безволие. Сидел, как загипнотизированный. Слушал и внимал. А Тиняков наверняка учуял, что у гостя трубы горят, но не угостил. Куражился, как мог: долго читал лекцию о технике любви, объяснял, что пожилые бичихи отдаются с большей страстью, нежели изнурённые общественной жизнью комсомолки. Когда в бутылке оставалось на донышке, сознался, что никаких антисоветских романов не писал, для фундаментального труда у него просто нет времени, потому что каждый день вынужден читать чепуху и писать о ней пустяки, чтобы иметь кусок хлеба и крышу над головой. Вот если бы следователь похлопотал в издательстве о солидном авансе, он бы с удовольствием сочинил роман о советском сексе, фантастический или натуралистический – какой закажут, ему всё равно, ему есть, что поведать миру лишь бы аванса хватило. Заявку на роман он готов составить, не вставая из-за стола, и можно не сомневаться, что книга потянет на Сталинскую премию. Пока Тиняков искал листок бумаги, чтобы написать заявку, следователь выбрался из-под его удавьего взгляда и хотел сбежать, но пьяный поэт успел загородить дорогу.

«Подожди, – говорит, – я смогу помочь в твоих поисках, но для этого ты должен принять меня на работу и выписать удостоверение».

«А может Вам удобнее стать секретным сотрудником?» – подсказывает следователь.

«Зачем? – возмущается Тиняков. – Тайное всегда становится явным, это, во-первых, а во-вторых, я не понимаю, с чего вы решили, что поэт должен стесняться сотрудничества с вашим департаментом. Не хорошо-с, молодой человек, мне, кажется, любой советский гражданин обязан этим гордиться!»

Перепуганный чекист выписал ему удостоверение и, бочком, к двери. А Тиняков кричит:

«Постой, мы вроде о заявке на роман разговор не закончили?»

«Пишите, пока я за коньяком бегаю», – сообразил пообещать следователь и выскользнул-таки на свободу, а потом вприпрыжку, подальше от сумасшедшего наваждения.

Применение документу Тиняков нашёл в тот же день. Заглянул в гости к старинному своему приятелю Городецкому, спровоцировал на антисоветские разговорчики, а потом предъявил ксиву и пообещал устроить длительную поездку на строительство Беломор-канала имени табачной фабрики Урицкого на десять лет, если тот не одолжит ему червонец. Городецкий обшарил все карманы, но наскрёб только восемь с мелочью. Тиняков благодушно согласился простить ему недостающее и пошёл к другому своему приятелю, Садовскому. Тем же методом добыл ещё четвертной и с чистой совестью отправился в бордель.

Удостоверение поило гения и ублажало его похоть целый месяц. Но Городецкий, Садовской, Сологуб и другие талантливые поэты были не в чести у новой власти, сами перебивались с пива на квас, а Тиняков меры не знал никогда и ни в чём. Для него нужен был донор, который поближе к ЦК или хотя бы к правлению Союза писателей. И его угораздило заявиться к Николаю Тихонову. Ловить матёрого начальника на неосторожных словах смысла не имело. У себя, в верхах, при отключённой аппаратуре, они себе такие вольности позволяли, что нам и не снились. Для Тихонова он припас оружие посерьёзнее. Намекнул, будто существуют не очень знаменитые, но мужественные люди, способные подтвердить, что рукописи книг «Орда» и «Брага» он взял из планшета убитого врангелевского офицера. Доказать экспроприацию большого труда не составит, потому как все его поздние стихи даже рядом поставить стыдно. За молчание Тиняков потребовал пожизненное содержание или миллион наличными. Тихонов спорить не стал, но попросил, чтобы ему предъявили удостоверение, дающее право на подобные требования. Тиняков протянул документ. И глазом не успел моргнуть, как его мандат пропал в огнедышащей пасти камина. Не на того нарвался. Крутой мужик Тихонов. Чтобы удалить шантажиста из дома ему и охрану звать не пришлось, сам сгрёб за шкирку и выкинул.

Прощать такие неуважительные жесты Тиняков ещё не привык. Под псевдонимом М. Горьков сочинил на Тихонова фельетон, но ни одна газета напечатать материал не осмелилась. Не дали совершить акт благородного возмездия. Кончилась свобода печати.

Обиженный и оскорблённый Тиняков позвонил следователю и признался, что в первую встречу был не совсем откровенен, он доподлинно знает, кто написал «Тихий Дон» и согласен обменять информацию на дубликат удостоверения, которое сгорело при пожаре вместе с кожаной курткой, приобретённой, между прочим, на собственные средства.

Следователь посулил ему и новое удостоверение, и казённую куртку, но приехать обещал только через неделю, сославшись на срочные дела. Чекист хитрил, помнил своё необъяснимое безволие под тиняковским взглядом и повторять ошибку не имел права. Зато, разговаривая по служебному телефону из собственного кабинета, ощущал себя полноценным хозяином положения.

«Давай сделаем так, – сказал он. – Ты выкладываешь информацию, и уже под неё я выбиваю из начальства новое удостоверение и куртку, кстати, не забудь взять квитанцию, чтобы мы смогли оплатить междугородний звонок».

На эту квитанцию Тиняков и купился. Поверил во все обещания и рассказал, что рукопись романа выкрал из дома своего гимназического учителя Фёдора Крюкова, в чём сильно раскаивается, но ещё больше раскаивается в том, что продал её Шолохову, который обещал ему восемьдесят процентов гонорара и обманул. Так что всей выручки за несмываемый позор он получил четыре червонца, выклянченные в качестве аванса при передаче рукописи. Всё это усугубляется тем, что будучи скромным и легковерным человеком, он постеснялся взять у Шолохова расписку. Потом, пользуясь, что говорит за казенный счёт, Тиняков начал объяснять следователю, каким плохим учителем был Фёдор Дмитриевич Крюков, исковеркавший его жизнь. Не испытай он тлетворного влияния в незрелом возрасте, разве ходил бы теперь в нищих поэтах, он давно бы сидел в Кремле и занимал, как минимум, наркомовскую должность, а в его приёмной щебетали бы четырнадцать секретарш дворянских кровей. И ещё он просил следователя присмотреться к личности Валерия Брюсова, который, подпевая Крюкову, заманил его в коварную трясину литературной жизни.

Выслушивать напраслину на уважаемого товарища Брюсова, отрёкшегося от декадентских пережитков, следователь не стал. Профессиональный нюх подсказывал, что именно крюковский след приведёт его к цели и посторонние запахи перестали его отвлекать.

Тиняков снова ошибся, и ошибка была двойной. Ни кожаной куртки, ни дубликата ему не выдали и телефонный разговор не оплатили. И второе – давая наводку на Фёдора Крюкова, он знал, что старый учитель умер от тифа в девятнадцатом году, поэтому надеялся, что следователь, набив шишек в темноте очередного тупика, будет вынужден идти к нему на поклон. Зря надеялся.

Опытные специалисты заставили Крюкова заговорить.

Большой знаток быта казачества признался, что мысль о создании многопланового полотнища зародилась в нём давно. Материалы для книги он начал собирать ещё в прошлом веке, тогда же были написаны первые фрагменты и зарисовки, но учительский хомут и неуверенность в собственном таланте так и не позволили грандиозным замыслам воплотиться на бумаге. Великий роман остался только в его воображении, в чём он, к сожалению, не одинок: девяносто девять процентов шедевров остаются не написанными. Пройдя немалый жизненный путь, он пришёл к единственно верному выводу – творчество и любовь нельзя откладывать на старость. И ещё он добавил, что по фронтам гражданской войны ходили в списках главы из романа о казачестве и сочинили его два молодых офицера: поручик Голицын и корнет Оболенский. Самому Крюкову читать эту прозу не довелось, но в белой армии служили достаточно образованные люди, знавшие цену истинной литературе, и они отзывались о романе в превосходных тонах. Про Александра Тинякова старый учитель говорил без желания, сказал, что юноша был очень талантлив, но излишне самонадеян и непочтителен. Какая-то кошка между ними всё-таки пробежала. Какая именно, следователь не допытывался. Тиняков сделал своё дело и больше его не интересовал.

Предстояли поиски поручика Голицына и корнета Оболенского. Как найти две маленькие иголки в разворошённом гражданской войной стоге сена? К поискам были приобщены и штатные работники, и общественность, и даже юные следопыты. Именно они обнаружили следы Оболенского и Голицына в Тамбовской области. Стараясь помешать подавлению бандитского мятежа, офицеры втёрлись в доверие к маршалу Тухачевскому. Используя слабость красного командира к музыке, уговорили его организовать вокально-инструментальное трио: Тухачевский играл на скрипке, Оболенский – на гитаре, а Голицын – на пианино. На репетициях и выпивках после концертов, в якобы непринужденных разговорах, старались подобраться к военной тайне. И неизвестно чем бы закончился коварный мятеж, если бы не бдительность молодого, но решительного Аркадия Гайдара. Непримиримый борец с врагами Советской власти вовремя обратил внимание на военную выправку заезжих музыкантов, но погорячился, рассказал о своих подозрениях на заседании штаба и кто-то успел предупредить лазутчиков.

Последние сведения о неразлучных друзьях датировались двадцать пятым годом. В Замостье их опознала вдова Николая Щорса, но прибывший на задержание отряд ЧОНовцев наткнулся на пулемётную очередь. Дальше след обрывался.

И вот, когда надежда была почти потеряна, к следователю приехала женщина со следами былой красоты и большим чемоданом. Долгий и небезопасный путь из далёкой Сибири был проделан с единственной целью – поделиться историей любви.

Она знала и поручика, и корнета.

После нескольких неудачных попыток перейти польскую границу, затравленные беглецы решили пробиваться в Харбин. Иртыш форсировали вплавь. Потом переплывали Енисей и Ангару. Потом ехали на крыше вагона. Оболенский простудился и заболел. Поручик, сам едва держась на ногах, нёс его три ночи и, вконец обессилев, постучался в окно крайней избы. В её окно. Сначала ей больше нравился мужественный Голицын, но пока выхаживала и отпаивала травами синеглазого корнета, полюбила и его. Сердцу не прикажешь. Когда, после этого признания, следователь заулыбался, женщина покраснела и перекрестилась, чтобы не подумали ничего дурного. Любовь была возвышенной и чистой, а господа офицеры оставили последнее слово за дамой и терпеливо ждали, её окончательного выбора. Не имея возможности выполнять мужскую работу, они постоянно писали, да так азартно, что нередко ссорились при этом. Она даже обиделась на них. Если бы ссора возникла из-за неё, она бы, пожалуй, сказала своё последнее слово, определила бы кому она нужнее. Но их благородия продолжали мучить себя и её. Когда чемодан был полностью забит исписанными листами, ссоры прекратились, а неопределённость стала ещё невыносимеее. Она случайно подслушала последний разговор. Мужчины собирались уходить за кордон, называя свою попытку «русской рулеткой». В случае смерти одного из них, другой обязан будет о ней позаботиться. Она не спала всю ночь. Под утро услышала выстрелы. Но никто не вернулся. А днём узнала от соседа красноармейца, что при попытке перейти границу шлепнули двух контриков. Она отправилась в тайгу, чтобы похоронить своих женихов, но смогла найти только их чемодан. Чемодан был пуст. Куда исчезли исписанные листы, она не знает, скорее всего, пограничники разобрали на самокрутки. И только недавно женщина обнаружила за подкладкой одну единственную страницу.

Следователь открыл чемодан и прочитал:

 

 

Следователь подшил страницу в дело и пошел докладывать.

«Не густо, – сказал Ягода, выслушав его и прочитав песню, – случается, конечно, что авторы посредственных стихов пишут великие романы. Гоголь, например, он тоже про казаков писал, слышал про такого?»

«Так точно! – отрапортовал следователь. – Гоголю принадлежит устаревший лозунг “Я тебя породил, я тебя и убью!” В настоящее время следует говорить врагу: я убью тебя, даже если ты меня породил!»

«Молодец! – похвалил Ягода. – Подкованный товарищ, тогда помоги разобраться в ситуации, здесь написано:

 

 

Не пойму, комиссары ведут или сидят? Может быть, комиссары уже сидят, а ведут совсем другие? Тогда кто они эти другие?»

«Если прикажете, выясним», – пообещал следователь.

Но Ягода не приказал, только поинтересовался:

«А вы самого Шолохова допросили?»

«Конечно, допросили, – обиделся следователь, – сознался, что написал роман, правда, заявил, что его произведение не контрреволюционное, а художественное. Только я не поверил ни одному его слову. Разве может неказистый паренёк в кубанке написать роман?»

Ягода рассеянно посмотрел на него и пробормотал:

«У них всё возможно. Но ты молодец. Довёл версию до логического конца. Вчера получил отчёт из Мексики. Группа, которая разрабатывала Троцкого, ничего не выяснила. Матёрый враг обещал во всём сознаться, но неумение одного из наших сотрудников пользоваться ледорубом, перечеркнуло всю подготовительную работу, сколько валюты вылетело псу под хвост».

Не в духе был Ягода, нервничал.

И не без основания – через неделю арестовали и Ягоду, и следователя.

Дело об авторстве «Тихого Дона» законсервировали, оставив нам уравнение с двумя неизвестными. Шолохов или Оболенский с Голицыным?

Как распорядился Берия копией письма тоже неизвестно. Что касается Лаврентия Павловича, там вообще всё во мраке. Кое-кто уверяет, что он и шпионом-то вовсе не был.

 

МОРАЛЬ

 

Во-первых – у гениальных романов простой судьбы не бывает.

Во-вторых – все знают, что горшки обжигают не боги, но никто не верит, что это может сделать сосед.

В-третьих – спасти поэта может только женщина.

 

О славе мы уже говорили, но хочется вернуться к теме. Только не надо ухмыляться. «У кого чего болит, тот о том и говорит» – знакомый фольклор. Мозоль больная. Но страдают от неё не только поэты.

 

(Продолжение следует.

Название новой главы – в содержании-предсказании).

 

Сергей Кузнечихин

 

Иллюстрация Татьяны Литвиновой