* * *
Луны кошачий ноготок
создаст царапину рассвета.
Зима. Пойти бы на каток.
Скользить, до свитера раздетым.
Влететь, распаренным, смешным,
в сугроб на резком повороте,
и встать, к восторгу малышни,
улыбчивым, как Паварротти.
Устав под вечер от коньков,
идти к навесу, как на лыжах,
и чтоб тянуло коньяком
и чаем из кафешки ближней.
Так воскресенье как во сне
до сладкой яви вырастает.
А в понедельник ляжет снег,
и до субботы не растает.
Сестре
Ты помнишь, мама с папой
ходили на парад?
По улице Советской
тащили транспарант:
вторая проходная,
и мир, короче, труд…
Отец стал выше мая,
а мать осталась тут.
Ты помнишь дни в деревне
и бабушку? Она
пекла пирог с вареньем,
садилась у окна,
ждала, когда с мостков мы,
смеясь вернёмся: «Эй!»
Нет гаджета такого,
чтоб смайлик выслать ей.
Мы помним, помним, помним,
мы много помним так,
что вырвавшись из компа
боимся сделать шаг…
А ты живи, не бойся,
что снова в личку спам.
Стоят они у входа,
и руки тянут к нам.
В старом небе…
В старом небе облак дымный,
и пустырь под ним, где в хлам
«дядя Петь, за что судимый?»
голубятню строил нам…
…КПП ненужной НИИ,
трубы, снова трубы, и
заводские проходные,
как стихи «особыи»
для девчоночки-пацанки,
рыжей-рыжей – слова нет –
то ли Ксанки, то ли Саньки.
Окликай её, поэт…
Подбирай аккорды с пола.
Тырь окурки стыдных слов.
Это соло, это соул,
это первая любовь…
Эту правду сохрани же,
альфу старых городков…
Голубятня стала ниже.
Бродит кот, по кличке Рыжий.
Любит всех, без дураков.
При входе
При входе в рай табличка «Не сорить»,
При въезде в ад растяжка «С Новым годом!»
Когда летишь на лайнере, смотри
не упади туда, откуда родом.
На высоте совсем другие сны –
о том, о сём, но, видимо, о главном,
и в пробужденье входит часть цены,
за краткий сон, в котором видел маму.
Опущен трап (откуда он возник?)
Скрипят его артрозные колени,
но доведёт до места, как язык.
Тебе осталось выбрать направленье…
Такое
Лето, лето, три билета –
мореморе, клуб ночной,
вечеринка в стиле ретро.
Отравление виной.
Накачаюсь, покачаюсь,
Упаду, не упаду…
Ухожу, как Уго Чавес.
Приходил, как Помпиду.
Остановка у вокзала
и конечная она ж.
Мне б цыганка рассказала,
но… пельменная, беляш.
«Стойка, стульчик, слой бумажный,
хлеб, тарелка, ложка, соль…»
Ну, зачем ты мне оммажем
душу травишь, август злой?
И кровинка вытекает
из беляшьего куска –
нереальная такая
постсоветская тоска.
В тумане
Замыкают смертельные фазы
по законам известных наук.
Улетают крылатые фразы,
и душа за душою на юг.
Опадают электрики наземь
со столбов, с трансформаторных крыш.
Светит нимб изумительно ясен.
Ходит кот удивительно рыж.
Прибывает засим неотложка,
и выходит с подручным своим,
посидеть пять минут на дорожку,
Хароновский Сергеевич Ким.
Выдыхая мораль: «Дай ума нам…»
тело тёплое на борт берёт.
Поглощённый готичным туманом
бродит кот, и сирена орёт.
Двенадцатое ноября
Отправлены почтами поздними
последние письма с ветвей,
и пишется проще по осени,
и пьётся гораздо светлей,
ступается старыми ботами,
и смотрится с нежностью на
кроссворды высоток субботние,
и первую букву окна.
Гуляется и колобродится,
немыслимо, мысленно не,
погоде, готовой испортиться,
слегка уступая в цене,
вздыхается и отзывается,
банальной, конечно, строкой,
и мается, мается, мается
от радости, знамо какой.
Мирок
Мой мирок – между «смог бы» и «надо бы» –
начинается с пьяного «Э».
Здесь отравленный воздух, как снадобье,
так привычен, что вреден тебе.
Здесь подъезды стоят Парфенонами,
и в преддверии скорых разрух
три старухи с азартом хароновым,
словно мойры, считают до двух.
Здесь как будто кончается линия
на ладони, но помнит рука…
Здесь легко предаваться унынию
и не чувствовать в этом греха.
Выйдешь вечером: улица старая,
как верёвка с петлёй на конце.
Влезешь в эту бесцветную ауру
и живёшь, не меняясь в лице.
Иногда – видно морок, затмение –
морщишь лоб, понимаешь, но так
и не можешь решиться падением
завершить в бездну сделанный шаг.
Воздух – яд, и вино не отдушина,
и окно – лишь проектор теней.
Засыпаешь с губою прокушенной,
Как ребёнок, прижавшись к стене.
Всё сохранится
всё сохранится в облаке
на этом и на том
и что то будет в облике
и ты ему знаком
всеобщим детским лепетом
от радости вот вот
колеблющимся лебедем
зима твоя плывёт
там лёд покрытый ранами
открытыми грешно
и облако охранное
во всех отражено
До встречи
Уходящему бы – оду.
Приходящему – привет.
В нашей маленькой природе
ничего другого нет.
Как приправа в первом блюде,
как в горбушке чёрной сласть,
это было, это будет,
а иначе нам не в масть.
Вот и всё, что надо на кон,
в самом главном и простом.
Зимы пахнут пастернаком,
и спасают рождеством.
Двадцатые
И вспомним эти дни в апреле,
И может быть ещё о ком,
Как часто мы в окно смотрели,
И выходили на балкон,
Читали новости, курили
И пили больше, чем одну,
И в легкомыслии корили,
Держа дистанцию в аду,
Как защищённые стенами,
Шалели в окруженьи их,
Как нам ждалось воспоминаний,
Чтоб не рассказывать о них.
Мадера
Когда кончается мадера
и сердце тянет в Имереть,
добавь немного постмодерна,
где всё про время, и про смерть,
про неустроенность святую,
и гениальность, в цвете лет
уйти, геройски салютуя –
тому навстречу, этим вслед…
Когда кончается напиток
и философствует цирроз,
поэту хочется не пыток,
а «полной гибели всерьёз»,
и за дождями, за дождями,
увидеть, как небесный дед
своими длинными жердями
в стада сбивает лунный свет…
Когда утрачиваешь мерно
вина оставшуюся треть,
плесни немного постмодерна,
впредь…
Белогвардеец
Ко дню воинской славы России
Помнишь выпуск? Вдоль плаца высились
серебристые тополя…
Знать бы раньше, что к виду виселиц
привыкаешь, рубя да пыля
по степям, по разбитым губерниям,
осквернившим штандарт кумачом.
Так становится конница белая
не заступницей, а палачом.
Помнишь, юнкером вовсе безусым ты,
в башлыке на брусчатке стоял;
губы сжав, в Высочайшем Присутствии,
офицерский темляк получал?
Знать бы раньше: за Русь, и за Веру, и
за Царя – не о Боге слова!
Твой Господь обнаружился в Первую,
уцелев до Гражданской едва…
Полк погиб. Обретёнными нимбами
он пополнил небесную рать.
Это лучше сиденья в Галлиполи.
Офицер должен так умирать…
Помнишь бал: юнкера прямоспинные,
грохот шпор, гимназистки, оркестр?
Помнишь, как с Лисаветой вальсировал;
чувств скрещение, звуков окрест?
Знать бы раньше, что сгинешь под Тулою
от рабоче-крестьянской руки.
Мародеры с весёлыми скулами,
ночью стащат с тебя сапоги…
Вот и пуля! Как быстро, как больно и ...
Нет, не больно, а горько тебе,
что на ум лезут строки невольные
трёх романсов про русскую степь…
…Предпоследнее чудо – снежинки! –
удивляясь увидишь упав.
Заискрят миллионы Нижинских
над тобой сумасшедшее па…
На 19.12.2019
Ночь провела по скобам губ
дню, проглотившему таблетку.
Снег выпал, как молочный зуб,
но был подобран пятилеткой.
Бра придорожные струят
по киловатту жёлтой пыли,
и чтобы мне продолжить ряд
людей везут автомобили.
В умы садится гороскоп,
как в гнёзда звука магнитолы,
и то ли Дева скажет стоп,
а то ли Рак Весы на столик
клешнёй по горлу прочертив,
в миг исторический уронит.
СМИ будут говорить, что жив,
сняв терабайты телехроник.
Так, независимо от всех,
настанут времена иные.
Ты чуешь, разошёлся снег,
и вырастают коренные?
Белые крыши
Смотрю в окно. Я думал выпал снег,
а там Фольксваген белый туарег,
и рядом тоже белый БМВ.
Чуть-чуть поодаль лады светлых две.
Я отвернусь. Зима в Московской обл.
велит купить пивка и пару вобл.
А впереди ещё немало зим.
Через дорогу строят магазин.
© Роман Смирнов, 2018–2020.
© 45-я параллель, 2020.