Роман Поплавский

Роман Поплавский

Четвёртое измерение № 23 (407) от 11 августа 2017 года

Фильмоскоп

* * *

 

Не дальше, чем на три штыка

Лопатных залегают корни –

О том, что глубже, я не помню,

И оттого строка легка.

 

Её не тяготят века,

Не облепляют глины комья.

И вот почти порожняком я

Иду-бреду издалека.

 

Пустой, беспочвенной свободе

Неудержимо счастлив, вроде,

Но понимаю головой,

Что проплутаю, словно Каин,

В краю скитаний, неприкаян,

Без пут системы корневой.

 

* * *

 

Стою над течением речки,

В догадках тону:

Какой же фальшивомонетчик

На дне отчеканил луну?

 

Фильмоскоп

 

Помню, как с холода, сбивая с ботинок сугроб,

статный, красивый и не облысевший ещё,

сродной сестры отец нам подарил фильмоскоп.

И научил смотреть.

(Он тоже потом ушёл.)

 

Помню зелёную ручку, при повороте которой

кадры, как в жизни, один за другим менялись:

вот меня с аппендицитом увозят на скорой;

вот, повзрослев, друзья со двора потерялись.

 

Помню возможность жизнь прокрутить до конца,

радость без ограничений – как подобает ребёнку,

взгляд исподлобья, добрый чужого отца,

хруст, с которым кончалась каждая плёнка.

 

* * *

 

Удивится жена, если я в разговоре

На особый, из детства язык перейду,

И представит внушительный ворох историй,

Как писал первый матерный стих на заборе

Мальчуган, не стесняясь, у всех на виду.

 

В подворотне не рос я, но малая площадь,

На которой ютилась семья впятером:

Мама, дядя, сестра, я, бабуля – полощет

До сих пор в моей памяти денно и нощно:

То погаснет, то вспыхнет далёким костром.

 

Я читал день-деньской всё подряд, и вначале

Бранных слов не водилось в моём словаре,

Но помалу словарный запас наполняли

Нецензурными фразами ссоры, скандалы

И ребята – друзья-недрузья – во дворе.

 

Каждый вечер, ворочаясь в тесной кровати,

Слышал я, как сосед на ребёнка орёт.

Забивая мне в уши бетонные сваи,

Где-то ниже врубали на всю «Вороваек»,

А за стенкою дядя включал «Depeche Mode».

 

* * *

 

Рисуй с меня всё, что хочешь,

За музою следуй, автор!

Я буду в твоих натюрмортах сочных,

Портретах, особенно авто.

 

Придай мне любую форму,

Представь, что я – заготовка.

Великим ваятелям дашь ты фору –

Ведь лепишь живое, чертовка!

 

Вложи в меня страсть и рвенье,

Вкус мёда и нотку мяты –

Чтоб, как неудавшееся творенье,

В сердцах не сожгла меня ты!

 

А впрочем, сожги, если хочешь!

На то твоя воля, автор!

Я вновь проступлю в натюрмортах сочных,

Портретах, особенно авто.

 

* * *

 

Прекрасный ангел, что ж ты, горяча,

Нещадно рубишь с хрупкого плеча?

 

Забыв о том, что нет суда на «нет»,

Не терпишь отрицательный ответ

 

И требуешь повсюду и всегда

Ты от меня безропотного «да».

 

Скажи, зачем в размахе нежных крыл

Я неземную красоту открыл

 

И не заметил сразу – вот дела! –

Два сажей перепачканных крыла?

 

* * *

 

Зеркальную гладь озёрную легко рассекают вёсла.

Так мы с тобою расходимся. Проходят зимы и вёсны –

Озёрная гладь качается и снова встаёт, как была.

Так мы с тобою встречаемся – до следующего весла.

 

* * *

 

Сегодня ровно две луны,

Как мы расстались. Что же?

Кого винить? По полвины

У каждого, похоже.

Чуть больше, может, у меня,

Но не принципиально.

 

По-прежнему на простынях

Твой дерзкий запах в спальне.

Я две подушки на кровать

Бросаю, как обычно,

И на твою претендовать

Не смею, по привычке.

 

В моей упрямой голове

Ещё блуждает счастье:

Я режу яблоко на две

Примерно равных части

И с каждым разом по чуть-чуть,

Борясь с самим собою,

Остатки памяти и чувств

Срезаю с кожурою.

 

* * *

 

Неуёмная ты моя, не сидится тебе,

Не живётся спокойно, в сытости и достатке.

Гавриил-архангел трубит на трубе,

И Георгий копьё поднимает в схватке.

 

Неприличная ты моя, не жалеешь слов

Ни любви, ни ненависти тем паче.

Тот, кто бился всерьёз за твою любовь,

За неё пострадал и в сторонке плачет.

 

Истеричная ты моя, ты не знаешь мер

И на слово одно отвечаешь дважды.

Как одна из самых странных химер

Для того, кто забыл о тебе однажды,

 

Непреклонная ты моя, в полуночный сон

Ты приходишь без спроса, звонка и стука

И твердишь о величии тех времён,

Тех, которым я предпочёл разлуку.

 

* * *

 

Хотели, как всегда, а вышло – мырк.

И вот сидим: кто в шаге от тюрьмы,

Кто – от сумы, но выбираем сами

Из этой пары зол, хоть нелегко

И стол дубовый гнётся под платком,

Наполненным ржаными сухарями.

 

А как иначе, если дальше мрак?

Точнее – мрык. На печь Иван-дурак

Забрался кое-как, тесня соседей,

И слышит всюду колокольный звон,

Но не поймёт, зовут ли на поклон,

Войну, поминки или на обедню.

 

Всё пасмурнее сводки новостей.

Как продвигаться в этой темноте

И как альтернативный путь нащупать?

Не по воде Христом – по льду шагать

И по старинке руки в прорубь – ать!

А вдруг там щука?

 

* * *

 

Тяну дрезину. Транспорта иного

освоить мне не довелось, увы.

Меня другие обгоняют снова,

осмеивая с ног до головы.

 

Тяну дрезину, размышляю: если б

стелился под ногами не асфальт,

а крепкие, проверенные рельсы,

я б чуть быстрее устремился вдаль.

 

Пока же в сутки маховая сажень,

и раздражает аж до тошноты

вокруг не прекращающий миражить

пейзаж небесноватой красоты.

 

Меня уже облюбовали птицы.

Так чешется макушка под гнездом,

что подмывает антиутопиться,

как только набреду на водоём.

 

* * *

 

Что принесли Христу волхвы? –

Кусочек сахарной халвы.

 

Великовозрастный Каспар

Принёс младенцу куклу в дар.

 

Сберёг лучину Мельхиор

И от неё зажёг костёр.

 

Сам Бальтасар к яслям присел

И колыбельную напел.

 

И ангелов бессчётный сонм

Вязал носочки в унисон.

 

* * *

 

То ли ангел напел языками,

Не знакомыми человеку,

То ли путь указала река мне –

Та церквушка седьмого века,

Чьи нагретые солнцем камни

Я запомнил на ощупь, вехой

Стала в годы моих скитаний.

 

Неприметный проём оконный.

Дым свечей. Еле слышный ладан.

В полутьме я смотрел на иконы,

И казалось мне, что от чада

Плакал пеший святой и конный,

И старушка, что у колонны

Оказалась со мною рядом.

 

И стояла, словно влитая,

Без единого вздоха и слова...

Каждый всполох жара свечного

То являл её мне, то снова

Пропадала она, выцветая.

Только отсвет огня живого

Выделял её очертания.

Очарованный этим, иного

Я подумать не мог: «Вы – святая.

Отчего мне Вам не молиться?»

 

По дороге от церкви шагая,

Я искал в незнакомых лицах

Тот же свет. В ясном небе птица

Выгорала кусочком ситца –

Ближе к солнцу и ближе к раю.

 

* * *

 

Замшелый памятник, и никого окрест,

Как водится зимою нелюдимой.

Сметают воробьи в один присест,

Смеясь медлительности голубиной,

Ржаные крошки – суета и бег,

И это понимают однозначно

Стоящий на морозе человек,

И тот, что в бронзе пережил свой век,

И ёлка, сбросившая с веток снег,

Как балерина, сбросившая пачку.