Роберт Рождественский

Роберт Рождественский

Все стихи Роберта Рождественского

* * *

 

А нам откапывать живых,

по стуку сердца находя,

из-под гранитно-вековых

обломков

статуи Вождя.

Из-под обрушившихся фраз,

не означавших ничего.

И слышать:

– Не спасайте нас!

Умрём мы

с именем Его!..

 

Откапывать из-под вранья.

И плакать.

И кричать во тьму:

– Дай руку!..

– Вам не верю я!

А верю

одному Ему!..

– Вот факты!..

– Я плюю на них

от имени всего полка!!!

 

А нам

откапывать живых.

Ещё живых.

Живых пока.

А нам

детей недармовых

своею болью убеждать.

И вновь

откапывать живых.

Чтобы самим живыми

стать.

 

Аббревиатуры

 

«Наша доля прекрасна, а воля – крепка!»

РВС, ГОЭЛРО, ВЧК...

 

Наши марши взлетают до самых небес!

ЧТЗ, ГТО, МТС...

 

Кровь течёт на бетон из разорванных вен.

КПЗ, ЧСШ, ВМН...

 

Обожжённой, обугленной станет душа.

ПВО, РГК, ППШ...

 

Снова музыка в небе. Пора перемен.

АПК, ЭВМ, КВН...

 

«Наша доля прекрасна, а воля – крепка!»

SOS.

Тчк

 

 

Ах, дети...

 

Всегда был этот жребий

обманчив...

Гоняет кошек

будущий

лирик.

Час пробил!

И решается

мальчик

поэзию

собой

осчастливить.

Решает вдохновенно и срочно

засесть

за стихотворную повесть...

Пока не написал он

ни строчки,

я говорю:

– Хороший,

опомнись!..

Литература –

штука

такая:

её

который век

поднимают.

В литературе –

все

понимают –

хоть сто прудов

пруди

знатоками!..

Живём,

с редакторами торгуясь,

читательским речам

не переча.

Как говорил

философ Маргулис:

«Причёсанным –

немножко полегче...»

А мальчики

не знают

про это

И главное –

узнают не скоро...

Ах, дети,

не ходите

в поэты.

Ходите лучше

в гости

и в школу...

Как в очереди:

первый...

последний...

Как в хоре:

басовитый...

писклявый...

Шагаем,

спотыкаясь о сплетни,

в свои дома,

где стены –

стеклянны...

Зелёным

пробавляемся

зельем.

Скандалы называем

везеньем.

Уже умеем пить –

как Есенин.

Ещё б теперь писать –

как Есенин...

А мальчики

не знают

про это!

А мальчики

придумали

скверно...

Ах, дети,

не ходите

в поэты.

Ходите лучше

в парки

и скверы...

Я б эту землю милую

проклял!

Повесился бы,

честное слово!..

Но светится,

дрожа

над порогом,

улыбка

Михаила Светлова.

В любом из нас

её

повторенье.

В любом из нас

бормочет и стонет

наивное

высокое

время.

Где стоит

жить.

И рыпаться

стоит!..

Был мальчик

либо ябедой,

либо

родителей

не слушался мальчик…

Ах, дети,

не играйте

в верлибры.

Играйте лучше

в куклы и мячик.

 

* * *

 

Ах, как мы привыкли шагать от несчастья к несчастью...

Мои дорогие, мои бесконечно родные,

прощайте!

Родные мои, дорогие мои, золотые,

останьтесь, прошу вас,

побудьте опять молодыми!

Не каньте беззвучно в бездонной российской общаге.

Живите. Прощайте...

 

Тот край, где я нехотя скроюсь, отсюда невиден.

Простите меня, если я хоть кого-то обидел!

Целую глаза ваши.

Тихо молю о пощаде.

Мои дорогие. Мои золотые.

Прощайте!..

 

Постичь я пытался безумных событий причинность.

В душе угадал...

 

Да не всё на бумаге случилось.

 

[1994]

 


Поэтическая викторина

Баллада о таланте, боге и чёрте

 

Все говорят:

«Его талант – от бога!»

А ежели – от чёрта?

Что тогда?..

 

Выстраиваясь медленно в эпоху,

ни шатко и ни валко

шли года.

И жил талант.

Больной.

Нелепый.

Хмурый.

Всего Гомера знавший назубок,

Его считал

своею креатурой

тогда ещё существовавший

бог.

Бог находил, что слог его прекрасен,

что на земле таких –

наперечёт!..

 

Но с богом был, конечно, не согласен

тогда ещё не отменённый

чёрт.

Таланту чёрт шептал:

«Опомнись,

бездарь!

Кому теперь стихи твои нужны?!

Ведь ты, как все,

погибнешь в адской бездне.

Расслабься!

Не отягощай вины».

И шёл талант в кабак.

И –

расслаблялся.

Он пил всерьёз!

Он вдохновенно

пил!

Так пил,

что чёрт глядел и умилялся.

талант

себя талантливо

губил!..

 

Бог

тоже не дремал!

В каморке утлой,

где – стол,

перо

и пузырёк чернил,

бог возникал

раскаяньем наутро,

загадочными строчками

дразнил...

Вставал талант,

почёсываясь сонно.

Утерянную личность

обретал.

И банка

огуречного рассола

была ему нужнее,

чем нектар...

Небритый.

С пересохшими губами.

Упрямо ждал он

часа своего...

 

И строки

на бумаге

проступали,

как письмена, –

отдельно от него.

 

И было столько гнева и напора

в самом возникновенье

этих строк!..

Талант, как на медведя,

шёл

на бога!

И чёрта

скручивал

в бараний рог!..

Талант работал.

Зло.

Ожесточённо.

Перо макая

в собственную боль.

Теперь он богом был!

И был он чёртом!

А это значит:

был

самим собой.

И восходило солнце

над строкою!..

 

Крестился чёрт.

И чертыхался бог.

«Да как же смог он

написать

такое?!»

...А он

ещё и не такое

мог.

про поэта

 

* * *

 

Бренный мир,

будто лодка, раскачивается.

Непонятно, – где низ, где верх...

Он заканчивается,

заканчивается –

долгий,

совесть продавший –

век.

Это в нём,

по ранжиру построясь,

волей жребия своего,

мы, забыв про душу, боролись,

надрывая пупки, боролись,

выбиваясь из сил, боролись

то – за это,

то – против того!..

Как ребёнок, из дома выгнанный,

мы в своей заплутались судьбе...

 

Жизнь заканчивается,

будто проигранный,

страшный

чемпионат по борьбе!

 

[1994]

 

* * *

 

Будем горевать

            в стол.

Душу открывать

            в стол.

Будем рисовать

            в стол.

Даже танцевать –

            в стол.

Будем голосить

            в стол.

Злиться и грозить –

            в стол!

Будем сочинять

            в стол...

И слышать из стола

            стон.

 

* * *

 

В государстве, где честные наперечёт,

всё куда-то уходит,

куда-то течёт:

силы,

деньги,

двадцатый троллейбус,

искорёженных судеб нелепость...

Всё куда-то уходит,

течёт не спеша:

воспалённое лето,

за летом – душа.

Облака в оглушительной сини.

Кран на кухне.

Умы из России.

 

[1994]

 

* * *

 

В поисках счастья, работы, гражданства

странный обычай в России возник:

детям

уже надоело рождаться, –

верят,

что мы проживём

и без них.

 

[1994]

 

 

* * *

 

Вдруг на бегу остановиться,

Так,

будто пропасть на пути.

«Меня не будет..». –

удивиться.

И по слогам произнести:

«Ме-ня не бу-дет..».

 

Мне б хотелось

не огорчать родных людей.

Но я уйду.

Исчезну.

Денусь.

Меня не будет...

 

Будет день,

настоянный на птичьих криках.

И в окна, как весны глоток,

весь в золотых, сквозных пылинках,

ворвётся

солнечный поток!..

 

Просыплются дожди в траву

и новую траву разбудят.

Ау! – послышится –

Ау-уу!..

Не отзовусь.

Меня не будет.

 

[1992]

 

* * *

 

Волга-река. И совсем по-домашнему: Истра-река.

Только что было поле с ромашками...

Быстро-то как!..

 

Радуют не журавли в небесах, а синицы в руках...

Быстро-то как!

Да за что ж это, Господи?!

Быстро-то как...

 

Только что, вроде, с судьбой расплатился, –

снова в долгах!

Вечер

в озябшую ночь превратился.

Быстро-то как...

 

Я озираюсь. Кого-то упрашиваю,

как на торгах...

Молча подходит Это.

Нестрашное...

Быстро-то как...

 

Может быть, может быть, что-то успею я

в самых последних строках!..

Быстро-то как!

Быстро-то как...

Быстро...

 

1994

 

* * *

 

Вошь ползёт по России.

Вошь.

Вождь встаёт над Россией.

Вождь.

Буревестник последней войны,

привлекательный, будто смерть…

Россияне,

снимайте штаны!

Вождь

желает вас поиметь!

 

* * *

 

Гитара ахала,

     подрагивала,

           тенькала,

звала негромко,

переспрашивала,

просила.

И эрудиты головой кивали:

                «Техника!..»

Неэрудиты выражались проще:

                     «Сила!..»

А я надоедал:

«Играй, играй, наигрывай!

Играй, что хочешь.

           Что угодно.

                Что попало».

Из тучи вылупился дождь

               такой наивный,

как будто в мире до него

дождей

     не падало...

Играй, играй!..

Деревья тонут в странном лепете...

Играй, наигрывай!..

Оставь глаза открытыми.

На дальней речке

        стартовали гуси-лебеди –

и вот, смотри, летят,

летят и машут крыльями...

Играй, играй!..

Сейчас в большом

нелёгком городе

есть женщина

высокая, надменная.

Она, наверное,

      перебирает горести,

как ты перебираешь струны.

Медленно...

Она всё просит

      написать ей что-то нежное.

А если я в ответ смеюсь –

не обижается.

Сейчас выходит за порог.

                 А рядом –

                     нет меня.

Я очень без неё устал.

Играй, пожалуйста.

 

Гитара ахала.

      Брала аккорды трудные,

она грозила непонятною истомою.

И все,

что рядом с ней сидели,

были струнами.

А я был –

как это ни странно –

самой тоненькой.

 

Городской романс

 

Я – как город.

Огромный город.

Может, ближний.

А может, дальний...

Города

на приезжий гомон

поворачиваются

площадями.

Поворачиваются,

охмуряют

главной улицей,

главной набережной,

Речкой –

будто хвостом –

виляют.

Рассыпаются

в речи набожной.

В них тепло,

торжественно,

солнечно!

Есть

Центральный проспект,

а поблизости:

Площадь Юмора,

Площадь Совести,

Дом Спокойствия,

Дом Справедливости...

А дома –

просторны,

дома –

легки.

Всё продуманно.

Целенаправленно...

Я – как город.

Но есть в городах

тупики.

Прокопчённые

есть

окраины.

Там на всех углах

темнота хрипит.

Там плакатами

дыры

заделаны.

Равнодушный

тупик.

Усталый тупик.

Дом

Бездельничанья.

Дом

Безденежья...

Никого

нет на этих

улочках.

Страшновато

с ними знакомиться:

тупики не тупые –

умничают.

Тупики не тупые –

колются.

А дворы

заборами

скручены.

Дождь лоснится

на кучах мусора...

Знаю, что идёт

реконструкция.

Жаль, что медленно.

Жаль, что муторно...

Ты до площади

успей-добеги!

Осторожнее

разберись в душе.

Не ходи в тупики!

Забудь тупики!

Я и сам бы забыл,

да поздно уже!..

Вот опять слова

немотой свело.

Невесомы они

донельзя...

Я – как город.

Тебе в нём

всегда светло.

Как на выезде из тоннеля.

 

Две главы из поэмы «До твоего прихода»

 

1. Когда уезжал...

 

Позабылись дожди,

                  отдыхают ветра...

Пора...

 

И вокзал обернётся, –

                      руки в бока, –

пока!

 

На перроне озябшем

                   нет ни души...

Пиши...

 

Мы с тобою одни на планете пустой.

Постой...

Я тебя дожидался,

                  звал,

                        повторял,

терял!

 

И висела над нами,

                   будто звезда,

беда.

 

Так уходят года,

                 так дрожат у виска

века...

 

По тебе и по мне грохочет состав...

Оставь!

 

Эти – губы твои,

                 движенье ресниц, –

не снись!

 

На рассвете косом,

                   в оголтелой ночи

молчи.

 

Разомкни свои руки,

                    перекрести...

Прости!

 

И спокойно –

              впервые за долгие дни –

усни. 

 

4. Когда любил…

 

Люб-

(Воздуха!

         Воздуха!

               Самую малость бы!

                        Самую-самую...)

лю!

(Хочешь, –

       уедем куда-нибудь

                        заново,

                        замертво,

                        за море?..)

Люб-

(Богово – богу,

          а женское – женщине

                        сказано,

                        воздано.)

лю!

(Ты покорёная.

          Ты непокорная...

                         Воздуха!

                         Воздуха!)

Люб-

(Руки разбросаны.

          Губы закушены.

                Волосы скомканы.)

лю!

(Стены расходятся.

          Звёзды, качаясь,

                          врываются в комнаты.)

Люб-

(В загнанном мире

          кто-то рождается,

          что-то предвидится...)

лю!

(Где-то

           законы,

           запреты,

           заставы,

           заносы,

           правительства...)

Люб-

(Врут очевидцы,

           сонно глядят океаны остывшие.)

 

лю!

(Охай, бесстрашная!

           Падай, наивная!

                  Смейся, бесстыжая!)

Люб-

(Пусть эти сумерки

           станут проклятием

           или ошибкою...)

лю!

(Бейся в руках моих

           каждым изгибом

           и каждою жилкою!)

Люб-

(Радостно всхлипывай,

           плачь и выскальзывай,

           вздрагивай,

           жалуйся!..)

лю!

(Хочешь – уедем?

           Сегодня? –

                          пожалуйста.

           Завтра? –

                          пожалуйста!)

Люб-

(Царствуй, рабыня!

           Бесчинствуй, учитель!

           Неистовствуй, женщина!)

лю!

(Вот и глаза твои.

           Жалкие,

           долгие

           и сумасшедшие!..)

Люб-

(Чёртовы горы уставились в небо

                           тёмными бивнями.)

лю!

(Только люби меня!

            Слышишь,

                           люби меня!

            Знаешь,

                           люби меня!)

Люб-

(Чтоб навсегда!

            Чтоб отсюда – до гибели...

                           Вот оно...

                           Вот оно...)

лю!

(Мы никогда,

            никогда не расстанемся...

                           Воздуха...

                           Воздуха!..)

 

* * *

 

Для человека национальность –

и не заслуга,

и не вина.

Если в стране

утверждают иначе,

значит,

несчастна эта страна!

 

[1992]

 

 

* * *

 

Жизнь летит, как шоссе,

от любви до любви...

Полпланеты – в росе.

Полпланеты – в крови.

 

Тают угли в золе,

как огарок свечи.

Полпланеты – в заре.

Полпланеты – в ночи.

 

Я кидаюсь к мечте,

а догнать не могу.

Полпланеты – в дожде.

Полпланеты – в снегу.

 

Я за отблеск в окне

благодарен судьбе...

Полпланеты – во мне,

остальное – в тебе.

 

За того парня

  

Я сегодня до зари

встану.

По широкому пройду

полю.

Что-то с памятью моей

стало:

всё, что было не со мной,

помню.

 

Бьют дождинки по щекам

впалым.

Для вселенной двадцать лет –

мало.

Даже не был я знаком

с парнем,

обещавшим:

«Я вернусь, мама!..»

 

А степная трава

пахнет горечью.

Молодые ветра

зелены.

Просыпаемся мы.

И грохочет над полночью

то ли гроза,

то ли эхо

прошедшей войны.

 

Обещает быть весна

долгой.

Ждёт отборного зерна

пашня.

И живу я на земле

доброй

за себя

и за того парня.

 

Я от тяжести такой

горблюсь.

Но иначе жить нельзя,

если

всё зовёт меня

его голос,

всё звучит во мне

его песня.

 

А степная трава

пахнет горечью.

Молодые ветра

зелены.

Просыпаемся мы.

И грохочет над полночью

то ли гроза,

то ли эхо

прошедшей войны.

 

* * *

 

Алёне

 

Знаешь,

я хочу, чтоб каждое слово

этого утреннего стихотворенья

вдруг потянулось к рукам твоим,

словно

соскучившаяся ветка сирени.

Знаешь,

я хочу, чтоб каждая строчка,

неожиданно вырвавшись из размера

и всю строфу

разрывая в клочья,

отозваться в сердце твоем сумела.

Знаешь,

я хочу, чтоб каждая буква

глядела бы на тебя влюбленно.

И была бы заполнена солнцем,

будто

капля росы на ладони клена.

Знаешь,

я хочу, чтоб февральская вьюга

покорно у ног твоих распласталась.

 

И хочу,

чтобы мы любили друг друга

столько,

сколько нам жить осталось.

 

1973

о любви
про стихи

 

Марк Шагал

 

Он стар и похож на свое одиночество.

Ему рассуждать о погоде не хочется.

Он сразу с вопроса:

«А Вы не из Витебска?..» –

Пиджак старомодный на лацканах вытерся...

«Нет, я не из Витебска...» –

 

Долгая пауза.

А после – слова

         монотонно и пасмурно:

«Тружусь и хвораю...

В Венеции выставка...

Так Вы не из Витебска?..»

«Нет, не из Витебска...»

 

Он в сторону смотрит.

Не слышит, не слышит.

Какой-то нездешней далёкостью дышит,

пытаясь до детства дотронуться бережно...

И нету ни Канн,

        ни Лазурного берега,

ни нынешней славы...

Светло и растерянно

он тянется к Витебску, словно растение...

 

Тот Витебск его –

             пропыленный и жаркий –

приколот к земле каланчою пожарной.

Там свадьбы и смерти, моленья и ярмарки.

Там зреют особенно крупные яблоки,

и сонный извозчик по площади катит...

 

«А Вы не из Витебска?..»

Он замолкает.

И вдруг произносит,

         как самое-самое,

названия улиц:

Смоленская,

Замковая.

Как Волгою, хвастает Видьбой-рекою

и машет

по-детски прозрачной рукою...

 

«Так Вы не из Витебска...»

Надо прощаться.

Прощаться.

Скорее домой возвращаться...

Деревья стоят вдоль дороги навытяжку.

Темнеет...

 

И жалко, что я не из Витебска.

 

Мгновения

 

Не думай о секундах свысока.

Наступит время, сам поймёшь, наверное, –

свистят они,

                     как пули у виска,

мгновения,

            мгновения,

                        мгновения.

 

У каждого мгновенья свой резон,

свои колокола,

                                своя отметина,

Мгновенья раздают – кому позор,

кому бесславье, а кому бессмертие.

 

Мгновения спрессованы в года,

Мгновения спрессованы в столетия.

И я не понимаю иногда,

где первое мгновенье,

                        где последнее.

 

Из крохотных мгновений соткан дождь.

Течёт с небес вода обыкновенная.

И ты порой почти полжизни ждёшь,

когда оно придёт, твоё мгновение.

 

Придёт оно, большое, как глоток,

глоток воды во время зноя летнего.

А в общем,

надо просто помнить долг

от первого мгновенья

                        до последнего.

 

Не думай о секундах свысока.

Наступит время, сам поймёшь, наверное, –

свистят они,

                      как пули у виска,

мгновения,

            мгновения,

                        мгновения.

про время

 

Мероприятие

 

Над толпой откуда-то сбоку

бабий визг взлетел и пропал.

Образ многострадального Бога

тащит непротрезвевший амбал.

Я не слышал, о чём говорили…

 

…Только плыл над сопеньем рядов

лик еврейки Девы Марии

рядом с лозунгом:

«Бей жидов!»

 

* * *

 

Может быть, всё-таки

мне повезло,

если я видел время

запутанное,

время запуганное,

время беспутное,

которое то мчалось,

то шло.

А люди шагали за ним

по пятам.

Поэтому я его хаять

не буду...

 

Все мы –

гарнир к основному

блюду,

которое жарится где-то

Там.

 

 

Молодые поэты

 

Не хотели,

не ждали таких двужильных.

Прорастают фамилии в имена.

Они,

оглушённые криком «Держи их!!!»,

не понимают,

в чём их вина.

А вина их большая,

вина изначальная

в том, что бездарям было спокойней без них.

Их ругают,

цитируя, а не печатая.

Четвертуют

до выхода первых книг...

Но они продираются,

пробиваются

сквозь улюлюканье,

злобу

и смех.

И – начинаются.

И – сбываются.

Не все, конечно.

И не для всех.

Заняты делом они. А в особенности

устройством не быта,

а бытия...

И гордятся

единственной личной собственностью –

упрямым

местоимением

Я.

 

[1992]

 

* * *

 

Алёне

 

Мы совпали с тобой,

          совпали

в день, запомнившийся навсегда.

Как слова совпадают с губами.

С пересохшим горлом –

вода.

 

Мы совпали, как птицы с небом.

Как земля

      с долгожданным снегом,

совпадает в начале зимы,

так с тобою

                   совпали мы.

 

Мы совпали,

        ещё не зная

ничего

о зле и добре.

 

И навечно

      совпало с нами

это время в календаре.

 

* * *

 

На Земле

     безжалостно маленькой

жил да был человек маленький.

У него была служба маленькая.

и маленький очень портфель.

Получал он зарплату маленькую...

И однажды –

прекрасным утром –

постучалась к нему в окошко

небольшая,

казалось,

война...

Автомат ему выдали маленький.

Сапоги ему выдали маленькие.

Каску выдали маленькую

и маленькую –

по размерам –

шинель.

 

...А когда он упал –

              некрасиво, неправильно,

в атакующем крике вывернув рот,

то на всей земле

            не хватило мрамора,

чтобы вырубить парня

            в полный рост!

 

На аэродроме Орли

  

Ровный клочок земли,

слабенькая

трава.

Аэродром

Орли.

Мы улетаем

в два.

Обычная толчея.

Прощай,

страна Марианн!..

Вот ожидает

семья

рейса

на Монреаль.

Монашки

гуськом

идут –

качается

связка книг.

Скоро и нам…

 

Но тут

женский голос

возник.

Я ощутил

его

сразу

и навсегда.

Плыл он

из ничего!

Падал он

в никуда!

Как шелестенье птах,

как долгожданный

взгляд…

Дикторша?!

Разве

так

дикторы

говорят?..

 

Вслушайся!

Рассуди –

как я это

стерплю?!.

Так говорят:

прости

Так говорят:

люблю!..

Я во французском –

профан,

но сердце

перевело.

Я чувствую,

что пропал!

Мне боязно

и тепло!..

Голос –

полночный гимн,

медленный

будто степь.

Шёпотом

жарким

таким

любимых зовут

в постель!

Он –

как бедра

изгиб.

Он –

как в сердце

ножом…

Братцы!

А я

погиб!

Хлопчики!

Я пошёл…

Сам не знаю,

куда

голос

меня зовёт…

 

А друг говорит:

«Балда!

Объявлено –

наш

самолёт…»

 

* * *

 

Неправда, что время уходит.

                            Это уходим

                                       мы.

По неподвижному времени.

                         По его протяжным долинам.

Мимо забытых санок

                   посреди сибирской зимы.

Мимо иртышских плёсов

                      с ветром неповторимым.

Там, за нашими спинами –

                         мгла с четырёх сторон.

И одинокое дерево,

                   согнутое нелепо.

Под невесомыми бомбами –

                         заиндевевший перрон.

Руки,

не дотянувшиеся

                до пайкового хлеба.

Там, за нашими спинами –

                         снежная глубина.

Там обожжённые плечи

                     деревенеют от боли.

Над затемнённым городом

                        песня:

                               «Вставай, страна-а!..»

«А-а-а-а...» – отдаётся гулко,

                               будто в пустом соборе...

Мы покидаем прошлое.

                     Хрустит песок на зубах.

Ржавый кустарник

                 призрачно топорщится у дороги.

И мы на нём оставляем

                      клочья отцовских рубах

и надеваем синтетику,

вредную для здоровья.

Идём к черте, за которой –

                           недолгие слёзы жён.

Осатанелый полдень.

Грома неслышные гулы.

Больницы,

          откуда нас вынесут.

                              Седенький дирижёр.

И тромбонист,

облизывающий

             пересохшие губы...

Дорога – в виде спирали.

                         Дорога – в виде кольца.

Но –

отобедав картошкой

                   или гречневой кашей –

историю Человечества

                     до собственного конца

каждый проходит по времени.

Каждый проходит.

Каждый.

И каждому – поочерёдно –

                         то солнечно,

                                      то темно.

Мы измеряем дорогу

                   мерой своих аршинов.

Ибо уже установлено

                    кем-то давным-давно:

весь человеческий опыт –

есть повторенье ошибок...

И мы идём к горизонту.

                       Кашляем.

                                Рано встаём.

Открываем школы и памятники.

                             Звёзды и магазины...

Неправда, что мы стареем!

Просто –

         мы устаём.

И тихо отходим в сторону,

                          когда кончаются силы.

 

Несколько слов от автора

 

Ну ладно –

мы рождаемся.

Переживаем.

Старимся.

Увидимся –

расстанемся...

Зачем?

Грядущие

и прошлые.

Громадины.

Горошины.

Плохие

и хорошие.

Зачем?

Для дела

и для понта.

Запои

и работа.

Крестины

и аборты.

Зачем?

В дакронах и сатинах.

В рабах

и господинах.

В театрах

и сортирах.

Зачем?

Приказы

и баллады.

Дебилы

и таланты.

Пигмеи

и Атланты.

Зачем?

Подонки

и матроны.

На ринге

и на троне.

На вахте

и на стрёме.

Зачем?

Над щами.

Над миногами.

С авоськами.

С моноклями.

Счастливые.

Минорные.

Зачем?

Трибунные гориллы,

базары

и корриды,

горланите?

Горите?

Зачем?

Случайно

иль нарочно?

Для дяди?

Для народа?

Для продолженья рода?

Зачем?

 

* * *

 

О стену разбивая лбы,

летя в межзвёздное пространство,

мы всё-таки рабы.

Рабы!

Невытравимо наше рабство.

И ощущение стыда

живёт почти что в каждом споре…

Чем ниже кланялись тогда,

тем громче проклинаем после!

 

 

Огромное небо

  

Об этом, товарищ,

не вспомнить нельзя,

В одной эскадрилье

служили друзья,

и было на службе

и в сердце у них

огромное небо, огромное небо,

огромное небо – одно на двоих.

 

Дружили, летали

в небесной дали,

рукою до звёзд

дотянуться могли,

беда подступила,

как слёзы к глазам –

однажды в полёте, однажды в полёте,

однажды в полёте мотор отказал...

 

И надо бы прыгать –

не вышел полёт!..

Но рухнет на город

пустой самолёт!

Пройдёт, не оставив

живого следа,

и тысячи жизней, и тысячи жизней,

и тысячи жизней прервутся тогда!

 

Мелькают кварталы,

но прыгать нельзя...

«Дотянем до леса! –

решили друзья. –

Подальше от города

Смерть унесём.

Пускай мы погибнем, пускай мы погибнем,

пускай мы погибнем, но город спасём!»

 

Стрела самолёта

рванулась с небес,

и вздрогнул от взрыва

берёзовый лес!..

Не скоро поляны

травой зарастут...

А город подумал, а город подумал,

а город подумал: «Ученья идут!»

 

В могиле лежат

посреди тишины

отличные парни

отличной страны...

Светло и торжественно

смотрит на них

огромное небо, огромное небо,

огромное небо – одно на двоих!

 

Отдать тебе любовь?

 

– Отдать тебе любовь?

– Отдай!

– Она в грязи...

– Отдай в грязи!..

– Я погадать хочу...

– Гадай.

– Еще хочу спросить...

– Спроси!..

– Допустим, постучусь...

– Впущу!

– Допустим, позову...

– Пойду!

– А если там беда?

– В беду!

– А если обману?

– Прощу!

– «Спой!» – прикажу тебе…

– Спою!

– Запри для друга дверь...

– Запру!

– Скажу тебе: убей!..

– Убью!

– Скажу тебе: умри!..

– Умру!

– А если захлебнусь?

– Спасу!

– А если будет боль?

– Стерплю!

– А если вдруг – стена?

– Снесу!

– А если – узел?

– Разрублю!

– А если сто узлов?

– И сто!..

– Любовь тебе отдать?

– Любовь!..

– Не будет этого!

– За что?!

– За то, что

не люблю рабов.

 

1969

 

Песня неуловимых мстителей

 

Не печалься о сыне,

злую долю кляня,

По бурлящей России

Он торопит коня.

 

Громыхает гражданская война

от темна до темна.

Много в поле тропинок,

только правда одна.

 

Бьют свинцовые ливни,

нам пророчат беду.

Мы на плечи взвалили

и войну, и нужду.

 

Что ж, над нашей судьбою неспроста

пламенеет звезда.

Мы ей жизнью клянёмся

навсегда, навсегда.

 

И над степью зловещей

ворон пусть не кружит.

Мы ведь целую вечность

собираемся жить.

 

Если снова над миром грянет гром,

небо вспыхнет огнем,

вы нам только шепните,

мы на помощь придём.

 

Песня о далёкой Родине

  

Я прошу, хоть ненадолго,

боль моя, ты покинь меня.

облаком, сизым облаком,

ты полети к родному дому,

отсюда к родному дому.

    

Берег мой, покажись вдали

краешком, тонкой линией.

Берег мой, берег ласковый,

ах, до тебя, родной, доплыть бы,

доплыть бы хотя б когда-нибудь.

 

Где-то далеко, где-то далеко

идут грибные дожди.

Прямо у реки, в маленьком саду,

созрели вишни, склонясь до земли.

 

Где-то далеко, в памяти моей,

сейчас, как в детстве, тепло,

хоть память укрыта

такими большими снегами.

 

Ты, гроза, напои меня,

допьяна, да не до смерти.

Вот опять, как в последний раз,

я всё гляжу куда-то в небо,

 

как будто ищу ответа...

 

Позапрошлая песня

 

Старенькие ходики.

Молодые ноченьки…

Полстраны – угодники.

Полстраны – доносчики.

 

На полях проталинки,

дышит воля вольная…

Полстраны – этапники.

Полстраны – конвойные.

 

Лаковые туфельки.

Бабушкины пряники…

Полстраны – преступники.

Полстраны – охранники.

 

Лейтенант в окно глядит.

Пьёт – не остановится…

Полстраны уже сидит.

Полстраны готовится.

 

Позвони мне, позвони... 

  

Позвони мне, позвони,

Позвони мне, ради Бога.

Через время протяни

голос тихий и глубокий.

Звёзды тают над Москвой.

Может, я забыла гордость.

Как хочу я слышать голос,

как хочу я слышать голос,

долгожданный голос твой.

 

Без тебя проходят дни.

Что со мною, я не знаю.

Умоляю – позвони,

Позвони мне – заклинаю,

дотянись издалека.

Пусть над этой звёздной бездной

вдруг раздастся гром небесный,

вдруг раздастся гром небесный,

телефонного звонка.

 

Если я в твоей судьбе

ничего уже не значу,

я забуду о тебе,

я смогу, я не заплачу.

Эту боль перетерпя,

я дышать не перестану.

всё равно счастливой стану,

всё равно счастливой стану,

даже если без тебя!

о любви

 

Помните!

(Глава из поэмы «Реквием»)

 

Помните!

Через века,

            через года, – 

помните!

О тех,

кто уже не придёт

                  никогда, –

помните!

Не плачьте!

В горле

        сдержите стоны,

горькие стоны.

Памяти

       павших

              будьте

                     достойны!

Вечно

достойны!

Хлебом и песней,

мечтой и стихами,

жизнью

       просторной,

каждой секундой,

каждым дыханьем

будьте

достойны!

Люди!

Покуда сердца

              стучатся, –

помните!

Какою

ценой

завоёвано счастье, –

пожалуйста,

            помните!

Песню свою

           отправляя в полёт, –

помните!

О тех,

кто уже никогда

                не споёт, –

помните!

Детям своим

            расскажите о них,

чтоб

запомнили!

Детям

      детей

расскажите о них,

чтобы тоже

запомнили!

Во все времена

               бессмертной

                           Земли

помните!

К мерцающим звёздам

                    ведя корабли, –

о погибших

помните!

Встречайте

           трепетную весну,

люди Земли.

Убейте

       войну,

прокляните

войну,

люди Земли!

Мечту пронесите

                через года

и жизнью

наполните!..

Но о тех,

кто уже не придёт

                  никогда, –

заклинаю, –

помните!

про войну

 

 

Приходит врач, на воробья похожий...

 

Приходит врач, на воробья похожий,

и прыгает смешно перед постелью.

И клювиком выстукивает грудь.

И маленькими крылышками машет.

– Ну, как дела? –

чирикает привычно. –

Есть жалобы?.. –

Я отвечаю:

– Есть.

Есть жалобы.

Есть очень много жалоб...

Вот, – говорю, –

не прыгал с парашютом...

Вот, – говорю, –

на лошади не ездил...

По проволоке в цирке не ходил...

 

Он морщится:

– Да бросьте вы!

Не надо!

Ведь я серьёзно...

 

– Я серьёзно тоже.

Послушайте, великолепный доктор:

когда-то в Омске

у большой реки

мальчишка жил,

затравленный войною...

Он так мечтал о небе –

синем-синем!

О невозможно белом парашюте,

качающемся

в тёплой тишине...

Ещё мечтал он

о ночных погонях!

О странном,

древнем ощущенье скачки,

когда подпрыгивает сердце к горлу

и ноги прирастают к стременам!..

Он цирк любил.

И в нём –

не акробатов,

не клоунов,

не львов, больших и грустных,

а девочку,

шагающую мягко

по воздуху,

спрессованному в нить.

О, как он после представлений клялся:

«Я научусь!

И я пойду за нею!..»

Вы скажете:

– Но это всё наивно... –

Да-да, конечно.

Это всё наивно.

Мы –

взрослые –

мечтаем по-другому

и о другом...

Мечта приходит к нам

ещё неосязаемой,

неясной,

невидимой,

неназванной, как правнук.

И остаётся в нас до исполненья.

Или до смерти.

Это всё равно.

Мы без мечты немыслимы.

Бессильны.

Но если исполняется она,

за ней – как ослепление –

другая!..

Исполнилось лишь самое начало.

Любовь исполнилась

и крик ребёнка.

Исполнились друзья,

дороги,

дали.

Не все дороги

и не все друзья, –

я это понимаю!..

Только где-то

живут мечты –

наивные, смешные, –

с которых мы и начали мечтать.

Они нам в спины смотрят долго-долго –

вдруг обернёмся

и «спасибо!» скажем.

Рукой взмахнём:

– Счастливо!..

Оставайтесь...

Простите за измену.

Мы спешим... –

Но, может, это даже не измена?!

 

...А доктор

собирает чемоданчик.

Молчит и улыбается по-птичьи.

Уходит.

И уже у самой двери

он тихо говорит:

– А я мечтал...

давно когда-то...

вырастить

овчарку...

А после

подарить погранзаставе...

И не успел... –

Действительно, смешно.

 

* * *

 

Д. С. Лихачёву

 

Раскачивается вагон.

         Длинный тоннель метро.

Читающий пассажир выклёвывает по слову...

Мы пишем на злобу дня

             и – на его добро.

Но больше, правда, – на злобу,

на злобу,

на злобу!..

Живём, озираясь вокруг.

         Живём, друзей хороня.

Едем, не зная судьбы, и страшно проехать мимо.

Длинный тоннель метро.

            Привычная злоба дня...

Ненависть проще любви.

Ненависть объяснима.

 

Случай

 

Убили парня

          за здорово живёшь.

За просто так.

Спокойно.

Как в игре...

И было это

          не за тыщу

                   вёрст

от города.

А рядом.

Во дворе.

 

Ещё пылали окна...

Между тем

он так кричал,

            прижав ладонь к груди,

как будто накричаться

захотел

за долгое молчанье

                 впереди...

 

Крик жил отдельно!

Вырастал стеной.

Карабкался,

обрушивался с крыш.

Растерзанный,

           отчаянный,

                   больной.

нечеловечески огромный

крик!

 

Он тёк по трубам,

                полз по этажам,

подвалы заполнял

              и чердаки,

Он ошалело

тыкался

в звонки!

Ломился в двери

              и в замках

                       визжал!..

 

Он умолял!

Он клянчил: «Защити!..»

Навстречу ослабевшему,

                      ему,

плыл шепоток:

«Не надо...»,

«Не ходи...»,

«Простудишься…»,

«Не надо...»,

«Ни к чему...»

 

Да, случай.

          Как-то.

              В городе одном.

Но помните

         другие города!

...«Вот если бы не вечером,

а днём...»,

«Вот если бы на фронте, –

                      я б тогда...»

 

И всё.

И только молний пересверк.

И всё

И не остановился

              век...

Какое

          это

                чудо –

Человек!

Какая это мерзость –

человек!

 

Стенограмма по памяти

 

«…Мы идём, несмотря на любые

наветы!..»

(аплодисменты.)

«…всё заметнее будущего приметы!..»

(аплодисменты.)

«…огромнейшая экономия сметы!..»

(аплодисменты.)

«…А врагов народа – к собачьей смерти!..»

(аплодисменты.)

«…как городские, так и сельские жители!..»

(бурные, продолжительные.)

«…приняв указания руководящие!..»

(бурные, переходящие.)

«…что весь наш народ в едином

порыве!..»

(аплодисменты.)

 

Чай в перерыве…

«…от души поздравляем Родного-

Родимого!..».

(овации.)

Помню, как сам аплодировал.

«…что счастливы и народы, и нации!..»

(овации.)

«…и в колоннах праздничной

демонстрации!..»

(овации.)

«…что построено общество новой

формации!..»

(овации.)

«…и сегодня жизнь веселей, чем вчера!..»

(овации, крики: «Ура!»)

«…нашим прадедам это не снилось даже!!!»

(все встают.)

 

…И не знают, что делать дальше.

 

* * *

 

Е. Евтушенко

 

Такая жизненная полоса,

а может быть,

предначертанье свыше:

других

я различаю голоса,

а собственного голоса

не слышу.

И все же он, как близкая

родня,

единственный,

кто согревает в стужу.

До смерти будет он

внутри меня.

Да и потом

не вырвется наружу.

 

[1994]

 

Таёжные цветы

 

 Не привёз я

          таёжных цветов –

извини.

 

Ты не верь,

если скажут, что плохи

                     они.

Если кто-то соврёт,

что об этом читал...

Просто,

    эти цветы

луговым

не чета!

В буреломах,

         на кручах

пылают

    жарки,

как закат,

как облитые кровью желтки.

Им не стать украшеньем

                городского стола.

Не для них

      отшлифованный блеск хрусталя.

Не для них!

И они не поймут никогда,

что вода из-под крана —

это тоже вода...

 

Ты попробуй сорви их!

Попробуй

      сорви!

Ты их держишь,

и кажется,

         руки

           в крови!..

Но не бойся,

цветы к пиджаку приколи...

 

Только что это?

Видишь?

Лишившись земли,

той,

таёжной,

неласковой,

гордой земли,

на которой они

        на рассвете взошли,

на которой роса

         и медвежьи следы, – 

начинают

    стремительно вянуть

                     цветы!

Сразу

гаснут они!

Тотчас

гибнут они!..

 

Не привёз я

        таёжных цветов.

Извини.

 

Художник

 

А он –

       неуёмный, как мастер,

не ведает

вновь ничего.

И более всякой напасти

страшится

          себя самого.

И снова –

          сплошные препоны.

И в мире не создано книг.

И вновь –

          пред началом работы –

он сам у себя

ученик.

 

 

* * *

 

Человечество –

               в дороге.

Дорогое баловство.

Может, это –

             от здоровья.

Может, и не от него...

 

Суетливо,

          бестолково, –

кто?

     зачем?

            за что?

                    когда?..

От нашествия такого

сладко стонут

              города...

 

Тугрики,

песеты,

франки,

лиры,

доллары,

фунты.

И урчат, насытясь,

                   банки,

словно гладкие коты...

Знатоков –

           один на сотню.

заполняют, как обвал,

модерновую часовню,

древний пыточный подвал.

Кандалы хватают цепко,

ощущая в пальцах зуд.

Вертят,

        спрашивают цену,

цепи

пробуют на зуб...

Виллы,

       домны,

              парки,

                     пашни.

Долететь!

Дойти!

Доплыть!

Чтоб от Эйфелевой башни

сувенирчик

           отпилить...

Едут далеко и долго.

Нервным пламенем горят.

И на всё взирают

                 только

через фотоаппарат.

разыгрались, будто дети:

через море –

на доске,

через Азию –

в карете,

на байдарке –

по Оке.

Сколько их?

            Куда их гонят?

В чём причина этих смут?

Что теряют?

Что находят?

Что –

      в конце концов –

                       поймут?

 

Я не знаю.

Я не знаю.

Вам ответа я не дам...

Сам сегодня

            уезжаю.

Собираю чемодан.

 

Эхо любви

 

Покроется небо

пылинками звёзд,

и выгнутся ветки упруго.

Тебя я услышу за тысячу верст.

Мы – эхо,

мы – эхо,

мы – долгое эхо друг друга.

 

И мне до тебя,

где бы ты не была,

дотронуться сердцем не трудно.

Опять нас любовь за собой позвала.

Мы – нежность,

мы – нежность.

мы – вечная нежность друг друга.

 

И даже в краю

наползающей тьмы,

за гранью смертельного круга,

я знаю, с тобой не расстанемся мы.

Мы – память,

мы – память.

мы – звёздная память друг друга.

о любви
про отношения

 

Юноша на площади

 

Он стоит перед Кремлём.

А потом,

вздохнув глубоко,

шепчет он Отцу и Богу:

«Прикажи...

И мы умрём!.».

Бдительный,

полуголодный,

молодой,

знакомый мне, –

он живёт в стране свободной,

самой радостной стране!

Любит детство вспоминать.

Каждый день ему –

награда.

Знает то, что надо знать.

Ровно столько,

сколько надо.

С ходу он вступает в спор.

как-то сразу сатанея.

Даже

собственным сомненьям

он готов давать отпор.

Жить он хочет не напрасно,

он поклялся

жить в борьбе.

Всё ему предельно ясно.

В этом мире

и в себе.

Проклял он

врагов народа.

Верит, что вокруг друзья.

Счастлив!..

 

...А ведь это я –

пятьдесят второго года.

 

[1992]

 

* * *

 

Я спокоен, я иду своей дорогой.

Не пою, что завтра будет веселей.

Я – суровый,

           я – суровый,

                     я суровый.

Улыбаешься в ответ:

а я – сирень.

 

Застываю рядом с мраморной колонной,

Удивляюсь, почему не убежал.

Я – холодный,

          я – холодный,

                    я – холодный.

Улыбаешься в ответ:

а я – пожар.

 

Я считаю перебранку бесполезной.

Всё в порядке, пусть любовь повременит.

Я – железный.

          Я – железный.

                    Я – железный!

Улыбаешься в ответ:

а я – магнит.

 

* * *

 

Булату Окуджаве

 

Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест.

Я тащил на усталой спине свой единственный крест.

Было холодно так, что во рту замерзали слова.

И тогда я решил этот крест расколоть на дрова.

И разжёг я костёр на снегу.

                            И стоял.

                                     И смотрел,

как мой крест одинокий удивлённо и тихо горел...

А потом зашагал я опять среди чёрных полей.

Нет креста за спиной...

                        Без него мне

                                     ещё тяжелей.